Ты был ревущим оркестром моим, Раскатистым и громким. Гордо стоя на сцене, Ты требовал моего внимания. А я был музыкой, Бормочущей фоном На твоём ноутбуке. Всего лишь способом Утихомирить Кипящий разум, Когда тебя поглощал Весь остальной мир ao-oa(с)
Джон Уотсон никогда не доедает свой утренний тост. Ладно, такое со многими случается и, вообще-то, очень часто. В конце концов, большую часть своей жизни Джон провёл в перестрелках, что автоматически задвигает на второй план такие вещи, как нормальная жизнь, в которой он успевает доесть тост, — что бы это в наши дни ни означало. После возвращения из Афганистана, до того, как вся эта нормальность обрушилась на него, и прежде чем он встретил безумца со скрипкой и черепом в качестве друга, Джон пытался устроиться на работу: ночные дежурства в скучнейшей маленькой больнице в трущобах Западного Лондона. Работёнка, которой он совсем не хотел. Когда его потенциальный работодатель в длинном белом халате, сидевший за пыльным столом среди своей коллекции фарфоровых кошек, спросил, почему он ушёл с последней работы, Джон позволил себе выйти за рамки своего обычного профессионализма, широко ухмыльнулся, аккуратно сложил перед собой руки и ответил: — Я устал от того, что окружающие пытаются убить меня. Одни и те же показатели смертности как среди врачей, так и среди пациентов — это аномалия. По-видимому, юмор Джона для некоторых оказался весьма губителен — но не для Шерлока. Только не для Шерлока. — Я... блин, Господи... — Скорость твоих рефлексов за последние несколько дней существенно снизилась. Ты не испытываешь головокружения или афазии, следовательно, это исключает какие-либо серьёзные болезни, однако цвет твоего лица всё ещё относительно бледный. Ты просто истощён. Совет на будущее: посвяти больше времени сну и меньше — просмотру порно на своём ноутбуке. Джон не спрашивает, как (бесполезно), вместо этого наклоняется, чтобы поднять скомканную газету, только что с поразительной точностью попавшую ему в голову. Шерлок смотрит на него с абсолютно чеширской ухмылкой, опираясь о дверной косяк кухни — из-за угольно-чёрного пальто и шарфа он кажется просто высоченным. Его руки опущены в карманы, и на самом деле это может означать лишь одно: одновременно хорошую и плохую новость. Хорошая: миссис Хадсон обрадуется возможности не искать окольные пути в обход каких-нибудь экспериментальных тибетских смертельных ловушек или чего-то в этом роде, пока несёт Шерлоку дневную чашечку чая. Плохая: сейчас 9:07 утра, и Джон успел проснуться, принять душ и одеться, но не добрался до своего тоста. Чтобы исправить эту несправедливость, Джон кладёт ладони на столешницу и пялится на тостер, ожидая, когда тот выплюнет наконец проклятый поджаренный кусочек хлеба. Теперь, когда Шерлок маячит позади, шансы съесть тост уменьшаются раза в два. — Натан Гарридеб — знакомое имя? — Просто... дай мне ещё минуту, — вздыхает Джон и разворачивает смятую газету, откуда на него смотрит заголовок: «ОКТЯБРЬ ПРИДАЁТ НОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ РАЗВИТИЮ КОРПОРАЦИИ ГАРРИДЕБА В РЕЗУЛЬТАТЕ СЛИЯНИЯ». Он просматривает статью за три секунды, разложив её на столешнице, а потом отталкивает и возвращается к тостеру. — Э-э-эм... нет. А должно? Шерлок, явно довольный, поднимает брови. — Новый клиент. Нас наняли для небольшой проверки — по крайней мере, так кажется на первый взгляд. Слава Богу, наконец-то хоть какое-то дело впервые за полторы недели. В прошлый четверг Джон превентивно изъял пистолет и, если ему не показалось, две ночи назад он задремал на диване под телевизор, а проснувшись, обнаружил сидящего перед ним Шерлока — тот сложил вместе руки и сверлил его расчётливым взглядом. Казалось, будто он хотел взять скальпель и вскрыть себе вены от скуки. Нехорошо, да. И всё же это было лучше, чем наблюдать обычное медленное саморазрушительное кружение урагана по имени «Шерлок». Он срезал бы собственную кожу — слой за слоем — от нечего делать, если бы ему позволили. Джон прежде всего врач, поэтому стать свидетелем подобного было бы для него крайне тяжело. — Это должно быть интересно, — говорит Джон, и тост выпрыгивает из тостера. Наконец-то. — Наверняка скучно, — сухо отвечает Шерлок, — ничего необычного или фантастического. Генеральный директор «Гарридеба» здесь, в Лондоне — Натан, — ведёт переговоры с каким-то адвокатом из Америки, у которого корпорация с таким же названием. И он утверждает, что ему светит большое наследство, если он сможет успешно соединить три отдельные корпорации под названием «Гарридеб» в одну. Корпорация Натана — это служба консолидации долгов; американская, по всей видимости, — кредитный союз. По счастливому стечению обстоятельств, какая-то новая — третья и совершенно не связанная с ними, — тоже назвалась «Гарридеб», она только что появилась в Бирмингеме — именно там! — и нет, она не принадлежит Натану, это совершенно посторонняя компания, судя по всему, фармацевтическая. Случайность? Не думаю. Это дело — не более, чем простая афера, своевременное и необходимое появление заведомо ложной третьей стороны, претендующей на это предполагаемое наследство, и неизвестный благодетель, готовый завещать очень большую сумму денег всем трём корпорациям, если это слияние произойдёт. Или всё будет выглядеть так, будто слияние вот-вот произойдёт... Скорее всего, я решу это сегодня днём, как только закончим с Лестрейдом. Он, конечно же, будет бубнить про очевидную важность доказательного процесса. Джон почти доел тост. — О, да, уж вам-то не нужно догадываться. И всё же Джон оборачивается и слышит неизбежную реплику Шерлока, а после — того и след простывает. Джон вздыхает, затем бросает на тарелку недоеденный тост, остывающий и забытый, а сам натягивает куртку и кладёт в карманы ключи. Бегать за Шерлоком по делам — это не Афганистан, и бросить работу только потому, что тебя едва не убили, — не вариант, однако адреналин, когда до него доходит дело, прекрасен. Блестящий, великолепный, как сверхновая, которую Джон собирается взорвать, если немедленно чего-нибудь не съест. Шерлок, конечно, замечает это, но никогда ни слова не говорит Джону. Никогда. Тридцать минут спустя он приводит Джона в «Старбакс», зажатый между рядами офисов и магазинов напротив Ярда, — наверное, самый маленький в мире, и заставляет его заказать себе кофе и бублик. Не тост, но сойдёт. И пулемётов в Лондоне тоже нет. И для Джона это странное чувство возвращения к нормальной жизни неумолимо прекрасно, как красно-оранжевый отблеск заката, который он наблюдал, стоя на берегу реки Гильменд в Афганистане. Это было настолько красиво, что если кто-то действительно хотел умереть, — они топились в реке. Все подряд: местные жители, потерявшие любимого человека, иногда обезумевшие солдаты. Их раздутые и/или обглоданные рыбами тела, наполовину застрявшие в грязном песке, находили спустя несколько дней. И вот, наблюдая за тем закатом солнца, Джон часто задавался вопросом: каково это — поддаться тяжести формы, напитавшейся водой, и быть затянутым течением, и оказаться похороненным в песке и грязно-красном иле? Утопление — медленная, но бесславная смерть, не гибель солдата, и хотя её очарование в то время настигало многих, это не прельщало Джона. Даже когда он сидел в прострации, сжав руки в кулаки, в командном шатре и смотрел зернистое видео, на котором его лучшего друга и рыжеволосую женщину-лейтенанта, которую он трахал всего лишь на прошлой неделе, одновременно обезглавили афганские боевики. Однажды он, сидя в их гостиной, сделал ошибку и рассказал эту историю Шерлоку. Историю о том, как люди топились в Гильменде. — Знаешь, это было глупо, сентиментально и, скорее всего, непонятно для тебя. Люди совершают по-настоящему глупые поступки, когда любят кого-то, даже топятся из-за них. Чёрт, когда это делали местные, порой члены их семей наблюдали, как они прыгают с берега реки. Просто... ужасающе. — О да, обворожительно, Джон. Твои разъяснения социологических норм такие новаторские, по-настоящему новаторские, — ему скучно, как всегда, но внезапно: — Погоди, они смотрели? Зачем? — Иногда. Они говорят, что любить — значит смотреть, как кто-то умирает. Долгая пауза. — Было бы прекрасно, — рассеянно сказал Шерлок, зажав подбородком скрипку, — смотреть, как ты тонешь, а затем возвращаешься к жизни. «О да», — подумал Джон, вскакивая с кресла, чтобы выйти на улицу и глотнуть ночного воздуха, уйти от этого латентного психопата, его латентного психопата и по совместительству соседа по квартире. Просто прекрасно, блядь.***
