Ой, обкурились!

Их странные отношения начались уже давно. Но перестали напоминать неуверенные намёки лишь во время их первой совместной поездки в Амстердам. Городе многочисленных каналов, узких улиц, велосипедов, тюльпанов и легализованной марихуаны. И им обоим очень нравится эта поездка. Потому что весело, приятно, интересно. Они очень много гуляют. Буквально до боли в ногах, фоткаются до забитой памяти и смеются с шуток друг друга до онемения лицевых мышц. Но основную часть фоток всё-таки делает Даня. Потому что насмотреться на Яна не может. Следит за каждым его движением и камеру из рук не выпускает. Нет, ну вы только посмотрите, как мило Ян кушает свои протеиновые батончики в такси. Какой он красивый и восхищенный, когда разглядывает достопримечательности. Сам Даня в это время пялится только на него. Триста лет ему не сдались эти старинные соборы и мосты. А вот эмоции Яна ему важны. Хочется сохранить его в памяти на как можно дольше. Даже, когда он просто валяется на кровати отеля листая инстастори. Нужно и всё. Между ними, вообще, химия какая-то нездоровая. Особенно, в моменты близости, когда Ян валится головой ему на колени, глаза прикрывает и по волосам гладить просит. Он расслабляется и благодарно тянется к каждому движению руки. А потом оправдывается мол стресс, голова болит, а Даня его личный сорт обезболивающих. Так и появляется эта идея про дунуть на последок чистейшей травки. Только вот они не сразу понимают что каннабис развязывает язык, повышает смешливость, а сам мир становится другим. Они вдвоём сидят жопами в сухой ванне, только ноги кверху торчат, и паук на потолке вдруг оказывается очень смешным, а желание обсудить глубокий смысл картин Моцарта нормальным (ну, и пусть, что он, вообще, композитор и в гробу видал по ошибке приписанные ему картины). Почему-то ужасно хочется говорить и жрать. Они обсуждают семью, политику, форму керамической плитки на противоположной стене и держатся за руки. Ян трясется от холода и шуток. Даня по-геройски укрывает его полотенцем, обнимает одной рукой за плечи и продолжает рассказывать как воровал клубнику на соседской грядке. Яну тепло и интересно. Они засыпают прямо так. На утро мучает сушняк как после алкоголя, а паук перестает быть смешным. В конце отпуска они решают снова повторить. На этот раз им не приходиться гуглить инструкции как крутить косяк. Ян внимательно следит за вёрткими пальцами Комкова и восхищённо цокает его профессионализму. Идёт хорошо с самого начала. Скуривается ровно, не дымит и берёт со второго затяга. Накрывает спокойствием. Они сидят на полу у огромного окна, завешенного длинными тяжёлыми шторами, которые чуть приоткрыты ровно настолько, чтобы розовый закатный свет пробивался в комнату. После «маришки» на двоих всё становится каким-то слишком красивым. Обстановка располагает как говорится. Наверное именно это и толкает Яна на глупости. Такие, как потянутся к свободной руке друга, осторожно коснуться подушечек пальцев и медленно переплести чужие пальцы со своими. Дане ровно дышать становится тяжело. Ощущение чуть влажных и горячих ладоней, которые сперва едва касаясь чуть не довели его до нервного срыва, заставляет чувствовать себя нужным и теплотой разливается по рёбрам. Ощущение близости и безопасности усиливается. Наркота и касания любимого человека выводят чувства на совершенно иной уровень. Мозг не справляется с перегрузом гормонами счастья. Хочется целоваться. Долго, тягуче, чтобы весь этот букет чувств не уходил. — Ты меня не убьёшь, если я тебя сейчас поцелую? — Ян заглядывает ему в глаза и руку жмёт крепче. У него зрачки на фоне голубой радужки