***
- Серый, чего расселся? Пошли, отдохнуть тебе нужно. Серёжа поднимает взгляд и устало, но благодарно улыбается уголками рта Модестасу. Он смотрит в карие глаза напротив и больше не может назвать их таким словом: в боковых лучах солнца они медовые, они – жидкое золото, они – душистый чай с лимоном, налитый в кружку с железной подставкой, которую даст тебе проводник в поездах. Какие угодно, только не бесцветно, однообразно «карие». Модестас инстинктивно смахивает прядь волос со лба. - Ты чего? У меня что-то на лице? Тот с лёгкой усмешкой мотает головой, совсем забыв про своё колено. Литовец скрещивает руки на груди и озирается в пустом зале. Всё как обычно: сначала хромает в раздевалку вслед за товарищем, потом душ, эластичный бинт, свежий воздух. Они идут в общежитие вместе, стукаясь плечами и не произнося не слова. Сергей – точно не против. Что тут скажешь? Жизни не хватит, чтобы объясниться.***
Полуденный зной – на улицах ни души. Небо низкое, выгоревшее, как старое постельное бельё, солнечный свет – шершавым песком на пыльных домах и помятых крышах гаражей. Остановившись в пустом дворе, Модестас оглядывается по сторонам и загорелой рукой лезет в спортивную сумку за смятой пачкой. - Я думал, мы этим только по ночам занимаемся. Басовитый голос Сергея – раскаты долгожданный грозы после засухи. Он щурится, и в уголках его глаз появляются морщинки. Резкий порыв горячего ветра любовно треплет его угольные мягкие пряди – литовец невольно любуется, не успев ещё зажать сигарету в губах. - Да какая уже разница? - Абсолютно никакой. Белов прикуривает от едкого огонька у товарища. Тёплые пальцы обжигают тыльную сторону ладони Сергея – в груди что-то переворачивается. Клубок сизого дыма вырывается из натренированных лёгких и рассеивается – никто ничего не докажет. - Этот хрен с бугра, который Гаранжин, из сборной к чертям отправит, если мы проколемся. - Модя, да что ты трясешься, как школьник, который с уроков сбежал? Модестас недовольно цокает и искоса смотрит на Белова. Взгляд светлых глаз, неподвижный и бесцветный, перехватывает его собственный. Широкая рука – мимолетно и вскользь по светлой щеке с родинкой, по рельефной шее, задерживаясь неприличные секунды. Сергею кажется, что на коже расцветают ожоги. - Усы себе не подпали, Фредди Меркьюри недоделанный. Путь домой – смятое молчание. Руки у Белова ноют от рвения занести в свои сочинения заметку про отчаянную слабость литовца.***
Февральское солнце из окна бросает на молодое скуластое лицо рваные лучи, ложащиеся неровными пятнами на медные волны волос. Нахмуренные задумчиво брови – якорем в мыслях Серёжи. - Что ты там строчишь постоянно? - Просто так, для души. Я же тысячу раз говорил. - А почитать можно? - Нельзя. После взгляда на Солнце перед глазами ещё какое-то время пляшут выжженные блики, нехотя бледнея от каждого моргания. Сергей же, подметив единожды мимику, манеру речи, очаровательный акцент, родинки и походку, не может избавиться от них - пылающее клеймо ноет где-то с изнаночной стороны сердечной мышцы.***
Цепкий взгляд бегает от абзаца к абзацу, губы литовца – в узкую полоску от любопытства и волнения. Совершает запретное – рушит чужой мир, бесцеремонно потрошит самое сокровенное. Мысли его стремительно скользят по строчкам, в которых он отчётливо узнает себя – едва ли так скажут про кого-то ещё. Белов вернулся пораньше и стоит на пороге. Смотрит – колья вонзает в напряженную спину и широкие плечи. Оба сердца пропускают по удару. Модестас улыбается притворно невинно. - Ты знаешь, мне нра… Столкновение его затылка и стены издает глухой стук, светлая кровь из рассеченной губы – алым бисером. С секунду Сергей стоит перед ним с поднятым в воздух кулаком, потом выдирает листки из его рук и сгребает в охапку свою драгоценность – только дверь за ним хлопает. «…протуберанец» - гулким отголоском в черепной коробке.***
