Проблемы приличий

Клаус фон Райнхерц — до ужаса старомодный человек. Это Люсиана поняла ещё тогда, в суматохе и суете первой встречи. Невозможно даже представить, чтобы заговорить с ним о некоторых вещах. А уж чтобы сделать с ним некоторые вещи — и подумать нельзя, как бы она ни шутила — наверное, это из-за нервов в ту ночь в ней проснулась неуместная игривость. Хорошо, что фон Райнхерц понял её правильно и повёл себя безупречно. В Новом Иерусалиме осень, дымка Иномирья становится плотнее, пахнет сыростью, специями и серой, благовониями с Той Стороны, затхлой бездной и немного гнилью, ветер морщит гладь серо-стальной воды в Ист-Ривер, ветер чертит в пыли полосы, ветер подбирает с земли обёртки от бургеров и конфетную фольгу, ветер треплет седые пласты тумана и полы плащей, ветер выворачивает наизнанку зонты, ветер срывает с деревьев и швыряет в лицо жёлтые и коричневые листья. Листьев так много, что ими забиты все ливневые стоки — а городские службы никак не могут договориться, к чьей же сфере относится их уборка. — Если пойдёт дождь, нас всех просто затопит, — пессимистично пророчит Люсиане начальник, глядя в стену и барабаня пальцами по обложке журнала. — Ну что вы, доктор Гропиус, — Люсиана раскидывает руки, мечтательно прикрывает глаза и кружит по ординаторской, невесомо легко переступая на носках. — Неужели вы думаете, что мы заслужили ещё и потоп? Доктор неодобрительно покачивает головой в ответ на её легкомыслие, а Люсиана не глядя огибает столик (она всё видит своими чужими глазами: в одном углу её копия перебирает рентгеновские снимки, в другом — готовит документы на выписку), садится и принимает серьёзный вид. Клаус фон Райнхерц часто бывает в госпитале Брэдбери с тех пор, как тот вернулся из Иномирья: члены Либры то и дело оказываются пациентами госпиталя, тяжёлыми и не очень. Такая у них работа. В очередной раз навещая Заппа Ренфро, снова угодившего на больничную койку с переломом (большая берцовая кость, в трёх местах, со смещением), он заходит в ординаторскую, где Люсиана разбирает медицинские карты. Он приносит кофе из «Starducks» в высоких тамблерах и держит их так, будто не особенно разбирается, что с ними делать. — Это хороший кофе, мистер фон Райнхерц, — наконец успокаивает его Люсиана и улыбается, приглашая его присесть. — Просто Клаус, — он садится на соседний диван, с тяжким скрипом пружин прогибающийся под его весом, и ставит тамблеры на стол. — Я знаю, мне Стивен рассказывал. Постучав, в ординаторскую заходит его дворецкий и оставляет на столике коробку. Внутри — ещё тёплый и безумно ароматный яблочный штрудель. В тесной темноватой комнатке больше не пахнет медикаментами и стерильностью — их вытесняют запахи яблок, корицы, ванили, вымоченного в роме изюма, и, когда Люсиана опускает ресницы, кажется, что в ординаторской — лето, и солнце только взошло. — Спасибо, Гилберт, — кивает Клаус. — Как ваше здоровье, мистер Альтштайн? — окликает дворецкого Люсиана: бессмертен лишь Кровавый Род, а она ни разу не видела его без бинтов, кроме как на перевязках. — Благодарю вас, госпожа Эстевес, прекрасно, совершенно не о чем беспокоиться, — кланяется он и исчезает так тихо и незаметно, что даже она, с тысячей глаз, едва не теряет его из виду. Люсиана берёт кусочек штруделя и отпивает кофе. — Ой, — проговаривает она, когда язык обжигает сладким и пряным. — Это тыквенный латте, — торжественно объявляет Клаус, и в его тоне она улавливает что-то похожее на благоговейный ужас: как люди пьют подобное? Зачем, если есть чай? О его любви