чуть расширены. Всё понятно. — Мы накуренные, — разочарованно отвечает на просьбу Комков. И снова затягивается, выдыхая дым на занавески. Закат сегодня и вправду красивый. Малиново-жёлтый. — Так что технически мы уже поцеловались, — почему-то радостно хихикает Ян после минутного молчания. — Чего? — А ещё мы пили из одной бутылки… И тут до Дани доходит, что за чепуху он несёт. Он смотрит на полускуренный косяк в своих пальцах, смотрит на вторую руку, которую все ещё не отпускает Ян, и думает, что он прав. Курили они на двоих, а значит самокрутка была во рту у обоих. Ну, и чем не поцелуй, а? Какой никакой, но это всё, что ему светит. Хотя… — Целуй, если тебе хочется. — А? — Б, — опуская глаза, Даня в последний раз подносит к губам косяк, делает затяжку и медленно выпускает дым… …прямо в губы Гордиенко. Который быстро тянется к его лицу и встречает судорожным вдохом сладкий дым. А потом с жадностью прихватывает его нижнюю губу своими. И верхнюю. Свободной рукой удерживает Данилов затылок, пальцами тянет короткие волосы. Осмелев, даже языком своим настырным лезет раздвигать зубы. Расцепляет их руки и тут же хватается за запястье Комкова. А ещё он так крепко и беззащитно жмурится, чересчур сильно напрягая губы. Продолжая целовать, снова хватается, но уже за предплечье, словно ему не за что уцепиться кроме Дани. И это до спазмов в животе одуряюще. Всё это время сам Даня немного в ступоре, но прочувствовав весь вихрь эмоций, осознав ЧТО вообще происходит, он наконец позволяет себе закрыть глаза и ответить на такой порывистый поцелуй. Не осознавая что делает, он быстрым движением тушит скуренный почти до конца косяк об наверняка дорогущий пол отеля и опрокидывает счастливого Яна под себя. Который путается ногами в слишком длинных, свисающих к полу на треть длины, шторах. Смеётся и, устраиваясь поудобнее на маленьком мягком ковре, опять тянется продолжить поцелуй. Чувства, запахи и вкус словно обостряются, а вот время наоборот тянется целую вечность. Никто из них не понимает сколько прошло и почему же им так нравится. Пальцы пахнут жжёной бумагой, на зубах скрипит пепел, глаза открываться не хотят и слабость в мышцах такая, что держаться тяжело. А им нравится аж дёсны сводит. Целоваться перед окном на закате так чертовски романтично. Уставший Ян смеётся, прикрыв веки, вяло отвечает, слюнявится уже слишком сильно, а потом игриво цьомкает Даню в гладкую щёку. На что он глаза распахивает и смотрит удивлённо. Но Ян лишь улыбается и прикусывает ему кожу под скулой. — Ну уж нет, красавчик, мы так не договаривались! Но ответить Ян не смог, потому что телефон тяжело вибрирует в заднем кармане. На экране большими буквами высвечивается «матушка родимая» и не поднять кажется преступлением. — Да! — бодро путает интонации Ян. Даня подниматься с него не спешит. Продолжает выцеловывать своё имя русским алфавитом на шее Гордиенко (верх собственничества!), гладить бока под майкой и прислушиваться к невозмутимому тону Яна, который старается отвечать на вопросы мамы без стонов и хриплых петухов в голосе. Получается достоверно, но вот дрожь по всему телу и вздыбившиеся волоски на руках выдают его с головой. Они оба чувствуют эту противно-липкую тяжесть в теле. Но разговор с мамой это святое, поэтому Даня неуклюже встаёт и отодвигается в сторону мягкого дивана, упирается в мягкий подлокотник спиной. Но Яну не нравится такой расклад. Он поднимается вслед за ним и по-хозяйски усаживается ему на бёдра. Комков вопросительно поднимает брови, но Ян прикладывает к его губам руку, затыкая, и так по-детски целует одним касанием. Вот наглец. И слазить не хочет, и дразнится.