Карты и рисунки

      В неровном свете костра рисунки на стенах пещеры оживали. Охряные силуэты охотников потрясали копьями, двуногие звери шевелили ушами, птицы беззвучно взмахивали узорными крыльями. Цветные ладони покачивались — словно воздетые к небу руки отребья, жаждущего воды.       Фуриоса медленно прошла вдоль стены и натолкнулась на изображение женщины. Бесстыдно раскинув ноги, нарисованная богиня демонстрировала украшенные пёстрым орнаментом половые губы — столь же гипертрофированные, что и фаллосы охотников.       — Это святилище, — осенило Фуриосу.       Макс, вздрогнув, очнулся от дремоты и недоуменно оглянулся на неё.       — Святилище, — повторила Фуриоса. — У нас в племени было такое. Кей-Ти рассказывала, что охотницы рисовали зверей в благодарность за мясо и шкуры.       — А ладони?       — Память. Знак для будущих поколений. А это, — она указала на женщину, — Великая Мать. Та, что родила мир.       Макс повернулся к изображению богини, безразлично осмотрел его, скользнул взглядом по фигурам, увенчанным высокими уборами, по узорным маскам с чёрными провалами глазниц, и вновь уставился на Фуриосу. Она криво ухмыльнулась и плотнее запахнула куртку.       — Мне нельзя быть здесь.       — Почему? — удивился Макс.       — В такие места пускали только взрослых. Меня увезли до инициации. Формально я ещё ребёнок.       Макс подпёр ладонью подбородок.       — Это важно? Весь этот, — он шевельнул пальцами, — религиозный бред.       — Нет. Я слишком долго была рядом с богом.       — Вот именно, — сказал Макс, опрокинулся на спину и закинул ногу на ногу. Босая ступня покачивалась в рваном, нервном ритме.       На капоте Перехватчика проветривались две пары ботинок и потёртая кожаная куртка.       Фуриоса села у огня напротив Макса, плеснула воды в железную кружку и поставила её греться.       — Ты хотел глянуть на мою карту.       Ступня дёрнулась чуть сильнее.       Фуриоса вынула из внутреннего кармана куртки выцветшую, потёртую на сгибах, рассыпающуюся на отдельные листы карту и аккуратно разложила её на полу пещеры. Здесь не было ни Цитадели, ни Газтауна, ни соединявшей их трассы, а Свинцовая ферма обозначалась как заброшенная шахта.       Макс подошёл бесшумно, словно призрак, уселся рядом и, склонив голову набок, стал рассматривать карту.       Напряжённое молчание давило на нервы.       — Цитадель, — Фуриоса ткнула пальцем в обозначение одинокой возвышенности, дав ориентир, провела вправо до горного хребта. — Каньон.       — Мы здесь, — Макс указал на точку со стёршейся от времени надписью. — Не пыхти над ухом.       — Жарко, — посетовала Фуриоса и поднялась, чтобы снять куртку и насыпать в кипяток сушёных трав. Пальцы Макса тем временем двинулись вдоль обозначения давно не существующей трассы, что вела на север. Найдя что-то, он фыркнул и взмахнул рукой — мол, глянь. Фуриоса наклонилась, чтобы прочитать название городка, на которое показывал Макс: «Вальхалла».       — Ого. Не замечала. Так он не врал?       — Врал, — ответил Макс, глядя на неё снизу вверх. — Я там был. Ничего нет.       Фуриоса смахнула с его спины приставшие песчинки. Он повёл плечами.       — Зачем тебе на юг?       Макс долго не отвечал, водя пальцем вдоль дорог, от одного городка к другому. Все они были пожраны песком и смертью.       — Там было море.       Море. Нечто из области мифов, созвучное со страшными словами. Мор. Кошмар.       — Но я забыл название города, — раздражённо проворчал Макс, собрал карту и, вернув её Фуриосе, улёгся на прежнее место.       Фуриоса спрятала карту и стала возиться с пряжками: протез, хоть и привычный, давил на плечи после двух суток путешествия. Сняв его, она сладко, с удовлетворённым стоном потянулась.       И вновь поймала взгляд Макса. Внимательный, задумчивый. Ожидающий.       — Макс?       — М-м?       Она неторопливо обошла костёр.       — Когда ты последний раз был с женщиной?       Казалось, Макс не ожидал такого вопроса. Бровь его дёрнулась.       — Не помню, — ответил он и, облизнувшись, добавил: — Поэтому ты нарезаешь круги по пещере?       — Да.       — Это из-за гонки. Адреналин, — заявил Макс.       