к чаю ей давно известно. Сам он пробует кофе осторожно — и сразу же ставит тамблер на стол. Складывает большие руки на коленях. Сцепляет пальцы. — Я хочу пригласить вас на свидание, госпожа Эстевес, — говорит он, глядя ей прямо в глаза, и его взгляд за стёклами очков так же твёрд и спокоен, как и в страшную ночь три года назад. Этот взгляд она пронесла через все чудеса и мороки Иномирья, иногда спрашивая себя: не приснился ли он ей? — Просто Люсиана, — машинально отвечает она, но потом смысл сказанного всё-таки доходит до неё. Клаус фон Райнхерц — до ужаса старомодный человек. Поэтому он приглашает не «выпить кофе» и не «поужинать» — он приглашает «на свидание», сразу напрямую обозначив свои намерения. — А… кхм, — спохватывается она, осознавшая, что молчание затянулось, но не совсем уверенная, что по этикету положено отвечать в таких случаях, и буквально разрывающаяся на части. — О… С удовольствием?.. — лёгкая вопросительная интонация не ускользает от его внимания. Клаус широко улыбается, и после этого Люсиана ни за что не смогла бы отказать, даже если бы не согласилась раньше: его улыбка ослепляет и сводит с ума, показывая больше, чем интригующе торчащие кончики клыков. За такое можно продать душу. — Завтра вечером вы свободны? В девять? — уточняет он, продолжая сиять. — Разумеется, — она постоянно занята и постоянно свободна, и госпиталь никогда не остаётся без её присмотра. Магра де Грана считает, что дал ей меньше, чем забрал, но он не прав. Человечность — слишком малая цена за возможность спасти столько жизней, сколько она ни за что не спасла бы раньше. — Гилберт за вами заедет, — тем временем продолжает Клаус. — Как вам удобно: сюда или к вашему дому? — Я всегда здесь, — отвечает Люсиана, не совсем понимая, почему он на мгновение мрачнеет. — Мне ведь теперь почти не нужно спать, — наклонив голову, поясняет она с мягкой улыбкой, чтобы он перестал хмурить лоб. К тому же у неё и дома-то нет: её квартирка в Мидтауне сгинула во время Великого Краха, и пусть город усилиями человеческих магов и медиумов восстал из праха и бездны, она не нашла ни здания, ни улицы, ни даже квартала — всё перекроила чуждая, неземная сила. Поблуждав по незнакомому району, Люсиана вернулась в госпиталь и постаралась забыть — всё равно её затея была обречена на неудачу с самого начала. Почему-то больше всего оказалось жаль древнего микроскопа — подарка от друга ещё студенческих лет — и купленных на распродаже толстостенных яблочно-зелёных чашек с тонкими, будто выписанными тушью, силуэтами кошек. Клаус доедает свой кусок штруделя, поднимается, поправляет галстук — и делает полупоклон: — До встречи. Буду рад увидеть вас вновь, Люсиана. И уходит. Она делит остатки штруделя между доктором Гропиусом и доктором де Граной, который пробует незнакомое земное блюдо из вежливости, и оставляет последний кусочек себе, пытаясь снова поймать лето. Но волшебство уже исчезло. Назавтра Гилберт заезжает за ней ровно в половину девятого, секунда в секунду, и отвозит в маленький итальянский ресторанчик в… этот новый район Манхэттена ей тоже не знаком. Клаус уже ждёт её. — Вы прекрасны, Люсиана, — он поднимается навстречу, чтобы подвинуть для неё стул. — Спасибо, — она разглаживает подол простого вечернего платья, купленного в первом же модном магазине и почти не отличающегося от её повседневной одежды ни цветом, ни покроем, поднимает на Клауса взгляд и всерьёз задумывается: пожалуй, стоило выбрать другую форму… ту, повыше. Клаус такой высокий, что она в своём обычном обличье не