Иди и смотри

«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали…» (Откровение Иоанна Богослова)

Слушайте меня, слушайте, и не говорите, что не слышали! Слушайте, ибо время близко! Первой придёт Война. Она родится от человеческой женщины и людоеда, но будет вскормлена и воспитана подземными демонами, что скрываются под ногами людей. У Войны будет женское лицо, лицо тощей уличной девчонки, что никогда не знала вкуса родительской любви. Глаза брошенных детей, запаршивевших, завшивевших, копающихся в свалочных отбросах – это Её глаза. Она будет мала, эта Война. Так мала и так многомерно неистова. В густой дегтярной темноте подземелий выпестует Она под рваным рубищем свой гнев, свою ненависть, закристаллизует всю свою жалкую, человеческую, слабую боль. И станет расти. Тонкие лопатки вспорют изнутри жёсткие костистые крылья, сбросят с себя детскую кожу, выпустят наружу мясное, сырое, дикое. Кости и мышцы растянутся в противоестественной муке, закричат все разом, издадут чудовищный, мучительный вопль преодоления человеческого, преодоления собственного слабого и жалкого тела. Ненависть к отвергшему Её миру растопит девчоночью кожу, сбросит сомнения, как ненужную одежду, и там, наверху, топчущие, поганящие мир мелкими дрязгами услышат Её крик. И устрашатся, ибо это будет начало конца. Завопиёт Война из темноты подземных городов, и вспучится болью земля, и выльется наружу всё воинство Её, выйдут все те, кто был слаб и брошен, как и Она сама. И не будет пощады ни старому, ни малому, пока не пресытится горло Её кровью, пока не переполнится живот Её мясом, пока будет снедаемо голодом воинство Её. Горе тем, кто встретит Войну и присных Её на пути своём; горе миру, возомнившему, что имеет право судить и карать; горе миру, ибо никогда не пресытится Война своими жертвами. Она будет первой, кто осмелится. Она будет самой маленькой, самой незаметной – ибо все великие дела начинаются с малого, подобно тому, как рокочущую лавину в горах вызывает крохотный камень или единый неосторожный человеческий вскрик. Горе вам, ибо Война приведёт за собой Смерть. У Смерти будет лицо мужчины. При нём не будет ни звонкой остроконечной косы, ни белого черепа в провале чёрной робы. Смерть будет – сосуд жалости, безмолвная статуя, замирающая на кратко-долгие секунды над останками человечества. Голос Смерти – шелест листьев, лёгкие вздохи ветра в ветвях тополей. Дыхание Его – тоска по утраченным жизням. Безмолвно оседает тишина на выжженное поле брани, сочится каплями тьма – Смерть придёт за дарами Войны, неся в себе выжженное, засыпанное пеплом, больное, всё же человеческое сердце. Его руки будут теплы, почти горячи, принимая вес каждой из несчастных душ. Старик прикроется слабой рукой – легко её отвести, чтобы украсть нужное Смерти. Мать упадёт телом на своё дитя, и сомнение задрожит в белесых пустых глазах – на краткое мгновение; звук Его шагов стихнет, а мать и дитя останутся там, где лежат, ибо они не лучше и не хуже других душ, собранных Им. А жатва будет велика. Смерть будет идти по кровавому следу, проложенному Войной, и никакая живая душа не скроется от Его слепых глаз. Безопасных мест не будет, запертые двери – не преграда для отринувшего человеческое. Ангел Господень на земле египетской отходил от двери со знаком крови – Смерть войдёт в каждый дом, не сдерживаемый никакими знаками. И заберёт не первенца, но каждого. Жатва падёт на головы тяжестью могильной плиты, оставляя после себя лишь серый пушистый пепел, в котором будут тонуть обгорелые остовы, будто причудливые кораллы на океанском дне. Смерть помнит всех. Память Смерти – прочный пергамент с бесконечным списком имён, каждое из которых вычеркнуто. Смерть подойдёт к каждому и поклонится до земли. Простите. Но мёртвые не умеют прощать. И