Теплый бриз встречает их лёгким дуновением, ласкает их лица и плечи. Впереди – скалистый выступ, обрывающийся в бескрайнее лазурное и наверняка тёплое море. Густая трава под ветром - волнами. Стоит им разбежаться, как он хватает Серёжу за руку – они прыгают в море, по-детски счастливо смеясь и сжимая ладони друг друга. Секунды их короткого полёта тянутся медленно, позволяя смаковать себя на языке, но вдруг неожиданно обрываются – вода холодными клиньями сводит ноги и вышибает воздух из лёгких. Литовец резко просыпается, ловя ртом воздух как рыба, выброшенная на берег. Простынь – смятая и мокрая. Он поворачивается на другой бок, чтобы посмотреть на незваного гостя в его снах. Белов – лицом к стенке, тяжело дыша и скорее всего жмурясь. Губу закусывает до крови, до белых пятен.Молчит, вопреки обычному помощи не просит – гордый. По-привычке быстро откидывается одеяло, парой-тройкой движений ребром ладони растирается кожа бедра – тонкая игла пронзает мышцу, впрыскивая анальгетик. Паулаускас пропускает пальцы в темные волосы на затылке и тычется носом в четко очерченную в свете фонаря скулу – Сергей всё ещё всасывает кислород урывками хрипов. Тьма в комнате смягчает острые черты лица. - Мог бы просто разбудить меня. - Да пошёл ты нахрен. - Мне очень понравилось, как ты пишешь, prisiekiu!* Белов выдыхает. Воздух, кажется, наэлектризован от сдерживаемой им злости. В глазах – ядовитая ртуть всплесками. - Не напоминай мне больше. А другим проболтаешься – на месте урою, Паулаускас, ты меня знаешь. Этот самый Паулаускас глупо, неосознанно тянет улыбку. Губы его даже не целуют, а сбито касаются виска Сергея – свинцовая пуля сквозь мозг навылет. Рука комсорга – преградой на груди товарища, между бровями чернеет морщинка усталости. - Иди уже, хватит тут нежностей своих.***
Состояние на границе сна и яви – тягучая карамель отдыха. Теплота мягко окутывает и совсем не хочет отпускать ровно до того момента, когда приходит осознание – будильник предательски молчит. Модестас вскакивает, мечется по комнате, осыпая весь мир ругательствами. Грохот посуды с их жалкой, маленькой кухни неожиданно прекращается – Сергей показывается в проёме и смеётся с взъерошенных волос друга. Литовец останавливается и изумлённо – на Сергея, въедается взглядом в улыбку, в смешной потрёпанный фартук, в деревянную лопатку в руках. По-домашнему пахнет яичницей. Спустя столько дней скупого молчания и жёсткой обиды – всё на круги своя. - Не мельтеши, я у Владимира Петровича выходной взял. Смотрит как на клоуна, чернеющие усы – вверх в доброй усмешке. Потом достаёт из сумки квадратный бумажный пакет, подходит к удивленному капитану. - С Днём рождения, друг. Паулаускас берёт подарок – заграничные пластинки. Глаза его светятся ребяческой радостью. Он, сразу же их отложив, крепко обнимает Сережу – руки поперёк рельефной спины. Внутри Серёжи – коллапс, перестройка, падение. А он, дурак, хлопает между лопаток бледной ладонью прилично-правильно-дружески. Запах горелого оставляет их без праздничного завтрака. Идея отметить приходит сама собой, и вот уже они уже бредут циркулем по лужам, по талому почерневшему снегу. Белов в свете парковых фонарей – неожиданно красивый. Модестас тянется к нему, качаясь и скользя. - Мы же сейчас упадем…! Язык – узелком, ладони на чужих плечах – до белых костяшек. Он с трудом удерживает равновесие сразу за двоих. Из простенького проигрывателя – западная музыка почти без скрипа. Громче любых песен – возбужденное дыхание над ухом. Позвоночник прогибается, острые локти – в казённую кровать. Белов так близко, так запредельно вплотную – у Модестаса в голове коротит провода. - Да ты романтик, Серый, с музыкальным сопровождением любишь. Ухмылка – мажущими поцелуями по напряжённой шее. Паулаускас считает пальцами ребра, сжимает чужие ягодицы до недовольного шипения, натягивает волосы на затылке – Сергей рвёт его к себе за ворот рубашки. Пальцы на бёдрах – до побеления. «Мы вдвоём – ослепительная вспышка. Синюшные следы на моей коже – звёздная пыль.» - Пусть соседи лучше слушают её, а не нас. Оковы сорваны, ледяная стена приличия - вдребезги. В голове не укладывается образ примерного комсорга: чёрные волосы, взмокшие, разметались, румянец на щеках - цвета формы их сборной. Мантрой слышится: «быстрее-пожалуйста-быстрее». Стоны с придыханием – в подушку, в чужие губы; коротко стриженные ногти царапают спину. Модестас старается грубо, зверино – в итоге зацеловывает, обхватывает, кажется, всесторонне.***
Проигрыватель всё ещё надрывается – по батарее уже стучали. Сережа успокаивается головой на чужой груди, вытягивает настрадавшиеся ноги. Литовец – щекой с однодневной щетиной к его лбу, пока сильные руки обвивают его загорелый торс. По трубе – в ушах отдающий металлом стук. Лицо Белова – в тёплых ладонях товарища. - Никто ничего не докажет. «Модестас – протуберанец. Модестас – плазменный выброс.»