Здравствуй, рассвет. Я как прежде его люблю...

Ваня слышит: брякнувшее напоминание о непрочитанных сообщениях, приглушенные тонны музыки, нестройную мелодию голосов за стеной. В мелких трещинах потолок видится ему размытым темным пятном, тяжелым и тесным, будто всем своим весом давит на плечи. На часах половина третьего. Уже поздно, чтобы быстро подняться и идти варить кофе. Еще рано, чтобы появилась возможность заснуть. Ваня садится в кровати, опускает ноги на ворсистый ковер. Трет горящие от усталости глаза, с силой давит на веки, болезненно морщится. Мимо наполненной людьми гостиной старается проскользнуть как можно незаметнее. Он щелкает на кухне по выключателю и проверяет шкафы в поисках кофе. Зеленый чай, фруктовый, с горстками фруктов и ягод, разные смеси с добавлением различных трав и цветов. Мятная настойка. Корешки и банки со специями. И ни намека на кофе. Блять, напоминает кухню травника, сосредоточенного на здоровом образе жизни. Цукаты, способствующие восстановлению психоэмоционального фона. А то вдруг чай не поможет, действительно. Ване делается тоскливо, и он ненадолго прикрывает глаза. Наваливается вязкая сонливость, и внутри, глубоко загорается надежда — вдруг, вырубит, вдруг, стоит, снова вернуться в кровать, поспать хотя бы пару часов? Ваня открывает глаза — он знает, что самообман принесет лишь раздражение — и злость на себя. Еще одна привычка, о которой он в последнее время забывает — это желание вкусно поесть. Живот сводит судорогой на пустой кухне, напоминая о том, что от человеческого ему все равно никуда не деться. Даже если не хочется. Ваня набрасывает валявшийся на стуле кардиган и идет к холодильнику — по ночам ему всегда холодно, но кажется, сегодня особенно. Перед открытой дверцей Ваня надолго зависает — в итоге достает персиковое мороженное. Вспоминать старые привычки — круто, если они делали тебя счастливым когда-то — почему бы им не сделать это снова. Сегодня. Когда ноет и болит так, словно кто-то дунул на догорающие угли. Ваня усмехается, почесывая колючую щеку, и в последний момент прихватывает с подоконника чью-то пачку сигарет. Потом, он тихо выходит в коридор, прислушиваясь, не заметили ли его. И облегченно выдыхает, что нет — это же надоедливое «почему так рано поднялся», это же взгляд «с тобой что-то не так», это же привычное «ты точно не хочешь об этом поговорить?». Ну конечно, он же как влюбленная малолетка, ему обязательно надо поговорить о чувствах и поплакать. Хуй пойми что. Ваня шагает осторожно, Ваня бережет ночь, Ваня желает ночь только для себя. Без Порчи с его заботой и понимающим взглядом. Без Мамая, с его дружеским участием и утешительными, мудрыми словами, от которых не легче. Без пиздеца, который нужно затормозить, не зацепив своих людей. Без всех них. Лишь для себя. По пути Ваня заглядывает в соседнюю комнату и замирает возле кровати, на которой спит Мирон — не спит, лежит с закрытыми глазами, восстанавливается после непростой недели. Потому что каждый раз что-то происходит, потому что каждый раз что-то идет не по плану, и нужно участие — и нужно его участие. А они не стремаются звонить, не стремаются просить, и Мирон никогда не отказывает, и потом возвращается вот такой, когда уже силы совсем истрепались. Ваня разглядывает утомленное лицо Мирона в спокойном лунном свете, и видит в нем колоссальное знание и колоссальную силу. От этой ассоциации что-то дергает внутри. Это один из моментов, которых не увидишь при свете дня — когда Мирон делится с ними очередными идеями, когда читает чуть хмурясь книгу, когда от всей души ржет над идиотскими шутками Вани. От этого понимания у Вани холодок проходит по спине. Но тут Мирон переворачивается на бок, на лбу образуется грустная складка и сразу исчезает. И в этом столько беззаботного, что Ваня тихо усмехается. Откровенно говоря, ему хочется до утра стоять рядом с Мироном и наблюдать. Следуя неясному порыву, Ваня садится на кровать, на самый край, хочет провести рукой по едва отросшим волосам спящего друга. Хочет находиться в Мироновой спальне до того момента, пока тот не откроет глаза, хочет запомнить его умиротворенное, отстраненное лицо, помятую одежду, прижатые к груди колени. Мирон вновь ворочается, резко дергается — толстовка задирается, оголяя плоский живот. Ваня берется руками за флисовые края и аккуратно тянет вниз. Пальцы касаются горячей кожи, Ваню подкидывает, сердце стучит как загнанное, кажется, его стук слышен даже в другой комнате. Это чувство Ваня знает только