в пучине

      – Джеймс? Джеймс! Иисусе, это ты? – чуть испуганно шепчет в темноту Майкл, думая, что это мужской силуэт мерещится в дальнем углу спальни, укрытой плотными шторами, а не кто-либо другой. Время-то опасное, думается ему. – Черт побери, не пугай меня, Джеймс! Если это ты, то либо иди сюда, либо проваливай, – шипит он, когда буквально видит два ярких глаза, недобро горящих в ночной темноте. Майкл ощущает навязчивый липкий страх, охватывающий каждый раз, когда он сталкивается с Делейни, но влечение… чертово влечение с самого подросткового возраста выше его сил! Годфри разочарованно стонет в подушку, отворачиваясь от наваждения, и проваливается в сон, укрытый фантазией и плотским желанием.       В следующий раз молодой человек, отрываясь от намокшей из-за слюны подушки, просыпается от горячих ладоней, то тут, то там скользящих по его худым бокам, слегка мягким изгибам тела; большие пальцы жадно касаются ямочек над ягодицами, пока он стонет, притираясь пахом к постели, ловко, по-кошачьи выгибаясь. Он слышит глубокое грудное дыхание, сдержанные полустоны, носом ловит терпкий мужской запах немытого тела, как он знает, давно изучив, сплошь покрытого старыми, затянувшимися ранами. Он поочередно подается бедрами то вперед, то назад в попытке прижаться и получить еще немного удовольствия от соприкосновения с елейным нетерпением.       Когда сквозь белье он чувствует потирающийся к ложбинке меж ягодиц горячий член, то думает, что вот она. Еще одна глупая, абсолютно и несомненно идиотская причина, по которой Делейни вот уже в который раз приходит к нему, а не к любой другой девке, радостно раздвинувшей бы для него ноги, даже без оплаты за секундную, мнимую любовь.       – Джеймс? – неуверенно спрашивает Майкл, на что Делейни раздраженно шипит и с рыком запихивает ему в рот пальцы, едва ли не доставая до самой глотки. Молодой человек сглатывает кислый привкус кожи и стонет, жалобно скуля и притираясь к сильному мужицкому телу все сильнее и сильнее. На секунду ему чудится, что сейчас, сложившись так вдвое, он надломится, но нет. Внезапно Делейни налегает на него всем своим немалым весом, вновь проезжаясь членом аккурат по середине между, и они оба грузно рушатся на жалобно поскрипывающую постель: левая рука Джеймса во рту у Майкла, права – на бедре, а сам парень жалко сжимает в ладонях края изрядно потрепанной подушки, стараясь быстро сглатывать слюну, обильно стекающую по подбородку.       Он молитвенно стонет. Еще раз. Затем еще.       – Замолкни, – гневно шипит Делейни и сильнее вдавливается в расхристанное, отчего-то кажущееся подростковым тело под ним, раз за разом сталкиваясь коленями с тонкими коленями, притираясь носом к сладко пахнущему затылку, по которому струится пот…       И Майкл, безутешно стонущий и похрипывающий в жадных истязаниях ночного гостя, внезапно понимает, что это очередной перепих для Джеймса. И на утро он в очередной раз останется на развороченной двуспальной постели с балдахином, да в жалкой тишине будничного одиночества, сползающей по его плечу вместе с тонкой, полупрозрачной ночной сорочкой, купленной якобы для сестрицы.       Однако утром он внезапно просыпается не от желания посетить уборную, а от слепящего желания той же похоти. Подушка безжалостно сброшена на прохладный пол, на прикроватной тумбочке покоятся наручные часы полночного посетителя, а сам посетитель, предложив правую руку в качестве подушки, левой рукой прижимает к себе его слабую душонку. Майкл беззвучно клянется, что это сон, пытается уверить себя в этом, все же не желая смиряться с мыслью, что было всего-то в очередной раз… Но его грубо сжимают в тиски.       – Помолчи хоть сейчас, ну.       И он смолчит. Если потребуется, он без долгих раздумий потеряет голос, ради призрачной возможности проснуться так хотя бы разок.