Два дня в деле — и Шерлок всё выяснил — или просто так сказал. Справедливости ради надо сказать, что хвастается он много, хотя за всё время, проведённое вместе, Джон узнал, что существует примерно семь шансов из ста, что в какой-то момент он ошибётся. Статистика, не более того. Однако он никогда не скажет этого Шерлоку. Никогда. Шерлок увлечённо строчит на белой доске в пустой комнате для брифинга в Ярде. Лестрейд и Джон скептически наблюдают за ним, почти одинаково скрестив руки на груди, словно он излагает свои мысли на древнем языке Атлантиды или вовсе на языке, только что им изобретённом. Зная Шерлока, можно ожидать и такого. — Сейчас все три корпорации под названием «Гарридеб» вместе. Первая — с адвокатом из Америки, назовем ее «Американский Гарридеб». Мой клиент — генеральный директор настоящей «Гарридеб», а ещё есть эксцентрик, которого первый привлёк обещанием разделить наследство, если он устроит слияние с третьей корпорацией — бирмингемским «Гарридебом», что на самом деле и произошло. Таким образом, есть три отдельные корпорации под названием «Гарридеб»: первая и третья, очевидно, мошеннические, а компания моего клиента является единственной подлинной. Адвокат первой «Гарридеб» — из Нью-Йорка, и, говоря «из Нью-Йорка», я именно это и подразумеваю: он родился в Чикаго в семье выходцев из Дании, имеет незаконнорождённого ребёнка от своей первой и единственной школьной подруги, добропорядочен, участник трёх марафонов, а его родители занимались мясохладобойной промышленностью. Он выбрал магистратуру в Колумбии, очевидно, из-за стипендии, а потом его приняли в Нью-Йоркский юридический университет, где он дважды провалил экзамен на право заниматься адвокатской практикой, прежде чем его приняли в третьесортную юридическую фирму в качестве рядового корпоративного адвоката, после чего он странным образом оказался нанят американской корпорацией «Гарридеб». Что ещё более важно, у него в бумажнике непонятно откуда карта младшего партнёра «Морган Палладиум» — я видел её, когда он оплачивал обед на четверых — за всех нас — сегодня днём. Нужно иметь не меньше тридцати миллионов американских долларов, чтобы быть владельцем этой карты — нелепые американцы с их любовью похвастаться своим богатством. Денежных поступлений у него нет, но он владеет именной престижной картой «Палладиум». Соответственно, это предполагаемое наследство, эквивалентное ста пятидесяти миллиардам фунтов, обязано иметь какие-то связи с теневым миром банковских корпораций, если представитель от первого и фальшивого «Гарридеба»: а) неприлично богат, учитывая нынешние цены на квартиры в Нью-Йорке, и б) по крайней мере, на каком-то уровне связан с корпорацией «Морган». Если он действительно состряпал бирмингемский «Гарридеб», что я и подозреваю, скорее всего, он приторговывает фармацевтическими препаратами на чёрном рынке. Очевидно. — Очевидно, — слабо повторяет Лестрейд, постукивая пальцем по имени на доске. — Согласен, это кажется весьма удобным. Два человека, корпорации с одинаковыми названиями, третий появляется из ниоткуда, и теперь вся троица готова разделить сто пятьдесят миллиардов фунтов, Боже милостивый. — Да, именно, — продолжает Шерлок, напоминая какого-то дирижёра, размахивающего руками над пюпитром. Никто и не догадывается, что симфония, над которой он работает, исполняется всего двумя людьми. И эти двое понятия не имеют, как правильно играть, особенно когда «дирижёр» так бешено машет руками. — Кроме того, где такое видано, чтобы кто-то — этот предполагаемый родственник генерального директора американского филиала «Гарридеб» — мог получить сто пятьдесят миллиардов фунтов стерлингов за слияние? Его нет в списке Форбс, и никого не было с таким именем. Всё это какая-то афера, скорее всего инвестиционная. Не совсем наша сфера. Лестрейд закатывает глаза. — Арестуйте представителя от третьей... нет, первой компании — адвоката, — Шерлок проводит линию к «американцу» и ставит «крестик». — Дело закрыто. Никакого слияния, никакого наследства. Всё возвращается на круги своя. До смешного просто. — Я не могу просто... — вздыхает Лестрейд и проводит ладонью по лицу. — Шерлок, думаю, нам на самом деле нужно дождаться каких-нибудь доказательств этого мошенничества. Насколько я понимаю, он не сделал ничего плохого кроме того, что постучался в двери твоего клиента и назвался представителем корпорации с тем же названием. К тому же существуют международные законы, с которыми мне придётся иметь дело в случае, если на самом деле что-то не так. Ведь он американец. Не говоря уже о бумажной волоките, Господи Боже. — О, процедура доказывания, как всегда, бесполезна, — фыркает Шерлок, и, откровенно говоря, процедуры доказывания — последнее, о чём думает Джон. Все его мысли в данный момент сосредоточились на спине, которая чертовски болит из-за того, что он провёл всю ночь за штудированием документов с выписками из компании, расположенной в стране, где даже нет монархии. Он прижимает ладонь к позвоночнику и зевает в кулак. Иногда всё это оборачивается абсурдом. — Дёрни их международные налоговые записи, — командует Шерлок и кладёт руки на бёдра, продолжая рассматривать свои каракули на доске. Боже. — Возможно, вы сможете арестовать так называемого «адвоката» за мошенничество с налогами или, по крайней мере, информировать надлежащие власти. Позвони моему брату. Он может предупредить ФБР, если сам ещё не впрягся для них в это дело. — И кто тут у нас сегодня выпендривается? — бормочет Лестрейд и выходит из комнаты, пока Джон едва не ломает себе челюсть, пытаясь сдержать зевок, но всё же прикрывается локтем. Видимо, вечер обещает сегодня тесное общение с налоговыми отчётами. И снова отсутствие сна. Потрясающе. — Ты явно устал, — говорит Шерлок, бросив на него случайный взгляд. На долю секунды на его лице мелькает беспокойство, но потом оно исчезает, и Джону кажется, что он просто сошёл с ума: ему мерещится то, чего на самом деле нет, потому что дальнейшее совершенно неожиданно: — Тебе нужно поспать. — На том свете отосплюсь, — шутит Джон, ведь это в его стиле — бросаться такими шуточками. — Тебе нужна моя помощь. — Скверная метафора, — немного задумчиво говорит Шерлок, снова поворачиваясь лицом к нацарапанной диаграмме, — смерть мозга может наступить при гипоксии длительностью примерно от двух до пяти минут. Как тебе прекрасно известно, можно довольно долго находиться в состоянии смерти мозга до наступления фактической смерти. Тем не менее как только мозг действительно мёртв, остаётся мало биохимической активности, необходимой для установления полной фазы REM или полномасштабных циклов сна. Таким образом, ты никак не сможешь спать в состоянии смерти. Кроме того, я уже слышал это глупое выражение где-то... откуда я знаю эту цитату? — Слова Бонда, — вздыхает Джон, — в прошлую пятницу мы смотрели дома «Умри, но не сейчас», помнишь? Это долбаная цитата Бонда. — Место на жёстком диске, Джон. — Ладно, ладно, неважно, я понял. Шерлок отмахивается от него и с хмурым видом снова начинает писать на доске. — Я запоминаю только действительно важную информацию, и твои ссылки на поп-культуру в эту категорию не входят. То, что подобные фильмы развлекают людей — отвратительно, и, откровенно говоря, это отталкивает меня так же, как и ты. Возможно, это просто усталость, или примерно шестнадцатое за день оскорбление, или безотлагательная потребность Джона в ещё одной дозе кофеина, однако он выходит из себя. По-настоящему и за считанные секунды. — И что же запоминаешь ты?! Повисает трёхсекундная пауза, пока Шерлок заглядывает ему в душу. И вдруг совершенно неожиданно: — Ты родился через пятьдесят восемь минут после полуночи, во вторник, в Кембридже. В тот день шёл дождь, твоя мать ехала на футбольный матч твоего отца, когда у неё отошли воды. Ты ходил