Фуриоса с вызовом посмотрела на него.       — А ты сам этого не чувствуешь?       — Чувствую, — сознался он, поначалу отводя взгляд, но, словно решившись, ответил на её вызов. — Иди сюда.       Макс сел, поймал Фуриосу за запястье и потянул к себе. Она не торопясь оседлала его, упёрлась ладонью в грудь, вынуждая лечь обратно. Ладони Макса легли на её талию и поползли выше, пальцы стали перебирать ткань, оголяя мускулистый живот, рёбра, грудь. Фуриоса наклонилась, помогая снять с себя рубаху.       — Так всегда после рейдов? — вдруг спросил Макс.       Фуриоса ткнула его костяшками пальцев под дых.       — Иерархия и репутация превыше всего. Я своих не подпускала.       Он виновато засопел.       — Прости. Я не...       — Не отвлекайся, — перебила его Фуриоса и качнула бедрами. Макс дёрнулся и потянулся к пряжке её ремня, расстегнул молнию на штанах, чуть сдвинул край белья, остановившись там, где начинали расти волосы.       Фуриоса прикрыла глаза, наслаждаясь тем, как пальцы Макса касаются нежной кожи, не торопясь спускаться ниже. Его широкая, чуть подрагивающая ладонь, лежавшая у нее на талии, скользнула по боку вверх и бережно огладила левую грудь. Фуриоса задохнулась от удовольствия, левым предплечьем крепче прижала его руку к себе — лишь бы не отпускал — и вновь качнулась, ощущая его желание, пытаясь сладить с болезненно-приятным давлением внизу. Пальцы её руки скомкали одежду Макса, и тихие стоны легким эхом отразились от стен пещеры.       Макс вдруг приподнялся, обнял Фуриосу и перевернулся, подмяв её под себя. В оголённую спину впились мелкие камешки, и сразу стало не до любовных игр.       — Макс, Макс, стой. Погоди. Ох, чёрт.       Он приподнялся на локтях и тяжёлым, звериным взглядом уставивился на нее.       — Камни... — Фуриоса прерывисто вздохнула, — Больно. Дай мою куртку.       Макс, нахмурившись, секунд пять молча смотрел на неё. Затем поднялся, кинулся к Перехватчику, сдёрнул с него свою куртку, подобрал штормовку Фуриосы, швырнул их у костра и стал раздеваться. Фуриоса высвободилась из штанов и растянулась на груде одежды, уткнувшись носом в куртку Макса. Пахло старой кожей, машинным маслом и мужским телом — резко, волнующе. Уютно.       Макс не стал разворачивать её — просто устроился сверху. Ладони огладили спину, пальцы пробежались вдоль позвоночника, размяли уставшие мышцы. Потом он накрыл Фуриосу своим телом, тяжёлым и горячим, приник губами к шее, к плечам, и ласки эти причинили мучения, требующие утоления любой ценой. Фуриоса выгнулась, прижавшись щекой к щеке Макса, спиной — к его груди и закусила губу в предвкушении, когда напряжённый член соскользнул по ложбинке меж ягодиц ниже, к лону.       Макс медленно подался вперёд, до предела — Фуриоса протяжно застонала — и замер, жарко дыша в ей плечо.       — Макс... — жалобно, побуждая к действию. Желая большего.       — Тише, — на выдохе, сквозь зубы.       Макс поймал губами мочку её уха, потянул, подразнил языком — и двинулся назад. Вновь замер — вновь вперёд. Медленно, размеренно, ускоряясь с каждым движением.       Он уже не прижимал Фуриосу своим телом, отклонился назад. Она сама, изогнувшись в поясе, грудью прижималась к земле, цеплялась пальцами за куртку, стискивала зубами солёную грубую кожу — лишь бы не стонать слишком громко. Ладони Макса бездумно гладили её по спине, по талии, соскальзывали вниз живота. Разум затуманило, все мысли улетучились, и осталось лишь желание сильнее вжаться в него, сплавиться с ним плотью.       Пальцы Макса впились в её тело, ритм изменился — стал резче, отчаяннее, и это было последней каплей: тело свело мощным спазмом, нутро скрутило в узел. Фуриоса вытянулась, застыла, невидяще распахнув глаза и беззвучно хватая ртом воздух. На краю сознания остался гортанный стон Макса, до боли сжатые его коленями ноги и тёплая капля, упавшая на бедро.       Глубоко и шумно вздохнув, Фуриоса повернулась на бок, содрогнулась, поджала колени. Макс вытер руку об земляной пол и улёгся рядом — тёплый, колющийся щетиной. Было хорошо и пусто, и очень хотелось спать.       У гаснущего очага стыл позабытый чай.       На пёстрой стене по-прежнему плясали тени.