Семейный портрет

Когда Сириус развернул картину у себя дома, он едва не вздрогнул. А вот Люциус Малфой на полотне действительно вздрогнул, точнее дернулся, отдалился и хлебнул что-то из стакана, который стоял рядом с его рукой. Когда Люциус отошел, Сириус понял, что теперь видит не гостиную, а какую-то другую комнату. Судя по огромной кровати под тяжелым балдахином — спальню. Ну, охренеть… Вот о таком он уже совершенно точно не слышал. Герои приходили и уходили — такое встречалось сплошь и рядом, но фон не менялся никогда. Бред какой-то. Сириус постучал по полотну костяшками пальцев, словно надеялся, что Малфой ответит с той стороны. Тот разглядывал его, наклонив голову, и, судя по движению губ, что-то говорил. — Да не слышу я! — крикнул Сириус в отчаянии и бросил взгляд на письменный стол, на котором валялись бумага и засохшее перо. Он подошел, открыл чернильницу, на дне которой обнаружились каким-то чудом живые чернила и нацарапал на обрывке: «Привет!» Потом поднес бумагу к картине. Люциус тоже стоял с обрывком гербовой бумаги, на которой была изображена какая-то нечитаемая хрень. Малфой, наклонив голову и нахмурившись, изучал листок, который держал Сириус, но, видимо, тоже не мог ничего разобрать. Ну, блин, и не поговорить, ни записочками переброситься. Будто действительно кто-то заколдовал картину так, чтобы она жила только в своем мире и никак не взаимодействовала с этим. Но всегда есть какая-то лазейка. Надо только найти подходящий способ. Хоть в шарады с ним играй! Сириус помахал Люциусу рукой, и тот повторил жест. Привет, значит. Это понятно, а что еще сказать? Как дела? Как там самочувствие в картине? И как это сказать? Сириус просто стоял и бессмысленно пялился на хмурившегося Малфоя. Может, попросить его перейти в другую картину?.. Как назло, в спальне не было ни одной. Сириус показал раскрытую пятерню и побежал в гостиную, кажется, там было что-то подходящее, но еще на лестнице, увидев пейзаж с крепостью, содрал его и помчался назад. У дураков мысли сходятся — Малфой держал перед собой пейзаж, едва ли не зеркальный тому, что был в руках Сириуса. Когда Малфой это понял, он поднял бровь, а потом расхохотался и, как был, сел на пол. Халат у него при этом задрался, открывая ноги едва ли не до трусов. Если, конечно, на нем были трусы. Сириус, скрестив ноги, опустился на кровать. Это все напоминало дурную шутку. Он уже сообразил, что, видимо, для самого Малфоя он тоже портрет. Живой, но не говорящий. Как там говорил художник? Артефакт? Что же это за артефакт такой, что позволяет общаться с миром мертвых? Сириус мог вспомнить только воскрешающий камень из старой сказки, но тот здесь точно был ни при чем. Малфой смотрел на Сириуса, а Сириус на Малфоя. Постарел, конечно, но все еще хорош собой. Ну что ж… они друг для друга просто две картины — о чем тут говорить? Да даже если и можно было бы, что спросить? Как там в закартинном мире дела у Гарри? Да на хрена ему это знать, если здесь, в его мире, нет ни Гарри, ни его друзей, ни даже этого проклятого Люциуса. В глазах защипало, и Сириус перевернул картину, успев заметить, что Малфой протянул ладонь, будто хотел дотронуться или утешить. Да ну, чушь… Он пихнул картину под кровать и закрыл глаза. Потом усмехнулся — так вот почему такой шедевр валялся под шкафом. И выкинуть невозможно, и смотреть сил нет. *** Сириус не думал, что Абрахас ответит на письмо. И написал-то его скорее от отчаяния, хотя это было и не совсем верное слово. Он просто не знал, что делать. Картина будто жгла руки, он то смотрел на нее, то вновь откладывал, переворачивал, пару раз думал даже уничтожить ее, а