Исповедь Ирулан

Я летописец — не жена. Не мать. И даже не правитель. Пустыня дремлет — тишина — и видит сны о Муад’дибе. Арена наших битв и нужд, источник жизни на планете, Туда ушел когда-то «муж», туда ушли и его дети. Арракис… Дюна… гом Джаббар — слова чужие с губ слетают, Мне одиночество лишь в дар, я столько лет хожу по краю. Пустыня манит — не стремлюсь, в нее уходят за прозреньем, На память оставляя грусть осколком своего Виденья. «Когда-нибудь здесь будет рай», что ж, очень может быть, не спорю. Пока же этот дикий край несёт с собой все больше горя. Песок не выпьет нашу кровь и слёзы — слишком они ценны, Чтоб проливать их втуне вновь — спроси любого из фрименов Что наша плоть? Ответ: вода. Не так, как дома нас учили. Здесь мир не тот и я не та. Мне в силе чудится бессилье. Мы все здесь в чем-то чужаки, хоть и зовём пески своими, За них воюем, а они… запомнят только твоё имя. Арракис… Дюна… Муад’диб. Мессия, Мерзость и Спасенье. Кто богом стал, кто кем убит… Легенду формирует Время.