по сцене, это — кураж, это состояние особого подъема, когда хочется кричать, но голос уже дрожит, когда пульс ебашит в виски. Это чувство Ваня знает только по сцене. Он отодвигается, чувствуя на себе пристальный взгляд из-под опущенных ресниц. Мирон не спит, Мирон чувствует его пальцы на своей коже. В его глазах удивление и острый интерес узнать, что будет дальше. Ваня встает с постели и с улыбкой накрывает друга одеялом. — Спи, — не громко говорит он. Ваня вываливается на балкон и быстро закрывает за собой дверь. Отодвигает в сторону фрамугу, в лицо дует декабрьский холодный ветер. Рваными движениями руки находят пачку сигарет в кармане, зажигалку. Ваня делает то, о чем мечтал последние полчаса — Ваня закуривает. Затягивается, рассматривает застеливший дорогу снег, темное, без единой звездочки небо, смотрит на тлеющий кончик сигареты. — Ты чего не ложишься? — тихий голос из-за спины. Ваня ведет плечами. — Сон для слабаков, — говорит он, не поворачивая головы. Мирон стоит у него за спиной, и наверное, хмурится. — Будешь? — Ваня криво усмехается, протягивая пачку. Мирон вопросительно вскидывает бровь и молча встает рядом. Ваня разводит руки в стороны и прячет пачку в карман. — Я не сказал «нет», — смеется Мирон и прямо смотрит на Ваню. Тот только опускает голову, пряча улыбку. Они не разговаривают какое-то время. Ваня сильным щелчком выбрасывает недокуренную сигарету на снег. — Ты как? — наконец спрашивает он, чтобы разорвать повисшую тишину. Мирон отводит взгляд. — А ты? Ваня выдыхает облако дыма и усмехается. — Бывало и лучше. Мирон кладет руку на Ванино плечо и слегка сжимает его: — Хочешь, нажремся в сопли, вместе? Ваня улыбается, но внутри все скручивается в плотный узел. — Или подтянемся к остальным. Хочешь? — спрашивает Мирон. Само его присутствие разводит тучи, как после грозы, когда небо становится чистым. И от этой мысли ему вдруг становится тошно — и Ваня не может сказать почему. Пальцы Мирона давят на его плечо, от этого хорошо и несколько тоскливо, это будто — возможность других отношений, которая, так и остается возможностью. Ваня мысленно считает секунды, Ваня ждет, когда Мирон уберет руку и уйдет, оставляя внутри все тот же холод, который так непринужденно может превратить в весну своим присутствием. Холод, с которым Ваня, видимо, уже смирился. И от всех этих рук на плечах и сбившегося дыхания, только здоровье портится. — Не, — Ваня ведет плечом в сторону и сбрасывает руку друга. — Все в норме. Мирон упрямо возвращает руку ему на плечо и на этот раз разворачивает лицом к себе, чтобы глаза в глаза. Ваня недовольно отталкивает его, но что-то идет не так — его руки сминают с двух сторон края толстовки Мирона и останавливаются. Ваня пытается что-то сказать, но получается лишь невнятное бормотание. Мирон убирает руку, смеется. Ваня делает глубокий вдох, и забирает пальцами еще больше ткани, словно не желая отпускать. Пальцы Мирона осторожно зарываются в его волосы, и это тупо, слишком по — бабски, но Ваня боится дышать. Мирон гладит его спутанные светлые волосы, Ваня непроизвольно улыбается, и заглядывая в глаза друга, интересуется: — Что ты делаешь? — Мне показалось, ты хотел этого, — голос у Мирона серьезный, с легкими нотками сомнения По изумленному взгляду Вани Мирон решает, что ошибся, и неловко отстраняется. — Бля, — смущенно произносит Ваня, — в целом, это наверное, так. Похоже. — Но ты сомневаешься? — осторожно спрашивает Мирон, не желая давить на друга. — Не то чтобы сомневаюсь, — Ваня тщательно подбирает слова. — Просто… — Что? — перебивает Мирон. — Просто, это… — Ваня начинает сначала. — Какая-то нездоровая тема, понимаешь? — Тогда откуда у меня ощущение, что сейчас я все делаю правильно? — Мирон степенно приподнимает бровь и смотрит на него немигающим взглядом. Ваня понимает, надо что-то сказать в опровержение, но слова не идут. Пальцы Мирона ложится ему на щеку и осторожно спускаются к губам, Ваня улыбается и прикрывает веки. Пусть это всего лишь сюрреалистичный момент, и сейчас закончится, но Ваня признателен и такой внезапной теплоте. Ваня понимает, что происходит что-то иррегулярное, только когда пальцы друга аккуратно держась за отвороты кардигана, стягивают его вниз. Ваня распахивает глаза и смотрит на Мирона — щеки порозовели, вопрос в глазах. Он знает наверняка, что сейчас переступает грань, но хочет быть уверенным, что Ваня тоже понимает. Ваня слышит, как сердце стучит в горло, как напрягаются мышцы живота, и внутри начинает полыхать огонь, от