в начальную школу в Приори, твой первый поцелуй случился в первый же год учёбы с девочкой по имени Элизабет на детской площадке; ты играл на кларнете в школьном оркестре — не очень умело, но твоей матери нужно было занять тебя вне школы чем-то, не связанным с футболом или регби. Джон удивлённо выдыхает или, по крайней мере, пытается. — Твои школьные годы изобиловали всеми возможными неловкими историями, с которыми сталкиваются большинство подростков, и ты предпочёл бы, чтобы сейчас я их пропустил. Ты учился в медицинском училище в Эдинбурге, потом в Бартсе и военно-медицинском колледже сухопутных войск, был вторым в своём классе из ста сорока человек и занял должность армейского врача, чтобы погасить студенческие кредиты. Тогда, в Афганистане, ты больше всего боялся умереть раньше, чем успеешь трахнуться, — его голос томно тянет последнее слово самым непристойным образом, и кожа Джона трещит, словно по телу пробегает молния — как сквозь сухое дерево — и «заводит» его гораздо сильнее, чем он ожидал, — с той рыжеволосой девушкой-лейтенантом из компании А. Её захватили в плен и казнили вместе со всеми через неделю после того, как ты наконец достиг своей цели, поэтому ты всё ещё чувствуешь вину. Историю жизни, полную настолько, насколько ты позволяешь мне знать. Физические характеристики: ты сжимаешь левый кулак сильнее, чем правый, ты... И Джону необходимо немедленно прекратить это, ведь чем бы оно ни было — это ненормально. — Ладно, ладно, я понял... у тебя достаточно компромата на меня, чтобы хватило на шантаж до конца моих дней. Очень мило. Замечательно. Шерлок выглядит ошеломлённым, как побитый щенок или ребёнок, сжимающий сломанную игрушку. Он стоит и стирает маркер с белой доски, трёт до дыр, пока не остаётся лишь капля голубых чернил, стекающая вниз, пока убегают секунды. Он возвращается к своей схеме и продолжает писать. — «Мило» — ты всегда так говоришь. Почему мило? — бормочет Шерлок, наполовину себе, наполовину Джону. — Что же хорошее о тебе я должен знать? Джон не знает ответа, поэтому просто смотрит на Шерлока, откашливается и меняет тему. Оба определения абсолютно неверны. Это ненормально. И нехорошо. Не эти слова сразу пришли ему в голову; не этот возглас пытался он озвучить. Фантастика.***
У квартиры генерального директора. Встреча состоится. — ШХ «Американский» Гарридеб прибыл. — ШХ «Американский» Гарридеб ушёл. — ШХ Настоящий Гарридеб вышел, вернулся через полчаса. — ШХ «Американский» Гарридеб вернулся. — ШХ Никаких следов «бирмингемского» Гарридеба до сих пор нет. Предсказуемо. — ШХ Оба ушли на вечер, предположительно в паб. — ШХ Проник в квартиру. Он первый из известных мне нумизматов, кто установил для охраны тройную сигнализацию. Неожиданно. — ШХ КАКОГО ЧЁРТА! — ДУ Майкрофт скоро тебе позвонит. — ШХ Слушание назначено на сегодня, в половине шестого. Не смей надевать костюм. — ШХ***
Джон Уотсон не гей. И всё же в подобные моменты он не уверен, можно ли обозначить его мыслительный процесс иначе, кроме как «потенциальная потребность в перекалибровке». В универе он наплевал на ярлыки, когда на спор поцеловал другого парня. В результате двенадцать стопок одна за другой скользнули по стойке бара к его собутыльникам (в основном женского пола), что привело в ту ночь в его постель двух блондинок — близняшек по имени Мэнди и Мелани. Итак, он не гей, но он думал о реакции Шерлока прошлой ночью в Ярде, и это его, мягко говоря, интриговало. То, что он занимает много места на жёстком диске детектива, определённо, должно что-то означать, но опять же — это Шерлок, а он временами на целый световой год и на всю Вселенную опережает нормальность. И теперь Джон сидит и рассуждает о норме, и о том, что их норма — это тоже хорошая норма, пускай без тостов, и его откровенная реакция на случайную вспышку Шерлока была фантастической, и что ему действительно может всё это нравиться, чем бы оно ни было или могло быть, если это действительно что-то значит. Отрицать его влечение к Шерлоку Холмсу было бы откровенной ложью. Джона тянуло к нему, словно планету к солнцу по эллиптической орбите, как большинство мужчин тянутся к всевозможным опасным красивым вещицам вроде спортивных автомобилей и подводной клетки с большими белыми акулами. Его влекло к нему, потому что он единственный имел возможность укротить это изысканное существо, этого безумного социопата с угольными кудрями. И поэтому Шерлок, в свою очередь, видит то, чего не замечает даже сам Джон из-за своей собственной усреднённости: он считает, что Джон точно такой же фантастический, блестящий и замечательный, хотя и совершенно по-другому. Мягко выражаясь, это сводит с ума. Но любит ли он его? Джон предполагает, что ты любишь человека, за которого убиваешь, любишь того, кому каждый вечер готовишь чай, кого кормишь, потому что он слишком рассеян и одержим идеями, чтобы поесть вместо того, чтобы молча метаться по гостиной твоей квартиры, протирая пол до дыр. Человек, которого ты любишь, заставляет тебя смеяться до боли в животе, знает твои предпочтения в еде, и, ловя его взгляд с противоположной стороны комнаты во время унылого ужина в особняке его брата, ты знаешь, просто знаешь, что он всё время думает о тебе. Ты любишь того, кто, едва войдя в твою жизнь, сразу же дал понять, что ты безвозвратно изменишься и больше никогда, никоим образом не сможешь вернуться к прежнему себе. Ты его любишь, поскольку он стал частью тебя, твоей лучшей гранью, единственным аспектом, он твой лучший друг и порой — самая чувствительная и самая настоящая вторая половина твоей души. Ты любишь его, когда понимаешь, что жизнь лишится красок, если он перестанет вставать раньше и готовить тебе кофе, в который предварительно что-нибудь подсыплет, или не будет прятать коробку ядовитых пауков от миссис Хадсон в твоём ящике с носками. Или называть тебя идиотом, или переодеваться в костюм ниндзя ради расследования дела. Осознание этого бьёт Джона наотмашь. Да, в таком случае (и во всех остальных случаях тоже) он любит Шерлока Холмса. Пиздец. Конечно, он никогда не скажет об этом Шерлоку. Тот, скорее всего, воспримет это как эксперимент. И эмоции в него лучше не впутывать. И вот они возвращаются домой после дня, частично проведённого в тюрьме (из-за Шерлока), частично — на образовательной конференции по биомедицинской этике (поскольку Джону потребовалось продлить медицинскую лицензию). Джон сидит в гостиной, печатает на ноутбуке, который аккуратно лежит на его коленях, доедает ролл из шоколадного печенья и рассеянно касается губами края полупустой чашки чая с бергамотом. Шерлок стоит у окна и на линованных листах чистого пергамента чередует плавные вальсовые фрагменты с горстями стаккато, постукивая по ноге смычком. Небо тёмное, но яркие осенние стрелы солнца, слегка выглядывая из-за лондонского горизонта, освещают словно бы изнутри беспорядочные чернильные завитки шерлоковых волос. Свет преломляется и делает взгляд Шерлока каким-то мягким, потусторонним в своей яркости. Это очень отвлекает, выворачивает жилы из сердца Джона — он даже не подозревал, будто подобное возможно, что они в принципе способны так скручиваться. Не говоря уже о том, что один вид его соседа может послужить этому причиной. Безумный человек — совершенно неугомонный, — освещённый только чернильным и огненным фоном, напоминает Джону реку в Афганистане и то, почему люди решались топиться в чём-то настолько... Прекрасном. Разумеется, он никогда не скажет об этом Шерлоку. — Ты когда-нибудь слышал, что из-за законов аэродинамики и физики пчёлы, по сути, не должны летать? Взгляд Джона отрывается от человека, обрамлённого прямоугольником окна и облитого светом заката, хотя и на мгновение. Он даже не заметил, что пялится на него. Если в этом и есть какая-то мораль, она приводит его в смущение, но раз уж он Джон, то охотно подыграет. — Я... э-э-э, хорошо. Почему... — он облизывает губы, отставляет чай и возвращается к набору текста, — прямо сейчас это вообще имеет значение? — Информация, Джон, — нетерпеливо восклицает Шерлок и рассеянно хлопает смычком по ноге, шагая взад-вперёд. — Ты спросил, что находится на моём жестком диске — ну, вот и ответ. — Это было