ххх

      Джеймс знает, что Майкл охоч до ласки, потому, хоть и изредка, все же балует его своим вниманием. Приходит к молодому человеку по ночам, с легкостью проникая к тому в дом с хлипкими замками на окнах, бесшумно передвигается, в темноте ловко ориентируясь в пространстве, наскоро пробираясь к светлой спальне с темными плотными шторами. Как бы легко ему ни было проникнуть в дом, с закрытым телом под тонким одеялом он не может управиться, потому что знает, что Майкл ему не принадлежит.       Он думает, что знает, он практически уверен, что Майкл ему не принадлежит, потому что видел и продолжает видеть, как тот увиливает от неприятных вопросов, от небрежных касаний, от непростительных намеков. Вот только, как ни странно, не догадывается, что Годфри в его волчьих лапах еще со времен учебы в гимназии для богатеньких детишек не менее богатеньких родителей богатенькой Англии.       Каждый раз, когда Джеймс неспешно снимает с себя одежду, в паху уже знатно зудит. Снимая с себя вещь за вещью, бросая ее, куда попало, он, словно наяву, представляет, как и что сделает с бледной кожей, с каждой встречей все отчетливее и отчетливее отдающей пахучими цветами. И если в прошлый раз он остался лишь на ночь, гонимый сиюминутным желанием увидеть чуть опухшее ото сна лицо, то в этот раз он твердо убежден, что останется на утро.       Делейни из темного угла с полчаса наблюдает за спящим на боку Майклом, сжимая и разжимая кулаки, горя желанием срочно раздеть и овладеть, дабы подавить томящийся жар внутри. Он, вырвавшись из плена воображений, стремительно приближается к кровати, вновь сжимает руки в кулаки, облизывается, когда пальцами все же решается прикоснуться к тонкой ткани ночной рубахи и беззвучно стонет, ощущая бархатистость кожи, увлажненной жирными кремами с легкой цветочной отдушкой. Он видит за полупрозрачностью одеяния сладкие изгибы, вспоминая, как одной ночью сжимал их в руках, как неистово стонал и столь же неистово ловил поцелуи, срывая их с желанных губ, терзая мягкую плоть, как и безвольное тело.       Мерзость, признался бы он себе около полугода назад; желание, признается себе он сейчас.       Он отдается рукам жажды, напиваясь томящимся чувством желания обладать, владеть, присуждать, позволяет своему безумному взгляду пройтись по хрусткому позвоночнику к ярко выраженному копчику вниз, то прикрывая глаза, то натыкаясь глазами на мокрое пятно на уровне ягодиц. Пальцами он скользит по мягкой ткани очередной, красивой кружевной ночнушки до худых колен, радуясь податливости бледного тела, ниже. Ему чертовски приятно, что за его движениями, словно подсолнух за солнцем, движутся вслед.       Годфри во сне сладко стонет, жалко мычит, тяжко вздыхает, переворачиваясь сначала на спину, раскидывая ноги и сжимая в руках до белых костяшек одну из злосчастных подушек, изрядно набитую за несколько месяцев слюной и стонами, затем на живот, почти привычно притираясь пахом, как прошлыми ночами, лишенными сна и покоя. Ему жарко, во сне видится тайный возлюбленный, и ему так хорошо и горько одновременно, что он готов улыбаться сквозь сон, глотая слезы. Окончательно разводя ноги в стороны, он фантомно ощущает царапающие прикосновения, почти просыпается, но в последние миллисекунды передумывает, капризно запрещает себе возвращаться в настоящее и безоговорочно, с головой проваливается в бездну чарующих желаний, будто мантру глася имя единственного…       Джеймс похотливо охает, тискает бедра, проходит пальцами сначала по рельефным ребрам, потом по ложбинке, давит фаланги внутрь и ощущает мокроту сквозь легкую шифоновую ткань.       – Растягивал себя, ублюдок? – шипит Джеймс. – О чем же ты думал, интересно? Насаживался, поди, на свои короткие обрубки и стонал, как шлюха.       Мужчина знает, что у Годфри прекрасные тонкие пальцы, которыми он может виртуозно порхать по клавишам различных музыкальных инструментов и которыми может так же виртуозно накладывать мельчайшие полутона на живописные зелено-голубые картины, но не может совладать с внутренней яростью, не пойми откуда взявшейся. Ведь Майкл не мог знать, что Джемс придет, не мог ведь, правда? Тогда под кого он так старательно растягивал свой проход? Ради кого он все это устроил? Зашторенные окна, изящные одежды, тонкий шлейф духов…       Джеймс решительно задирает сорочку до сосков, царапая их отросшими ногтями, зло оглаживает стройные ноги, вновь проходится по бедрам, с силой сжимая их в надежде, что тот, который другой, увидит разноцветные синяки и сам все поймет, свирепо сминает поджарые ягодицы и сильнее разводит конечности, хватая молодого человека за, как обычно, быстро оледеневшие без одеяла ступни.       Достаточно, думает он, когда видит открывающийся и закрывающийся рот Майкла с накрапывающей слюной. Тот, как оглушенная рыба, беспощадно брошенная на берег, ничего не понимает, однако покидать сладкий сон отказывается, изредка морщась и портя безмятежное выражение лица.       