Смерть себя – не простит. Третьим придёт Чума. Знаки Его – неровный свет костров в ночи, когда за тухлым комковатым дымом на небе не видно ни единой звезды. Его знак – трупный смрад гнойных ран, сифилитичные язвы, влажные коросты на теле мира. Его знак прыгает вам в лицо и крепко присасывается к горлу по-вампирски любовно – белой, резко пахнущей известью на косяках домов, где поселился ужас. У Чумы бесконечное множество имён и лиц, и каждое из них – истинно. Тот, кто был никем, стал всем. Он смотрит на вас с лица ребёнка из соседнего двора. Он смотрит на вас с лица женщины, продающей мелочёвку на углу. Он смотрит на вас пропитыми глазами бездомного, живущего в парке. Ребёнок умрёт через две недели от двусторонней пневмонии. В женщине распахивает мокрый алчный рот вирус, готовый впиться в ДНК. Бездомный, прижимающийся жёлтой шелушащейся щекой к мокрой от росы траве, нежно купает в алкоголе свою циррозную печень. Чума будет самым весёлым и неуловимым из тех, кто грядёт, дабы очистить насквозь пропитавшийся злобой мир. Вся человеческая слава увянет, когда шагнёт Он в мир, дабы уравнять остатки живущих в болезненной своей любви. Чума – не борец и не чистильщик, Чума – пирующий на обочине шакал. Чума придёт собрать то, что осталось от Войны и Смерти. Не знавший любви, с великой любовью обнимет Он мир, чтобы отдать Себя ему. Чума – великий лжец, чьи слова – сущая правда. Может быть, вам удастся узнать Его правду. Если вам повезёт. Четвёртый же, Голод, всегда был здесь. Жадный до человеческого сердца, ходит Он от жертвы к жертве, от одной души к другой, вглядывается отчаянно и голодно – сколько уже вас, готовых к наступлению нового времени? Голод – великий предатель. По клейму узнаете вы Его, по клейму, что заживо обгладывает Его лицо и не даёт Ему забыть. В этом странном и искажённом мире был целован не Спаситель – сам Иуда. Но кто осудит Его? Ибо так возлюбил Иуда Спасителя, что согласился принять на себя тяжесть предательства, на века и тысячелетия вписав себя в историю как существо ужаснейшее и мерзейшее, не заслуживающее прощения. Сколь велика должна быть любовь Иуды, сколь бескорыстна? Как должен изголодаться Он по любви человеческой, чтобы принести самое великое, самое дорогое, что у Него было, в жертву зыбкому будущему, принести в жертву даже не Своей – Его – надежде? И как много таких будет – теперь? Когда тьма станет непроглядной, сгустится Голод в сердце каждого существа, обладающего разумом. Когда станет тьма, закричат в едином – наконец-то! – порыве, ибо не будет уже выбора другого. Что могло умереть, погибло, то, чем можно было пожертвовать – истекает кровью на алтаре, и сладка эта кровь для земли, словно сок граната. Подведёт Голод черту под деяниями Четырёх, и сдвинется мироздание, меняя свою глубинную суть, устремляясь к свету. И Голод, сняв маску, улыбкой встретит у порога будущее. Хэйя! Слушай и запоминай! Во времена, когда гаснет сам свет, сгущается тьма, дабы сохранить его. Без многих печалей не будет и многих радостей. Без семи лет скорби и конца света не будет Царствия Небесного. Дабы возник новый мир, старый – подлежит уничтожению. Сойдут Четверо, и подготовят землю, и удобрят её, и Сами лягут в неё, павшие, но непобеждённые, и смешаются кровь Их и кости Их с останками всех погибших, павших и падших во имя мира. И возьмут на себя Четверо проклятия будущих поколений, и будут кости Их основой для грядущего. И будут Они судимы по делам Их, но не будет у Них страшнее обвинителей, чем Они Сами. Когда переполнится и взбурлит земля пролитой кровью, когда всякая плоть человека и зверя повержена будет, когда не останется горла, могущего возопить к несуществующим богам, из истерзанной земли появится первый росток и потянется к обновлённому небу. Хэйя! И будет – рассвет.