вчера вечером. Видимо, у тебя там: а) слишком много информации обо мне; б) разные и совершенно ужасные способы убийства людей; в) пчёлы? Я просто. В таком. Восторге. Почему это важно? Такие бесполезные факты — именно их ты и не удаляешь. — Это не относится к делу, — бормочет Шерлок, останавливаясь, чтобы что-то чиркнуть на листе. Со своего места Джон видит его витиеватый почерк. — Ты снова сочиняешь? Что именно? — Вариацию. Allegro molto. Узнаешь, когда я закончу, — Шерлок небрежно пожимает плечами и вяло опускает ручку, ещё раз щёлкает смычком по ноге, снова зажимает скрипку между плечом и подбородком. Шерлок играет, и звуки льются по квартире, и кажется, что они плотно окутывают Джона своей тонкой, нежной пеленой. Джон следит за игрой Шерлока, смычок летает над струнами удивительно ловкими, точными движениями. Как было бы чудесно, если бы эти изящные пальцы играли на тёплой коже, касались подбородка, запомнили каждую пору на его груди, кистях, изгибе тазовой кости, пока Шерлок тихонько втянул бы его в рот, вписываясь идеально деталью головоломки. Он стонал бы мягко и низко, руки Джона запутались бы в этих влажных от пота кудрях, а Шерлок с лёгкостью перевернул бы его и прижал плечами к матрасу; дыхание Шерлока овевало бы его член через тонкий хлопок белья, а этот мокрый, славный язык ласкал бы складки внутренней части его бедра... что за чёрт... что, чёрт возьми, он... проклятье. Он неловко елозит, и Шерлок останавливается, оглядывается и ошеломлённо улыбается. Он смотрит на Джона на три секунды дольше, чем обычно. — Ты в порядке? Джон прочищает горло и снова устраивает на коленях ноутбук, прежде чем вернуться к тексту. — Вполне. Так они и пребывают в молчании — Джон печатает, а Шерлок всё играет и играет, и время летит совершенно незаметно. Это правда уютно. Очень по-домашнему. — Ну, я иду спать, — наконец говорит Джон и закрывает ноутбук, — и ради всего святого, миссис Хадсон трижды просила тебя не взрывать обогреватель, как ты делал каждую ночь всю неделю. Осенняя пора в Лондоне не слишком холодная, но всё же — это октябрь. Пауза. А потом речь Шерлока становится гораздо медленнее, чем обычно: — Ты прав... это осенняя пора. — Что? — Осенняя пора, — повторяет он, и лицо его загорается, как огни на ёлке. — До моего столь бесцеремонного ареста мне выпал шанс заглянуть в письма Натана Гарридеба. Представитель «Бирмингемского» Гарридеба отправил двум другим послания, в которых и говорил о слиянии, планируемом этой осенью. Истинные британцы обычно используют выражение «осенняя пора»; «осень» — это американизм. Вот оно, доказательство того, что бирмингемская корпорация Гарридеба — подделка, созданная американским Гарридебом, скорее всего, тем адвокатом. Джон нежно фыркает. Шерлок садится, откладывает смычок со скрипкой в сторону и выглядит очень довольным. — Дай мне мой телефон, — командует он, — я напишу Лестрейду, — а потом тон его смягчается и он смотрит на Джона: — Гениально.***
Позже той же ночью, размышляя, Джон приходит к выводу: возможно (только возможно!), всё происходящее на самом деле что-то значит. Впоследствии эта гипотеза подтверждается, когда он, проснувшись посреди ночи, обнаруживает заползающее в его постель великолепное, стройное и угловатое тело в домашнем халате и мягкой футболке с V-образным вырезом, к которой прилагаются клетчатые пижамные штаны. Не говоря ни слова, Шерлок беспардонно откидывает покрывало и устраивается под одеялом Джона. Невероятно острая скула прижимается к центру подушки, невозможно лазурные глаза смотрят на Джона. Джон поворачивается навстречу этим глазам и глубоко вдыхает. Волосы Шерлока пахнут шампунем и немного — нитробензолом, с которым чуть раньше тот экспериментировал на кухне, когда Джон спускался за стаканом воды. Шерлок Холмс в его постели. Это возбуждает. Чёрт, это хорошо? Он должен был сказать: «О, Боже, да» прошлой ночью и схватить этого человека за шарф. Это лучше, чем просто хорошо, «Это ты», — хочет он сказать прямо сейчас, но не делает этого. Джон открывает и закрывает рот, пока к нему снова не возвращается речь. Только Богу известно, сколько прошло времени. — Пришёл послушать сказочку на ночь? — Обогреватели сломались, а миссис Хадсон уже спит, — мямлит Шерлок, прежде чем перевернуться и сжаться в комок, — прошло несколько дней, и хотя я не слишком люблю поддаваться базовым потребностям человеческого организма, мне нужно спать, чтобы не сойти с ума. В помещении холодно. Теплу свойственно подниматься, а ты в самой высокой точке в квартире, значит я буду спать здесь. — О, разумеется, ага, — говорит Джон и прячет едва заметную усмешку в свою подушку, лицезрея затылок Шерлока, будучи очень, ну очень благодарным, что Шерлок лежит к нему спиной. — Просто... знаешь, продолжай. Не хочешь взять у меня что-нибудь ещё, пока ты тут? Возможно, моя кровь... больше насыщена кислородом, чем твоя? И поможет тебе лучше думать? — Прекрати болтать и засыпай. — Что сказал Лестрейд? — Он проводит дальнейшие исследования, теперь спи. На следующее утро Джон просыпается от того, что угол чьей-то тазовой кости давит ему на позвоночник. Было бы легко — в самом деле даже слишком — просто случайно обнять его бёдра, или, возможно, в полусне ткнуться носом, чтобы махом преодолеть расстояние, которое они оба сокращали дюйм за дюймом. Всего одно движение, маленький шаг, чтобы соединиться. Однако сказать, что оба в этом новички — Джон с парнем, а Шерлок вообще с кем-либо — будет преуменьшением века. Вместо этого Джон просто переворачивается на живот и позволяет ритму дыхания убаюкать его. Костлявый Шерлок давит ему на бок, но и это становится частью колыбельной. Спустя некоторое время мобильный на деревянной прикроватной тумбочке прерывисто гудит сообщением, и бледная рука тянется, чтобы заставить его замолчать. Сообщение ещё не прочитано. Честно говоря, это напоминает Джону элегантный шлепок, убивающий муху. Поскольку тумбочка находится на противоположной от Шерлока стороне кровати, это, конечно, означает, что тот в настоящее время лежит на Джоне — разумеется, по совершенной случайности. Его футболка немного задралась, и Джон чувствует гладкую, прохладную кожу, которая прижимается к его теплому животу, когда Шерлок поддерживает себя одной рукой, едва ли не распластавшись на Джоне. Джон открывает глаза, чтобы посмотреть на Шерлока, пока тот намеренно меняет настройки телефона с «вибрации» на «беззвучный режим» и бросает телефон на тумбочку, совершенно забывая о нём. Рука Джона касается бедра Шерлока, и он чувствует, как у того слегка перехватывает дыхание, и Шерлок непроизвольно трётся о его ладонь. Джон едва может дышать. Он уже наполовину возбуждён и отчаянно думает обо всём и вся, кроме этого человека — льнущего к нему и дьявольски трущегося об него, — чтобы предотвратить неизбежное. Почти двадцать секунд спустя они всё ещё лежат в том же положении. — Хочешь отодвинуться? — Не особенно, — размышляет Шерлок и ещё больше прижимается бёдрами к Джону, и, Господи... это плохо. Честно говоря, его кости больно давят, но прямо сейчас Джону действительно наплевать. Не в последнюю очередь потому, что есть нечто гораздо более важное для его внимания, и это всё Джон может видеть, нюхать и вдыхать, потому что оно лежит на нём сверху и прикасается к нему; наклоняет голову, чтобы показать, как его футболка с V-образным вырезом сползает с плеч, и тонкие линии нетронутой шеи — изысканной шеи — просто умоляют, чтобы её слегка пометили, покусали, втянули кожу, заявили права на эту проклятую прелесть. — А ты? — Совсем нет, — тихо бормочет Джон, а затем обхватывает затылок Шерлока, скользит пальцами в растрёпанные от сна волосы и безумно целует его.***