Неопадающая эрекция требует выхода энергии, и Джеймс, так уж и быть, идет у себя на поводу. Он неумолимо подхватывает за белоснежные голени майкловское тело, подтягивает к себе ближе и, как попало, пытается зафиксировать задравшуюся сорочку. Когда член вновь дергается, а Годфри вздыхает и всхлипывает, Делейни усмехается и движется ближе, находя оптимальную позицию.       – Держись, Годфри, держись за свои миленькие подушечки, – и, приставив сочащийся, знатно налившийся пенис ко входу, плавно вторгается в горящий, растянутый зад. Вероятно, имело смысл проверить степень растянутости и добавить смазки, но эта мысль пробкой вылетает из головы, стоит ему чуть сильнее толкнуться вперед, а Майкл, задыхаясь, подпрыгивает на месте, по-прежнему не просыпаясь, и вздыхает еще громче. Наслаждаясь горячечным ощущением и влажным теплом, он вновь толкается вперед, вздыхая от упругости обволакивающей тесноты.       – Блядский, – с присвистом матерится мужчина, получая удовольствие от тугости и плавкости ? тела под ним, получая максимальное удовольствие от того, как, идеально умещаясь, входит и выходит его член. – Не понимаю, с чего бы твоя дырочка не хочет меня выпускает, – шипит он, опуская взгляд и видя, как стенки ануса буквально выворачиваются, устремляясь за пенисом. Руками он растягивает в стороны половинки, сглатывая при виде темнеющей ложбинке. – Да, нет ничего лучше, чем…       И толкается, и еще раз, и еще.       За неспешными фрикциями Делейни стонет тихо, что кажется, будто раздается шелест некошеной травы с луга за чертой города, он стонет беззвучно, чтобы в иной раз не разбудить Майкла и продлить это мнимое ощущение принадлежности Годфри ему. Он стонет, глотает желание, вслушивается в такие же тонкие полустоны-полувздохи, и все же пара-тройка звуков вырывается из него, стоит ему погрузиться на глубину.       В глазах слепящие пятна, ему чудятся искры, как от просыревшей спички, а он сильнее трется, жалостливее стонет, крепче обнимает и кровожадно трахает четким, несбивчивым ритмом.       Он скользит вперед и назад и радуется растекающемуся чувству где-то в грудине, однако ожидает, что вот-вот Майкл проснется, все осознает, ошпаренный действительностью упорхнет из тисков; и все равно упорно проводит пальцами на ломающийся в исступлении позвоночник, просчитывая подушечками пальцев позвонок за позвонком, губами скользит по изламывающейся шее. Его накрывает новая волна похоти, когда Майкл, жалко поскуливая, начинает ему подмахивать, насаживаясь и пыхтя, принимается отираться о постельное белье и кусать изрядно потрескавшиеся губы, пуская пузыри в подушку под щекой.       Джеймс налегает на тело, движется, как поршень – внутренний стержень беспросветно вторгается в Годфри, – порывается выйти, низко постанывая и шумно выдыхая, чуть не выплевывая легкие – с Майклом всегда так: полно, ярко, крышесносяще. Он думает выйти и кончить на растерзанные когтями бедра, осязая приближающийся конец, но эго по-волчьи рычит, и, хватая себя за запястья острыми зубами, он внезапно кончает внутрь, окончательно накрывает слабовольное тело старого знакомого, варварски дотрахивая его, задыхаясь на толчках и сплевывая скопившуюся слюну на пол, затем выходя и вытирая остатки семени с пениса о раскрасневшиеся ягодицы.       Он стирает более-менее чистой ладонью пот с лица и шеи, протирает глаза и смотрит на Майкла. Он не сдерживается и оглаживает разморенное душным сном тело, нерешительно целует острые лопатки, запуская бабочки-мурашки по Майклу, а от мысли о доступности Годфри опавший член снова дергается, и ему… хорошо. Он сыт. Словно изголодавшийся зверь внутри покорно ненадолго утих.       Майкл сначала протяжно скулит, толкаясь в пустоту, зарываясь носом в подушку, спустя секунду кончает во сне, тихо скуля и забрызгивая собой и ночное белье, и постельное белье, подложенную подушечку, даже одеяло. Ему, должно быть, больно, а из дырочки пульсирующе вытекает сперма, которую Делейни с ухмылкой запихивает обратно…       Знакомая россыпь родинок то тут, то там, гладкая кожа, стройное, вдоль и поперек изученное тело, тонкие, костлявые руки, неожиданно сильные ноги, мальчишеская угловатость, в миг исчезающая за простой женской одеждой и наивно детской, нерешительной улыбкой, – и все это, неожиданно приходит в голову Делейни, нестерпимо нравится Джеймсу. Его глаза не выражают радости, когда он замечает чуть расстроенную мордочку со сжатыми губами в горькой улыбке.       Майкл понимающе отводит несчастный взгляд, его беспомощно колотит, в глазах намечает нарастающая паника.       Впервые Джеймсу нечем крыть свою бесчеловечность, малодушие, черствость.       – Я… – мужчина проводит ладонью по боку молодого человека, на что тот отстраняется и горько улыбается, лишь приподнимая уголки губ, проглатывая значительный ком в горле.       – Просто… спи либо уходи, – он выворачивается из рук и с угрюмым видом скрывается в ванной комнате, по пути к которой без капли милосердия к чужому старанию и нежному кружеву сбрасывает с себя теперь ненавистную ткань с использованного тела.       Джеймс не подавил жар внутри себя. Лишь расплескал. И скоро эти волны достигнут Майкла, поглотят его до последней песчинки.       (Вот только он не знает, что Майкл давно потонул в пучине безрадостного настоящего, самовольно входя в чернеющую воду.)