лжецы

тэхён любит всех, каждый кусочек мира, каждую капельку дождя, каждую соринку, да даже тараканов любит, но только не хосока. только не этого подонка, только не эту наигранность, только не его сладкую ложь. он ведь прирождённый актёр, ловко плетёт свои сети из маленьких наивных людишек, ловко убеждает их и манипулирует, и вовсе ему ничего не жалко, вовсе он не боится задеть или обидеть. и хосок снова надевает эти чёрные очки, снова улыбается своей «базовой» улыбкой и подпрыгивает словно пружина. - бессовестный обманщик, - хочется кричать тэхёну, хочется убедить всех в этом, хочется показать всем правду, обнажить чёртового хосока, потому что никакой он не счастливый, никакой он не яркий, никакой он не добрый. чон хосок оставляет после себя лишь свою же кровь, и никакие порошки её отстирать не могут, никакие тряпки не вытрут. и тэхёну рыдать хочется, ну почему?! почему чёртов хосок так не хочет принимать его помощь?! почему такой глупый?! почему такой несчастный? и ведь все верят, все смело соглашаются с ним и даже не пытаются копнуть глубже. зачем им это? таких хосоков тысячи везде ходит и каждый из них весь такой красочный и громкий, какая разница, если один из них внезапно сгинет? какая разница, если на замену ему тут же придёт другой? такой же глупый и слабый. тэхён вновь пронзительно смотрит, пытается даже сквозь тёмное стекло заметить эти красные опухшие глаза и треснувшие хрусталики. но хосок отворачивает голову, снова, снова боится. и тэхён ненавидит. ненавидит его слабость, его страх, ненавидит чёртового хосока. хосок в миллионный раз прошепчет специально для него заученные слова, в миллионный раз натянет эту идиотскую искусанную улыбку и будет думать, что тэхён хоть сейчас отстанет. да тэхён даже в стомиллионный раз не отстанет, до тех пор, пока хосок не окончит этот противный театр одного актёра, не сотрёт со своего лица эту фальшь, не скажет всё прямо и как есть. тэхён правда ненавидит это. он садится прямо позади хосока и снова смотрит в чужую спину, пытается сквозь толстую ткань свитера увидеть свежие шрамы, синяки, коросты. конечно, ничего он не видит, и не видел никогда, но знает - это есть. хосок не даёт себя обнять, никому. он ловким стал, научился увиливать. тэхён и это ненавидит, ненавидит все эти резкие движения и наклоны, ненавидит не чувствовать хосока. слышит его хриплое покашливание, быстрое дыхание и даже глотки. он всего его слышит и видит насквозь, и знает он всё, а хосок безмолвно отрицает, потому что глупый. в обед привычно собирает свои вещи и поднимается наверх, но не на крышу, нет, на чердак. на старый тёмный чердак. оставляет щелочку между дверью и косяком, присаживается на пыльный пол и слушает урчание своего желудка. и снова шаги чужие, но снова знакомые. хосок вздыхает, но почему-то раз за разом продолжает приходить сюда и слушать чужое раздражение. - опять тут в пыли сидишь, идиот? - тэхён шарит руками по всей стене в поисках включателя. ещё пять секунд смотрит в хосоково лицо, уже без солнечных очков, и садится в пыль рядом, небрежно стукаясь о чужие колени. и сидит так, привалившись к чужому боку, и знает - хосок снова плачет. снова его трясёт, и снова он тонет, снова затыкает себя непослушными руками и отталкивает тэхёна. а тэхён снова к себе его прижимает и ненавидит ужасно сильно, крепко-крепко. снова спину гладит, обнимает изо всех сил, обвивает всеми частями тела и макушку целует. не отпускает, даже когда хосок успокаивается, даже когда начинает задыхаться. тэхён боится, что тот умрет когда-нибудь. тэхён боится, что он умрет, не задохнувшись в его объятьях, а как-нибудь ещё. он, честно, все бы отдал, лишь бы хосок вообще не умирал, лишь бы жил спокойно, а на себя наплевать, ким уж как-нибудь справится, лишь бы чёртов хосок, лишь бы он был правда счастлив, улыбался искренне. тэхён тоже лжёт, что ненавидит, и целует опять, платочком бархатным вытирает слезы, бегает за ним, следит и, несомненно, опять обнимает на чердаке в полдень. и, несомненно, слышит одно единственное. - спасибо. искреннее.