Проблема не в том, что он только что целовал своего соседа, а в том, что смс, которые сотрясали дубовую тумбочку, остаются непрочитанными. Джон лезет в карман за своим телефоном лишь через примерно минуту и десять секунд после поцелуя с Шерлоком, который скатывается с него (уже покрасневший и болезненно возбуждённый), чтобы ответить на звонок своего телефона. Это один из Гарридебов, их клиент (или кто-то удивительно похожий на него по голосу, как уже позже стало известно), который просит о встрече у него в квартире, чтобы показать им какие-то документы, полученные от американской корпорации «Гарридеб». Проблема не в том, что Джон смиренно одевается, пока Шерлок раздражённо машет рукой в его сторону и уходит поговорить с Натаном. И не в том, что у Джона нет времени даже подрочить, поскольку Шерлок тянет его за дверь. Проблема в том, что простое текстовое сообщение не прочитано, а оно крайне важно и невероятно необходимо не только чтобы решить дело, но и чтобы спасти жизнь Джону Уотсону. Непрочитанное сообщение гласит: «Адвокат из американской корпорации «Гарридеб» на самом деле серийный убийца — Джеймс Уинтерс, он в первых строчках самых разыскиваемых преступников Америки. Подключилось ФБР, пока держитесь подальше, ситуация очень опасна. — ГЛ» Ещё два смс также проигнорированы, потому что телефон Джона молчит, ведь так захотел Шерлок, предположительно, чтобы можно было продолжать целоваться с Джоном. «Смс не доходят до проклятого телефона Шерлока. Передашь ему? — ГЛ» «Увидимся днём. — ГЛ» Джон Уотсон не читал этих сообщений, потому что был слишком занят поцелуями с Шерлоком Холмсом, поцелуями с обещанием большего, гораздо большего, которое наступит, как только они вернутся от Гарридеба. «После дела, Джон». Шерлок Холмс, который эгоистично поставил телефон Джона на беззвучный режим перед тем, как скатиться с него и оставить несчастным, возбуждённым и неудовлетворённым, но Джон в любом случае отправился бы вместе с ним. Из-за этого Джон Уотсон в этот день больше не поцелует Шерлока Холмса.***
Джон совсем не уверен, что всё происходило именно так — ему трудновато вспомнить. Вот они стоят посреди гостиной их клиента среди футляров и кожухов с антикварными монетами и другими странными побрякушками, а затем адвокат из американского «Гарридеба» внезапно возвращается не с Натаном Гарридебом и документами, как пообещал, а с пистолетом. К сожалению, Джон на долю секунды запаздывает с реакцией — он рассматривает какую-то древнюю шумерскую монету. Но не настолько замешкивается, чтобы не швырнуть Шерлока в сторону и на пол — конечно, это первое и единственное, о чём он думает, — но слишком поздно, чтобы самому уйти с линии огня. «Что... не очень хорошо», — оцепенело думает он, падая на холодный деревянный пол и стараясь подавить всплеск паники, но это нормально. «По крайней мере, Шерлок в порядке, так что всё будет хорошо», — заключает он. В конце концов, Джону не привыкать получать пули. В Шерлока никогда не стреляли, поэтому Джон — лучший из них двоих кандидат для этого. Всё нормально. Ранение удивительно болезненное, даже забавно, как быстро он забыл об этом. Металл проникает в кожу, кости, сухожилия, одна пуля в ногу, затем две — в грудь, и вдруг он лежит на полу, и всё вокруг немного туманно. «Шерлок где-то пронзительно кричит», — думает он. «Звук сирен далеко, где-то очень далеко», — думает он «Ещё кто-то кричит, будто его избивают даже не до полусмерти, а уже до смерти, — всё ещё думает он. Шерлок смотрит на него, и больше всего Джону не нравится кровь на его виске, хотя сейчас это последнее, что должно его волновать. Наверное, ударился головой, когда падал, молодец, Джон, отлично сработано. Он не замечает пуль, нашпиговавших его тело, потому что если они не в Шерлоке, значит, неважно; он не замечает громадную лужу тёплой крови, которая в этот момент просачивается через его одежду, или того, что лежит он на деревянном полу незнакомой квартиры и умирает. Бедренная артерия, замечательно. И одна пуля в лёгком. Это шок? Помнит ли он, каково состояние при шоке? — Шер... Шерлок практически вопит в телефон, зажатый между подбородком и плечом, на его бледном лице следы кровавых отпечатков ладоней. По-видимому, кровь его собственная, поскольку он снова сдвигает телефон и до боли жмёт на ногу Джона ещё раз. Зажимает рану своим шарфом. Шикарный жест, но теперь Джону придётся нести его в химчистку в следующий вторник. В голове у Джона гремит, и он откатывается в сторону, когда его рвёт раз, потом ещё дважды. Картина, с которой он сталкивается взглядом, не менее ужасна. По мере того, как он пытается сосредоточиться, перед его глазами проступает адвокат из американского «Гарридеба», который неподвижно лежит в луже крови и хрящей приблизительно в тридцати футах левее его. У него размозжён череп, он разворочен на куски до неузнаваемости. Джон сейчас старается хоть немного сосредоточиться на дыхании, но, похоже, у трупа не хватает носа и глаз, и когда Джон оглядывается назад, на Шерлока, то видит на его лице пёстрые малиновые потёки. Джон не хочет знать, правда, не хочет. Есть много, чего ему не хотелось бы знать о Шерлоке, и это, безусловно, одна из таких вещей, поэтому он перегруппируется и обращает своё затуманенное зрение на потенциального убийцу-психопата, который продолжает выкрикивать приказы и давить на его ногу и грудь. Это немного нервирует, но, опять же, он совсем недавно целовал этого человека. Его сотрясает дрожь. Джону холодно. Так и должно быть, — по-видимому, он помнит эту часть симптомов. — Тебе понадобятся швы, — пытается сказать Джон, — слова имеют привкус металла и пузырятся кровью и слюной, дыхание затруднено. Это правда, Шерлоку нужны швы, и тот должен услышать это, ведь если Джон не скажет ему сейчас, то кто же? Он протягивает руку и скользит пальцем по лбу Шерлока, оставляя кровавый след. Он касался этого места губами меньше часа назад. Странно. Глаза Шерлока дикие и пронзительные; он отбрасывает свой мобильный в сторону, а потом подкладывает руку под голову Джона. Джон чувствует липкость собственной крови между пальцами Шерлока, тот прижимает его к груди, как сломанную куклу, которой он стал. Шерлок в порядке, а значит всё хорошо, он истечёт кровью за них обоих. Джона не в первый раз подстрелили, он знает, как не умереть в этот момент, но Шерлок всё равно говорит: — Закрой. Рот. — ...Я мог бы... сделать... стежки... швы... — пытается шептать Джон, когда ладонь Шерлока покидает его голову. Как это вышло? — ...сейчас... — Просто заткнись. Ты меня понимаешь? Фокусируйся на дыхании, сосредоточься на жизни. Тебе нельзя умирать, тебе нельзя позволить своему проклятому, идиотскому сердцу остановиться. Ни на секунду... — голос Шерлока дрожит — возможно, впервые в его жизни, — и он кривится и сильнее давит на ногу Джона. Кровь просачивается, тёплая и влажная, — чёрт возьми, ты слышишь меня?! Да, конечно, слышишь, ведь, даже умирая, мозг подсознательно способен обрабатывать слуховые раздражители. Не надо. Остановись. Дыши. — Хо...р...ш... Но слова застревают в горле, когда он давится кровью. В животе у него горит, и не в хорошем смысле, как, например, от глотка отличного виски, который он пил в пабе с Майком Стэмфордом в прошлый субботний вечерок, а в худшем: он умирает. И тогда мир вокруг него, его мир, начинает мерцать. Всё сначала тускнеет до серого, затем чернеет, и всё, что Джон ощущает и слышит — как его бесцеремонно бросают на холодный деревянный пол, и Шерлок снова бьёт его в грудь. Кулак трещит на разрушенной кости, а затем его рот накрывают губы, вдувая воздух в лёгкие, приказывая ему жить. Это немного напоминает поцелуй — почти поцелуй дьявола. Возможно, если так он и должен умереть — избитым, а затем зацелованным насмерть Шерлоком Холмсом, — так тому и быть. Всё в порядке, всё хорошо, даже изысканно, красиво, иронично и грустно: человек, который снова вернул его к жизни меньше чем за две минуты посреди залитой режущим взгляд светом патологоанатомической лаборатории Бартса, стал тем, кто привёл его к смерти, купался в его крови, крови адвоката, их крови. В конце всё едино. Великий круг жизни. Он услышал эту фразу много лет назад, на лекции по английскому в универе, пока пялился на затылок брюнетки, сидевшей в третьем ряду. Неплохо бы вернуться к тому моменту. Чёрт, неплохо было бы вернуться в то время, или в любое другое время, кроме этого, перед смертью. Ирония судьбы — сегодня впервые они поцеловались, и он умрёт; любое новое начало — это конец для чег...***