может, и продать тому же Локхарту. Нет… бред. Руки зудели хоть что-нибудь сделать. И хрен бы с этими Малфоями, но там появлялся и Гарри… Абрахас ответил почти сразу. Никаких расшаркиваний, вопросов и разговоров о погоде. Приглашение на четыре часа, когда обедать уже поздно, а подавать чай — рано. Сириус обернул картину — сейчас на ней виднелась только спальня — в ткань и в назначенное время аппарировал к Малфой-мэнору. Поместье из-за решетки выглядело нежилым. Старые деревья стояли без листьев, трава казалась чахлой. Не было слышно ни птиц, ни шороха листьев. Сириус открыл проржавевшие ворота и прошел по дорожке, сквозь которую то тут, то там пробивалась трава. Абрахас встретил его снаружи: он сидел в плетеном кресле, закутавшись в плед, и смотрел недобро. Он казался едва ли не старше Дамблдора. Сириус замер в нескольких шагах от него и медленно поклонился. Такое поведение претило всей его натуре, но сейчас он не хотел нарываться на конфликт. Абрахас считался волшебником строгим, сварливым и злым. Когда-то в забытые времена они с Люциусом даже спорили, кто хуже: мать Сириуса или отец Люциуса, и выходило, что они друг друга стоили. Сириус его не любил, считал отчасти виновным в том, что у них с Люциусом ничего не получилось. — Вы принесли ее? — громко спросил Абрахас. Голос у него был тем не менее твердым. — Да, но… — Давайте сюда! — Абрахас протянул костлявую руку, и Сириус, поколебавшись, передал завернутую в холст картину. Абрахас сорвал с нее ткань и с минуту молча рассматривал, а затем его лицо исказила злобная гримаса. — Вы пришли пошутить? Он так дернул рукой, что Сириус испугался, что картину сейчас просто выкинут. Но Абрахас только повернул ее, и Сириус увидел, что там ничего нет. То есть совсем. Черное пятно, будто полотно замазали черной краской. — Не понимаю, — Сириус взял картину, прищурился и посмотрел на нее под разными углами. Нет, темнота была не сплошная — он заметил, как что-то будто осветило ее изнутри на короткий миг, словно через плотную ткань. Видимо… видимо, Малфой куда-то несет свою картину. — Кажется, надо немного подождать. На этой картине странная магия, и иногда такое происходит. Но скоро все вернется. Абрахас смотрел на него с недоверием, прищурившись, но потом коротко кивнул. — Хорошо. Немного подождем, после чего я выставлю тебя вон. — Буду только благодарен, — огрызнулся Сириус. Он зажал картину под мышкой и приготовился ждать. Поддерживать светский разговор с Абрахасом он не собирался, сесть ему не предложили, а валяться на пожухлой и грязной траве не хотелось. Он осматривал дом, отмечая и облупившуюся краску, и осыпающуюся черепицу, и сколотую лепнину. Дом был в не меньшем запустении, чем парк и его хозяин. А ведь, по сути, Абрахас был не настолько и стар. И в его возрасте можно было начать новую жизнь, завести опять детей, но, видимо, он этого совершенно не хотел. Война отобрала у него не только семью, но, казалось, выпила всю жизнь, оставив лишь пустую оболочку. Доживать. Абрахас чах и умирал вместе с домом, и, несмотря на всю нелюбовь к нему, видеть это Сириусу было неприятно. Он вздохнул, посмотрел на картину — ничего не изменилось. — Все. Хватит, — произнес вдруг Абрахас и стукнул тростью. — Не знаю, что ты здесь искал, или чего хотел добиться, но убирайся. — И уберусь. Вы думаете — это так просто? Это необычная вещь, и я уже несколько дней наблюдал там и вашего сына с женой, и внука. У вас сохранились их портреты? — Не твоего ума дело, щенок. Что, захотел обменять свою подделку на настоящий портрет Люциуса? Извращенец! Я все помню! Помню, как гонял тебя отсюда. — А если бы не гоняли, то, может