которого начинает гореть все вокруг. Ваня просто не в силах остановить это безумие. Он хватает Мирона за воротник толстовки и снимает ее. Мирон замирает, с живым интересом рассматривая лицо друга с непозволительно близкого расстояния. Ваня неуверенно касается своими губами его губ. Мирон дергается, но глаз не закрывает. Ваня осторожно кладет руки на шею друга, притягивает ближе и целует — на этот раз так, как давно хотел. Ваня знает, что должен оттолкнуть Мирона, знает наверняка, но продолжает целовать отчаянно-неистово, сильно, так, словно они никогда об этом не пожалеют. Мирон запускает руки Ване под футболку, потому что хочется быть как можно ближе. Ваня чувствует прерывистое дыхание, чувствует желание, и торопится коснуться в ответ. Он непослушными руками гладит ключицы Мирона, спускается к выпирающим ребрам, вжимается в напряженный живот — все сбивчиво, лихорадочно, не останавливаясь ни на секунду, словно, чтобы не дать себе остановиться. Мирон мягко, но неожиданно настойчиво, уверенно тянет футболку через Ванину голову, помогает выпутаться из рукавов. У Вани окончательно отказывают тормоза, когда они сцепляются взглядами. Он видит, как тяжело дышит Мирон, видит, как горят чуть потемневшие зрачки из-под белесых ресниц, как неприлично зарумянились щеки, как властно двигаются руки. Мирон слегка приподнимается и нетерпеливо кусает Ванину шею, потом целует, будто извиняясь, зализывает покрасневшие участки кожи. Ваня сводит руки за Мироновой спиной сильнее и крепче прижимает к себе, одной рукой проводит вдоль позвоночника, надавливает и не может сдержать тихого стона, когда губы Мирона спускаются вниз по ключицам. — Знаешь, Вань, — вдруг смеясь, говорит Мирон, отодвинувшись. — Я всего лишь хотел, чтобы ты отдохнул. Ваня некоторое время пытается собрать мысли в кучу, стараясь успокоить дыхание. Это — одна из возможностей, это дверь с горящей табличкой «выход», чтобы воззвать к разуму, поржать и сделать вид, что ничего не произошло. Мирон приподнимает подбородок и не мигая смотрит взъерошенного Ваню, легко улыбается. — Если мы не остановимся, то я лягу в кровать, накроюсь пледом и останусь там навсегда, потому что мне не хватит смелости посмотреть тебе в глаза. Так что, не еби голову по этому поводу. Мирон качает головой, продолжая сканировать Ваню взглядом и словно пытаясь что-то для себя решить Ваня просто стоит и думает, что Мирон сейчас развернется, потреплет его по плечу и отправится спать, или бухать. Ване внезапно горько, но на часах почти утро — и это повод вспомнить о том, что вообще-то у него есть Настя и это она должна сейчас быть с ним. Все очевидно только до тех пор, пока Мирон не берет ладонь Вани в свою и не обхватывает кончики его пальцев губами, словно пробуя на вкус. Ваня нежно целует его веки и опускает руку на вставший член, начинает торопливо развязывать плохо слушающимися руками шнурок на штанах. Мирон и не думает его останавливать. В его глазах вдруг мелькает что-то незнакомое и тут же пропадает в черноте расширенных зрачков. Ване на какое-то мгновение приходит в голову мысль: «а что, если Мирон тоже…» Но он тут же трясет головой — об этом лучше не думать вообще. Будильник звонит в шесть тридцать. С ним встает и Порчи, разбуженный надоедливой трелью. Он натягивает джинсы и шлепает босиком по коридору, безнадежно зевая и заранее мрачнея от перспективы куда-то ехать в такую рань. Не переставая зевать, Порчи стучит кулаком по двери, ждет, пока друг отзовется, и тупо разглядывает контейнер с растаявшим мороженным, пытаясь спросонья сообразить, откуда он взялся. Мирон не отзывается, Порчи закатывает глаза и входит. Здесь полумрак и тихо, пахнет апельсинами и немного — сигаретами. Следующее мгновенье безвозвратно сметает у Порчи остатки утренней дремы. Его глаза недоуменно расширяются, брови взлетают вверх. На развороченной кровати спокойно сидит Мирон, что-то сосредоточенно и быстро строчащий в телефоне. В ушах наушники. Он слегка щурится от полоски света из коридора, на щеки падает едва заметная тень от ресниц. Ваня безмятежно спит, положив голову ему на колени. Голый торс, остальное накрыто пуховым одеялом, возле кровати вперемешку разбросаны вещи. — Тихо, не разбуди его, — говорит Мирон, вытаскивая один наушник и поворачивая к нему голову. — Пусть поспит не много. Порчи отступает назад, ударяется мизинцем о порог и матерится в полголоса. Мирон улыбается, целует сопящего Ваню куда-то в макушку и встает. День начался — и надо его жить. Скоро рассвет.