Первое, что Джон осознаёт — если учесть все обстоятельства — скорее всего, он мёртв. «Молодец, Джон, просто блестящая дедукция», — язвит голос в голове. Он стоит в гостиной квартиры 221 B, и внутри темно, но, что странно, снаружи она светится ярко-белым светом. Шерлок сидит в своём чёрном кожаном кресле, в костюме и фиолетовой рубашке, сложив вместе ладони и прижав пальцы под подбородком. Он глубоко погружён в свои мысли, как обычно, но едва Джон делает шаг вперёд, Шерлок поднимает голову, его яркие глаза сосредоточиваются на Джоне, только на Джоне и всегда на нём одном. — Шерлок. — Джон. Джон немного неловко оглядывается по сторонам, а затем осматривает себя. Он снова цел, раны исчезли, и это не может означать ничего хорошего. На улице тихо, нет машин, звуков клаксонов, нет ничего и, чёрт возьми, он даже не уверен, существует ли что-то там, снаружи. Кажется, сейчас он не думает об этом. Просто квартира, свет и Шерлок. Чем-то напоминает небеса, если они действительно есть. Хотя немного метафорично. — Прости... я?.. — Мёртв? Несмотря на отвратительное клише с ярким белым светом — нет, пока ты не умер, и я сейчас делаю что-то нелепо сентиментальное и восхитительно ироничным образом стираю себя с лица земли. — Ты? — Я не в курсе. Подсознание — всегда сложная штука, — заявляет Шерлок, умиротворённо наклоняя «лодочку» пальцев в сторону Джона, — но все улики указывают на явно противоположные вещи. — Ладно, хорошо, — говорит Джон, продолжая стоять, поскольку не знает, как поступить. — Так что же тогда мы здесь делаем? — Очевидно, у тебя остановка сердца. И это твой сон. Джон оглядывается. Видимо, так и есть, а ещё — даже во сне или на грани жизни и смерти 221 В по-прежнему энтропична во всём. Он заглядывает за угол на кухню, чтобы увидеть склянки с закипающими разноцветными жидкостями на печке, груды нераспечатанных счетов валяются на стуле, газеты трёхнедельной давности, как обычно, устилают диван. Джон вздыхает. Даже по смерти покоя ему не знать. — Хочешь уйти? — спрашивает Шерлок, всё ещё не двигаясь со стула. — Насколько сильно я ранен? — Рваная рана бедра, задета бедренная артерия, другая пуля попала в лёгкое. Скоро ты окажешься в больнице, немного побудешь там, а потом будет обязательная реабилитация. Кроме того, я сломал тебе пару рёбер, делая искусственное дыхание, и под «парой» я имею в виду примерно десять. Ещё у тебя треснуло запястье, потому что я слишком сильно сжимал его, пытаясь нащупать пульс. Вообще-то, я всё ещё пытаюсь тебя реанимировать, и парамедики стараются оторвать меня от тебя. Это не беспокоит тебя? — Нет, если честно, меня больше беспокоил ты, с ног до головы перемазанный моей кровью. — Я попробую её, — говорит Шерлок, проводя кончиками пальцев по своему лицу от носа к губам, — я стану слизывать её с моего указательного пальца, пока никто не видит, когда буду ехать в фургоне скорой помощи. Мне нужно знать, какой у неё вкус, это недостающий фрагмент моих данных о тебе. Ты на вкус — как высокая летняя трава; мне сразу вспоминаются Девонские болота, по которым я рассекал в детстве, собирая насекомых. Тебя это беспокоит? — Нет, но — просто для справки — это нехорошо. — Гибель человеческого тела — прекрасная вещь, — осторожно начинает Шерлок, глядя мимо Джона, куда-то внутрь себя, куда Джон предпочёл бы не следовать за ним, — системы закрываются одна за другой — это немного напоминает хореографию: сначала лимфатическая система, затем эндокринная, смерть переходит на следующую, и следующую, и ещё одну — не современная хореография, как у Баланчина, переработанная, а более текучая и лаконичная. Ты когда-нибудь слышал о «Дочери фараона»? Невероятный балет — впрочем, ты смотрел его с одной из своих никчёмных подружек два года назад, — он о путешественнике в эпоху расцветающего империализма. Тот принимает огромное количество опиатов и в этом состоянии реинкарнирует в египетскую принцессу, которая топится в Ниле, потому что думает, что её возлюбленный умер. Она танцует партию утопления — это так красиво. Напоминает мне о твоей смерти. Изящное изменение функциональной недостаточности органов и дающих осечку синапсов. Когда-то я сказал, что было бы интересно наблюдать с близкого расстояния чьё-то утопление, и ты пошёл и сделал это, утонув в собственной проклятой крови. Должно быть, это было прекрасно. — Прекрасно, что я умер? — Конечно, нет, — говорит Шерлок, и его глаза смотрят на Джона в упор — чёрные и злые, и он ещё сильнее прижимает кончики пальцев друг к другу, — это была самая ужасная и гротескная вещь, которую я когда-либо видел. При отсутствии лучшей метафоры — ты Нил, а я твоя жертва, а не наоборот. Это я утонул, а не ты. Лестрейду пришлось выдирать из моих рук пистолет адвоката. Сегодня ты имел наглость поцеловать меня в постели, которая пахнет тобой и только тобой, а теперь ты предполагаешь, что раз присвоил меня таким образом, у тебя есть право взять и умереть. Это непростительно. Я ненавижу тебя за это. Ненавижу в эту самую минуту. — В конце концов я должен буду уйти. Однажды — нравится тебе это или нет, Шерлок — нам придётся разлучиться, и знаешь что? С тобой всё будет хорошо. — Нет, — спокойно говорит он, — ты этого не сделаешь, а сделаешь — со мной не будет «всё хорошо». Если я не умудрюсь каким-нибудь театральным способом покончить с собой у твоего трупа, то, скорее всего, вернусь к наркотикам и однажды, дождливой лондонской ночью, умру от передозировки, захлебнувшись собственной блевотиной где-нибудь в переулке. Ты этого хочешь? — Ты просто... невероятен, — говорит Джон, улыбаясь во весь рот, потому что в данный момент его подсознание удивительным образом ведёт переговоры с человеком, сидящим перед ним, — ты пытаешься возложить на меня ответственность за твою жизнь? Поскольку я никогда не говорил, что хочу умереть. — Ты влюблён в меня! — раздражённо рявкает Шерлок, — Просто заткнись и признай это. Джон смотрит на свет прямо возле дверной рамы 221 B, где так тихо, спокойно и безмятежно. А потом переводит взгляд на Шерлока — угрюмого, задумчивого и сломленного. Это даже не вопрос — произносить или нет, и, раз уж всё происходит во сне — ладно, просто прекрасно. Варианта нет, его никогда не существовало, потому что всегда был он, такой нелепый, тонущий в Ниле, как долбаная египетская принцесса, уже сама по себе сумасшедшая. — Да, — выдыхает Джон, — а ты — нет, потому что ты не можешь любить. Высокофункциональный социопат, я понимаю. Те поцелуи, что бы они ни значили, скорее всего, были экспериментом, и знаешь что? Всё нормально. Абсолютно. Я принимаю это. Шерлок горько, так горько смеётся и качает головой. Он встаёт из кресла и в три плавных шага оказывается около Джона. И замирает дюймах в трёх от губ Джона, и Джон просто принимает это снисхождение, просто дышит, потому что с Шерлоком прямо здесь, прямо сейчас дышать совсем не скучно, и он на самом деле хотел бы делать это ещё очень и очень долго. Шерлок проводит руками по плечам Джона и соединяет вместе их пальцы, пристально изучает его, словно тот — одно из насекомых его детства, которое он приколол к пробке в летнем домике мамули. — Первое, что ты сделал, — очень осторожно начинает Шерлок, и на мгновение, на миг, пока они стоят тут, этот Шерлок не похож на сонную мечту, он невероятно настоящий и пронзительный, — ты даже не задумался — просто оттолкнул меня от пули. Даже представить, что я не сделал бы того же для тебя — невообразимо. Улики повсюду... ты, что, правда, не видишь их в своей маленькой голове? Существуют тысячи крошечных кусочков, маленьких тропинок, и все они ведут к потрясающе неумолимой правде. Однажды, возможно, ты узнаешь, если захочешь знать. Технически ты умер вместо меня. Я только надеюсь, что смогу когда-нибудь вернуть этот долг. — Ты любишь меня, — произносит Джон, стараясь не улыбаться так широко, как ему хочется, даже если это сон, — ты только что сказал это, уложившись примерно в полтора миллиона слов. Вот о чём ты говорил той ночью в квартире? Я рассказал тебе историю о том, как любовь наблюдает за смертью людей, а ты в своей своеобразной манере признался мне в любви. — Несомненно, — выдыхает Шерлок, сжимая пальцы Джона, — и безвозвратно. С этими словами Шерлок выпускает пальцы Джона и нежно обхватывает ладонями его лицо, смыкая их губы вместе, тем самым полностью сводя его с ума, выдыхая воздух из собственных лёгких прямо в его. Он тёплый, и влажный, и абсолютно головокружительный, и Джон прямо сейчас не видит ничего, кроме черноты и звёзд за веками. Когда он вдыхает выдох Шерлока, этот спасающий жизнь божественный глоток, он запускает пальцы в шерлоковы кудри и самозабвенно целует его в ответ, позволяя себе вернуться к жизни. Он вдыхает Шерлока и дышит только им, и теперь, когда он наконец сделал это, понимает: он никогда больше не захочет дышать каким-то иным способом. Это великолепно. Душераздирающе великолепно целоваться вот так, будто это единственное, что действительно может удержать тебя в живых, и прямо сейчас так оно и есть. Прекрасно, да, голова Джона пылает, когда его сердце снова бьётся, и он лежит на холодном деревянном полу незнакомой квартиры, Шерлок задыхается рядом с ним, и парамедики жужжат где-то над головой... Ты прав, Шерлок, это было охрененно прекрасно.***