быть, Люциус был бы жив. Не была бы ему нужна ни война, ни чертов Волдеморт, он был бы со мной! — Никогда! — Абрахас поднялся и тяжело оперся на трость. Он был совсем худ — непонятно, как на ногах держался. — Вон отсюда! Убирайся! — Счастливо оставаться! — Сириус поднял картину, чтобы снова завернуть ее в ткань, и встретился взглядом с Люциусом. Тот с любопытством осматривался. Лицо было видно особенно хорошо, так же, как и мелкие мазки тонкой кисточкой, которыми были нарисованы его глаза. — Что это? — сипло пробормотал Абрахас, больно вцепившись Сириусу в плечо. — Никогда такого не видел. Люциус, увидев отца, отшатнулся. Стало видно, что он находится в гостиной Малфой-мэнора, а рядом стоит человек, в котором Сириус с удивлением узнал учителя Локхарта. Фамилию его он не запомнил. Зато его явно узнал Абрахас и удивился еще больше. — Это невозможно. Просто… — Кажется, вы меня выгнали, — пробормотал Сириус, понимая, что уже никуда не уходит. — Идем, — Абрахас потащил его за собой. Внутри дом казался таким же запущенным, как и сад. Ковры на лестницах будто побила моль, на огромной люстре висела не менее огромная паутина. Старый домовик с изрезанными ушами вяло водил метелкой по балюстраде. Странно, что не использовал магию. Абрахас старался идти быстрее, но здоровье ему не позволяло, в какой-то момент Сириус даже подхватил его под руку, когда тот споткнулся, да так и не отпустил. — Вот портрет… — задыхаясь сказал Абрахас, когда они подошли к очередным двустворчатым дверям. Огромная, больше человеческого роста картина висела на стене напротив двери. Люциус, Нарцисса, их сын на фоне темно-зеленой драпировки возле стола. Люциусу на портрете было в лучшем случае слегка за тридцать, Нарцисса и вовсе казалась юной девочкой, а Драко было лет семь. Сириус сразу понял, что это всего лишь портрет, ничего больше. Даже когда Люциус лениво поднял бровь и медленно уронил: — Блэк. Нарцисса пожала плечами и прижала к себе Драко. — И это все?.. — они казались даже более неживыми, чем портрет художника в студии Локхарта. Будто ленивые марионетки. — Парадный портрет. Все, что мне осталось. Абрахас прохромал к нему и положил руку на раму, будто прикоснулся к надгробному камню. Сириус поднял картину, убедился, что Люциус все еще на ней. Обеспокоенно и ожесточенно спорит с художником, только изредка поглядывая в сторону Сириуса. Он поднял и показал картине парадный портрет. Подержал немного, но так ему была неизвестна реакция, и он заглянул из-за края. Люциус стоял, держась за кресло, и художник наливал ему что-то крепкое. Было видно, что у Люциуса трясутся руки. — Сколько ты хочешь за нее Блэк? — спросил Абрахас. — Хочешь этот дом? Все это проклятое поместье, хочешь? — Это всего лишь картина… — Вот — всего лишь картина, — выплюнул Абрахас, показав на парадный портрет. — А это — мой сын. Сириус сглотнул ком в горле. Зачем он вообще сюда пришел? Это… Нет, наверное, действительно надо бы всучить эту странную картину полоумному старику и уйти, только сначала разобраться, что вообще происходит. Сириус нутром чуял, что загадка важна и важна именно для него самого. — Я… Давайте так. Я хочу выяснить, что это за штука. И если она безопасна, отдам вам. — Врешь, — глаза Абрахаса буквально метали молнии. — Ты пришел похвастаться, поиздеваться надо мной за то, что не позволил Люциусу разрушить свою жизнь! — Вы разрушили его жизнь. Именно вы. Сириус развернулся и ушел, продолжая прижимать к себе картину. Он все ждал проклятья в спину или еще какой-нибудь гадости. Но услышал только сказанное Люциусом на неживом портрете холодное: — До скорой встречи, Блэк. На душе было гадко.