достаёт ему даже до плеча. Они заказывают пасту, красное вино с послевкусием вишни и пряностей, шоколадное мороженое; за ужином они много говорят о пациентах госпиталя, о цветах-многолетниках, которые разводит Клаус, о коллекции скальпелей, которую Люсиана собирает уже три года, о диковинках и ужасах Иномирья, что они оба видели. Но Клаус почти ничего не рассказывает о своём прошлом до Нового Иерусалима — всего лишь упоминает, что родом из Германии, да описывает пейзажи Баварии по её просьбе: «Там яблоневые сады и любят жёлтые цветы: нарциссы, форзицию… и много озёр, и туманы над водой кажутся синими». Впрочем, и она не совсем откровенна. Когда-нибудь Люсиана обязательно расскажет ему, что в той, прошлой жизни, закончившейся три года назад, она была почти помолвлена с парнем, который жил двумя этажами ниже и при въезде помог ей занести коробки с вещами, подвинуть тяжёлую кровать, собрать высокий стеллаж под всякие мелочи и откровенный хлам. Хороший был парень. Как его звали? Райан? Да, вроде бы Райан. Он даже кольцо купил — Люсиана случайно нашла бархатную коробочку в кармане его пиджака, когда он попросил достать бумажник, чтобы расплатиться за привезённую пиццу. Тогда она решила, что это произошло случайно. Но случайностей не бывает. Не в этом мире. Вовсе не воля случая дважды привела Клауса к госпиталю Брэдбери. Что бы ни происходило, всё к лучшему, если делаешь то, что должен. Всё к лучшему. С госпиталем. С ней. Как бы рассказать ему, насколько прекрасен её мир теперь, — чтобы исцелить до конца раны, оставленные виной? Она опускает глаза и сосредотачивается на том, чтобы от волнения не разделиться на несколько Люсиан — платье станет велико. Когда они выходят из ресторанчика, уже совсем темно и свежо. Не будь тумана, небо оказалось бы усыпано крупными и бисерно-частыми звёздами. Вино её не опьянило, но внутри — щемящая теплота и нежность, от которой хочется говорить и делать глупости. Гилберт выбирает самый безопасный маршрут, и всё равно на каком-то участке пути они оказываются близко к бездне Иномирья, и Люсиана приоткрывает окно авто, несущегося по хайвею. Сначала слышен только свист ветра. Потом ночь оживает: из темноты доносятся странные, потусторонние звуки — не то музыка, не то плач. Игра на терменвоксе. Песни китов. — Слышите, Клаус? — она трогает его за локоть. — Это поёт Великое Ничто. Иногда такое бывает. — Слышу, — кажется, он озадачен. — Красиво, правда? — А… — его лицо приобретает сосредоточенно-задумчивое выражение. — Да. Красиво. Клаус фон Райнхерц — до ужаса старомодный человек. Он безукоризненно учтив и сдержан, и в его прикосновениях (усадить за столик, взять за руку, поддержать под локоть, помогая сесть в машину) нет ничего, выходящего за рамки дружеского общения. Потому что Клаус фон Райнхерц — настоящий джентльмен, которому она не дала повода вести себя более… настойчиво. Она уверена, что сегодня вечером он высадит её у госпиталя, пожелав спокойной ночи. А ей придётся объяснять, что врачам такого не желают: примета плохая — всё наоборот будет. Ничего больше. Беда в том, что ей хочется чего-то большего. Люсиана обводит взглядом чёткие массивные контуры его скул и подбородка, задерживается на линии губ. Нет, совершенно невозможно устоять перед соблазном. Она придвигается к нему близко-близко, опирается пальцами на плечо, тянется, чтобы достать… …тянется, чтобы достать до уха, чтобы не услышал никто, даже Гилберт за рулём (хотя он наверняка услышит), и жарко шепчет: — Клаус… А можно мне изучить строение твоих челюстей?