Первое, что осознаёт Джон Уотсон, очнувшись пять дней спустя — немалый вес тела Шерлока Холмса, распластавшегося на нём. Шерлок спит на животе — нет, не спит, просто лежит. Джон слышит знакомый писк аппаратов, поддерживающих его жизнь, и чувствует неясную боль от швов в ноге и пластиковую кислородную маску на лице. Он сглатывает острый приступ тошноты и ощущает болезненность при глотании — горло дерёт от сухости, и в этот момент он понимает: нет, он не мёртв, и — да, он в больнице. Точнее, в реанимации. Хотя жив. Откровенно говоря, разница не слишком воодушевляет. Не открывая глаз, Джон поднимает правую руку, чтобы отодвинуть кислородную маску, — ему нужен хотя бы глоток воды, — но сразу чувствует осторожную хватку прохладных пальцев на своём запястье. Шерлок активизировался. Видимо, оба вспомнили о возвращении к жизни. Шерлоку бы понравилась метафора. — Придержи её ещё немного, — плывёт к нему голос, — Сатурация кислорода в твоей крови сейчас, увы, удручает. Джон кашляет, поскольку, чёрт возьми, ему нужна вода. Очевидно, после того поцелуя они теперь могут читать мысли друг друга: ловкие пальцы скользят по его волосам, ладони осторожно баюкают его затылок, и Джон ощущает, как маска перестаёт давить на лицо, а затем обод пластиковой чашки прижимается к его потрескавшимся губам. — Лёд, никакой воды. После того, как Джону удаётся проглотить несколько замечательных кусочков, его голову опускают обратно на подушку. Он моргает, от этого простого движения у него кружится голова, а потом он прикрывает рукой глаза от света, бьющего по больным векам. Сквозь ресницы он видит большой комок, завёрнутый в хрустящие белые простыни — марлевая повязка, окутывающая его левую ногу. Левая рука в гипсе — сломанное запястье, при дыхании он чувствует боль в груди от трубки, достающей до самых рёбер. Он смутно вспоминает обрывки сна («Шерлок, ты разглагольствовал о непонятной... опере или ещё какой-то подобной фигне. Это было чёрт знает что») но, видимо, его подсознание — просто замечательный самодиагност. Джон наклоняет голову вправо и замечает капельницу с морфием, подсоединённую к его руке вместе с другими лекарствами и пакетами для переливания крови. Блестяще. Рука Шерлока находит его неповреждённое правое запястье, и на этот раз резкий писк кардиомонитора служит ему наградой, поскольку кончики пальцев Шерлока слегка проводят вдоль вен Джона. Он почти представляет себе случайную улыбку Шерлока и, если бы он не ощущал себя настолько разбитым, то приложил бы максимум усилий, чтобы стереть эту ухмылку с его лица. Джон кашляет ещё раз и резко содрогается от спазма, разрывающего его лёгкие. Это чертовски больно, если не сказать больше. Но то, что он видит, когда наконец открывает глаза полностью, ранит его ещё больнее. Шерлок не улыбается. Он сидит рядом с кроватью справа, со стороны неповреждённого запястья, скукожившись в пластиковом кресле, подбородок прижат к покрывалу, и он смотрит на Джона рваным, смятенным и совершенно потерянным взглядом. Он в пальто, но без шарфа. Под глазами тёмные круги, скулы выступают даже острее, чем обычно. Линия свежих швов тянется к его виску. Это душераздирающе. — Ты выглядишь... хорошо, — хрипит Джон, изо всех сил стараясь улыбаться. По-видимому, это столь же жалко. — Почему хорошо? — интересуется Шерлок и резко втягивает носом воздух. — Почему бы не прекрасно? На мгновение Джон сосредоточивается на дыхании. В палате пахнет спиртом. Его тошнит, несмотря на все усилия отвлечься. Неудивительно, что так много людей не любят находиться по эту сторону больничной реальности. — Я не хороший, — выплёвывает Шерлок. Он поднимает лицо с покрывала и откидывается в кресле, а затем пробегает пальцами по волосам. — Моё влечение к тебе ставит под угрозу твою жизнь всеми возможными способами. Если бы ты был предупреждён — а ты был предупреждён, потому что сообщение, которое ты не прочитал, пришло от Лестрейда, и именно в нём была нужная информация, — с тобой всё было бы хорошо. Тебя бы не убили. — Шерлок... — Джон касается пальцами здоровой руки пальцев Шерлока, переплетая их вместе. Ему хочется сделать больше, но его одолевает неимоверная усталость, и горло по-прежнему болит, скорее всего, от интубации. Пока Шерлок говорит, Джон гладит тыльную сторону его ладони большим пальцем. Успокаивающе, думается ему, по крайней мере, именно этого он и хочет добиться — успокоить его. — Ты пытался умереть у меня на руках, а я ещё и добавил тебе травм, — объясняет Шерлок, и на его лице отчётливо проступает виноватое выражение — боже, от этого Джону ещё грустнее. — Когда-то я сболтнул, что хотел бы увидеть это, и ты взял и преподнёс мне одновременно лучший и худший подарок из всех. Через полторы минуты после твоей смерти я попытался вернуть тебя к жизни. Сломал тебе десять рёбер во имя жизни. Сломал запястье, потому что не мог нащупать пульс. Я бы разорвал тебе грудь, схватил твоё сердце в руки и заставил бы его биться, если бы пришлось. — Это... не хорошо, — обалдело выдыхает Джон, потому что это правда. Такое поведение — неправильное, даже если оно сохранило ему жизнь. Он действительно не против остаться живым, но его не покидает мысль, что теперь его работа в качестве морального компаса многократно усложнилась, когда они стали... кем бы они ни были. Нормальными. Пропускать утренние тосты — тоже нормально. Молчание. — Ещё ты забил человека до смерти, — напоминает ему Джон как можно мягче. Его голос становится лишь капельку чётче, потому что Шерлок должен услышать это. — Плохого человека. При самообороне. Конечно, Лестрейду нужно, чтобы ты подтвердил мое заявление. Оно того стоило, и я, не задумываясь, сделал бы это снова. Я бы выпотрошил его и обвил его же кишками, не лежи ты в луже собственной крови. Это было кошмарное одолжение с твоей стороны, Джон, — УМИРАТЬ. Джон скептически относится к словам, вылетающим из уст этого человека. Наконец он откашливается. — Что они тебе дали, чтобы обезболить швы? — Абсолютно ничего, — отвечает Шерлок, морщась и качая головой, — по-видимому, я у Майкрофта в списке. Никаких наркотиков. Это было ужасно. Джон изо всех сил старается не улыбнуться с нежностью сидящему около него воплощённому коктейлю Молотова, однако он не совсем уверен в успешности своих попыток. — Ты ... уже три дня не спишь? — Очевидно, смерть длительностью почти две минуты ничего не сделала, чтобы улучшить твои дедуктивные таланты. Ты пролежал в коме пять дней, пять очень долгих дней. Непростительно. У меня есть дела. Мой мобильный звонит не переставая. Пять дней без сна, по мнению Джона, могут оправдать жуткий бред, высказанный Шерлоком. Они позже поговорят об этом убийстве, как только оба исцелятся. Пролитая кровь есть пролитая кровь, и хотя Джон давным-давно повязал их кровью, одним выстрелом пробив два окна и таксиста-психопата (а заодно, выражаясь фигурально, сразил самого Шерлока наповал), но всё же нынешнее жестокое убийство немного... сбивает с толку. — Нет, это не так, и у тебя вообще нет никаких дел, — Джон выдаёт свою лучшую версию полуулыбки, — иди сюда и заткнись. Если сейчас будем действовать по схеме, надеюсь, у тебя будет хотя бы минут двадцать до того, как ты рухнешь от истощения, а я хочу проверить твои швы. Выражение его лица смягчается, Шерлок наклоняется вперёд, и Джон поднимает руку, чтобы провести большим пальцем по швам, выполненным ужасно, не его собственной твёрдой рукой. Без обезболивающих. Абсолютное безумие. Соедините это с пятью днями без даже короткого сна — и вы получите сумасшедшего Шерлока Холмса. Повисает долгая тишина, и двое просто смотрят друг на друга, обмениваясь дыханием, пока Джон продолжает слегка водить пальцем по стежкам, пересекающим висок Шерлока. По правде говоря, он ощущает себя слепым, читающим Брайля на языке, который понимает только он. Это его язык — в конце концов, Джон единственный, кто ежедневно пользуется наречием «Шерлок». — Три шва, — наконец тихо бормочет Джон, продолжая отслеживать выражение лица Шерлока, отчётливо отмечая, как стихает гнев или, возможно, даже жажда крови. — Ты чёртов идиот. — Банально, — тихо произносит Шерлок, и теперь его баритон обсидианово низок и трескается с каждым словом, — ты позволил себе умереть. Однажды я попросил тебя сделать это, потом поцеловал тебя, и ты не получил сообщение, которое могло бы спасти тебе жизнь, и технически ты был мёртв полторы минуты. Я сломал тебе рёбра. Я сломал тебя, чтобы сохранить тебе жизнь, и каким-то образом продолжаю считать это более непростительным, чем то, что ты сделал со мной. Мне хотелось бы удалить всё это, и я пытался — но не могу. — Ты спас мне жизнь, меня это устраивает. — Нет, не устраивает, — возражает Шерлок и добавляет: — Ты провёл в реанимации пять дней, накачан опиатами, едва можешь говорить, и всё ещё ощущаешь чудовищную боль, и сейчас ты делаешь всё возможное, чтобы успокоить меня. Я уничтожу тебя. Я всё заберу у тебя, Джон. Твою кровь, твой костный мозг, твой сон и твой кислород. И по утрам у тебя никогда не будет тостов. Сейчас, в этот самый момент, когда Шерлок смотрит на него, Джон Уотсон решает, что больше никогда не захочет тостов. Никогда. Шерлок выглядит так, будто собирается заплакать, и Джон не знает, что делать, ведь это было бы полным крушением — потому что Шерлок Холмс не плачет. Это было бы неправильно, аномально, как если бы небо в один прекрасный день решило стать розовым вместо голубого, или все бы решили ходить на руках и говорить только загадками — что было бы весьма проблематично и сложно для существования, поскольку Шерлок ненавидит загадки. И Джон в мгновение ока принимает решение сменить тему разговора (хотя на самом деле ему лишь кажется, будто прошло всего мгновение, — Шерлок позже объяснит, что прошло гораздо больше секунды, и это морфин заставил его потеряться во времени) и переходит к вопросу, который находился в его голове примерно сорок восемь сознательных часов и, по-видимому, сто двадцать бессознательных. — Расскажи мне о пчёлах, — немного невнятно бормочет Джон. Его веки вдруг снова кажутся очень тяжёлыми — во всем виноват морфин. — Почему они важны? Ты никогда не говорил мне. Шерлок на секунду закрывает глаза — едва уловимое движение, вряд ли кто-нибудь, кроме Джона, смог бы его заметить, — и момент проходит. Шерлок снова немного раздражён, слава Богу, он вернулся к нормальному состоянию (каким бы определение нормы лично для него ни было). Это всё равно, что сравнивать карандашный рисунок ребёнка с масляным великолепием Ван Гога — «нормальность» и Шерлок. По крайней мере, Джон до сих пор неплохо вписывался в эту часть и легко может распознать разницу. — Что ты имеешь в виду? Сейчас тут нет пчёл... погоди, о-о-о, пчёлы! Ты о том нашем разговоре. Неужели ты носил в себе этот вопрос почти неделю? Это важно, — объясняет Шерлок, взмахом руки показывая, что не так уж это и важно, что бы об этом ни думал Джон. — Потому что с научной точки зрения это невозможно, оно не поддается законам квантовой физики и логики — это вызов всей эмпирической парадигме и картине мира, и всё же — всё же происходит. Хотя в наши дни это в основном фольклор, и некоторые сей феномен называют чудом. Я предпочитаю ссылаться на что-то другое. Джон лениво улыбается, потому что это — пять дней без сна и обезболивающих, а значит, Шерлок почти откровенно романтичен. — Мне казалось, ты не веришь в расширенные метафоры. — Не верю, — отвечает он, снова прижимаясь щекой к кровати и с жалостью глядя на Джона. Сейчас он напоминает пятилетнего ребёнка. — И всё же ты дал мне одну, и теперь у меня нет выбора. А я взял и сломал тебя. Джон протягивает пальцы здоровой руки к волосам Шерлока. Потрясающее ощущение, словно завитые шёлковые пряди. Раньше он не обращал на это внимания. — Остановись. Просто прекрати, — тихо говорит Джон, массируя сумасшедшую голову, надеясь, что если он надавит достаточно сильно, то сможет снова собрать Шерлока, как Шалтая-Болтая из сказки. Это неправильно, всё произошедшее — его вина. — Я понимаю, ты заботишься обо мне. И ничего не можешь с этим поделать, что пугает тебя до чёртиков, но ты это делаешь. Ответ заглушён больничным покрывалом. — Заткнись. Голос Джона по-прежнему пронзительный и хриплый, но всё равно он продолжает: — Ты годами заботился обо мне и не знал, как рассказать, поэтому бросался фактами, делая смутные сравнения с чудом, вроде полёта пчёл, и ломал кости, чтобы я не оставил тебя. И ты думаешь, это уничтожит меня? Шерлок, я говорю тебе прямо сейчас, и скажу это всего лишь раз, но я был бы счастлив погибнуть ради тебя, так что покажи лучшее, на что ты способен. — Я не... — осторожно начинает Шерлок, просто лёжа на покрывале и позволяя Джону его касаться. — Я понятия не имею, что бы сделал, если бы ты... Джон осторожно утихомиривает его, словно плачущего ребёнка. И Шерлок — действительно ребёнок, по крайней мере, эмоционально. В такие моменты, как этот, Джон понимает, как у него хреново — ради бога, будем честны — с управлением эмоциями, и это, он знает, чистая правда. Джон больше всего хочет наклониться и поцеловать лоб Шерлока прямо возле этих стежков, но всё болит, так чертовски болит, поэтому он всё выписывает слова и фигуры на коже головы Шерлока, и между словом «хороший», шестиугольниками и звёздами он пишет то, что поразительно напоминает «Я тоже люблю тебя». — Я не умираю, и нет, я не ухожу, — бормочет Джон, замечая тихие всхлипы Шерлока, приглушённые покрывалом. — Ты спрашивал: на самом ли деле я хочу этого? Ответ: боже, да, я хочу, ты, невероятно самонадеянный мерзавец. И — для справки — смерть стоила всего этого, стоила возможности увидеть, как ты смотришь на меня сейчас. Шерлок дышит прерывисто, его глаза всё ещё влажны, когда он глядит на своё чудо, лежащее перед ним — такое разбитое, тёплое и доброе. И Джон всё ещё готов отдавать ему себя — до последней капли. — Как... же я смотрю на тебя? «Как человек, тонущий в реке, смотрит, опускаясь на илистое красное дно, в небо», — хочет сказать Джон. Вместо этого он просто передвигает пальцы с волос Шерлока к линиям его лба, задумчиво разглаживая их. Его взгляд переполнен любовью, и он бормочет: — Ты уже знаешь, как, потому заткнись и поцелуй меня, прежде чем я снова засну, идиот. Шерлок Холмс и Джон Уотсон утонут друг в друге. И да, это будет прекрасно.***
Приключения трёх Гарридебов Из блога доктора Джона Х. Уотсона Простите, я был слишком занят, чтобы написать правильный пост об этом. Уверен, вы уже прочли в газетах о том, как произошло корпоративное слияние, и что адвокат из американской корпорации «Гарридеб» был серийным убийцей, который пытался убить меня. По-видимому, генеральный директор местной корпорации «Гарридеб» здесь, в Лондоне, консолидировал несколько очень крупных международных долгов, что очень разозлило кое-каких людей. Я, правда, не могу сейчас рассказать большего из-за юридических нюансов. Всё вышло малость скверно, но теперь я в порядке, возвращаюсь домой и иду на поправку. С Шерлоком всё хорошо, он уже работает над следующим делом. Врачи говорят, что через пару недель я снова смогу сопровождать его, и когда я найду немного свободного времени, обязательно напишу всё более подробно. (2 комментария) (1) Шерлок Холмс. Никого не волнует это маленькое дельце, они всё уже к этому времени прочитали в газетах. Хватит писать. Ложись в кровать. Приходи, если удобно. (2) Шерлок Холмс. Если неудобно, всё равно приходи.