Солнце сквозь ресницы

      Недостроенное здание давно облюбовали подростки. И сейчас Генри с Патриком прогуливают уроки, наслаждаясь последними теплыми деньками. Патрик пришел сюда с раннего утра – в школу даже и не думал заглядывать. Ему было все равно – родителям плевать, где он и что с ним. А учителя будут лишь рады, что Хокстеттер гуляет где-то, а не зажимает по углам пугливых одноклассниц. Генри же отец подвез до школьного порога. Так что на первом уроке пришлось отсидеть. Но потом математичка отчитала его при всем классе, а еще добавила: - Что-то твой отец нечасто к нам заглядывает. А следовало бы – поинтересоваться успеваемостью и поведением сына. - Ну, если вы не можете научить меня, то перекидывать свою обязанность на него бесполезно. Вы же не выполняете его работу, не лазаете в коллекторы доставать трупы бомжей, что пролежали там с самой весны. Класс захихикал. Математичка побледнела и, повысив голос, сказала: - Бауэрс! И все-таки я желаю видеть вашего отца завтра. - Да пошли вы все! Генри психанул, схватил сумку и свалил на заброшку к Патрику. Чувствовал, что тот сидит там, на последнем этаже и любуется окрестностями Дерри с высоты. Хотелось курить, но в кармане не было ни одной монеты, а стрельнуть было не у кого. Взрослые и так провожали подозрительными взглядами подростка, что среди школьного дня разгуливает с сумкой по улицам. Однако никто не говорил ему ни слова. «Ладно, у Патрика наверняка найдутся и сигареты и зажигалка», - думал он. Хокстеттер сидел, опершись спиной о балку, и напевал вполголоса «Smoke on the water». Услышав шаги по гулкой лестнице, обернулся. - Что, выгнали? - Сам ушел, - хмуро ответил Генри. – И правильно. Патрик от души потянулся и зевнул. Он, как всегда всю ночь не спал. То ли сочинял песни, то ли просто разгуливал по ночному городу. Он порой уходил через окно, когда дом погружался в сон. Возвращался под утро. Ни комендантский час, ни истории о пропавших детях не могли остановить его. Должно быть, он и вправду был немного сумасшедшим. Но этим Патрик и притягивал Генри… - Курить есть? Патрик бросил ему пачку сигарет и зажигалку. - Отчего люди не летают, Генри? Он прищурено смотрел – солнце пробивалось сквозь ресницы. Солнечные лучи становились сотнями острых иголок. - Могу устроить, хоть сейчас, - хохотнул Бауэрс, выпуская дым кольцами. Тут, наверху, было хорошо. Тут не было надоедливых людей с их голосами, визга шин, крика детей. Тут было все «реальным». Генри курил, глядя вниз. Патрик подсел сзади, обнял. - Ты чего? - Так… Провел тонкими пальцами под футболкой, очерчивая каждый шрам, каждую свежую рану. Генри не дергался. Знакомое чувство облегчения и стыда перемешивалось в нем адским варевом в ведьмином котле. А Хокстеттер, развернувшись так, чтобы сидеть лицом к лицу с Генри, впился в его губы требовательно и жадно. Пальцы теперь водили по худым ребрам. - Сука ты, Патти… - Ага. Губы так же ласкали чужие губы, язык блуждал по деснам Генри, а ремень джинсов уже выскользнул из петель. Генри закрыл глаза, позволяя Патрику делать все, что тому угодно. Тот не переступит грани. А если посмеет – полетит… Жаль, вниз и всего один раз в жизни. Наверху крикнула нахальная ворона. Патрик деловито стянул обе руки Генри петлей и прикрепил ремень к выступу наверху. И стянул его джинсы с боксерами до колен, высвобождая его член. - Патрик, тварь ты такая… Ты ебучая сучонка…. Шлюха паскудная… Слыша ругательства вперемешку со стонами, Патрик опустился на колени. - Сейчас, Генри… Попроси, как следует. Язык прошелся по взбухшим венам, задержался на головке чуть дольше. - Да.. да, блядь…. - Еще, Генри… как следует… Дыхание отдается звоном в ушах, растворяется теплом на коже. - Папочка, еще… Генри не видит, но знает, что сейчас Патрик усмехнулся. Довольно так… как кот, добравшийся до миски со сметаной. Тот и вправду облизывается, а затем забирает в рот естество Генри и начинает ласкать языком уже внутри своего рта. Помогая себе одной рукой, другой он расстегивает собственные штаны и высвобождает свой член, тоже возбужденный. Генри не отказывает себе в удовольствии приоткрыть глаза и сквозь ресницы поглядеть, как Патрик, не прекращая сосать, надрачивает себе. «Этот ебаный гондон не упустит своего». Язык задевает маленькое отверстие, облизывает его, будто леденец. Генри отстраняется, и сперма выстреливает на лицо Патрику, который спускает тут же, себе в кулак. - Бляяя, как же хорошо. Руки уже затекли. - Патрик, когда-нибудь я скину тебя отсюда А когда спущусь, ты уже подохнешь, корчась в муках. Хокстеттер не отвечает. Он лег, даже не потрудившись надеть штаны. На губах и щеках блестят росинками капли белесой жидкости, на джинсах сверху темнеет пятно. Он уже ловит кайф, отключившись от всего на свете. - Эй, ты! Развяжи мне руки. Генри дотягивается ногой до лежащего тела, несильно пинает его под ребра. Патрик не реагирует, лишь блаженно улыбается. - Ты что, не понял, гандон штопаный? Развязал быстро! Эти слова он подтверждает пинком, уже куда более сильным Завтра на ребрах у Патрика будет нехилый синяк. Но кому какое дело? - А? Сейчас-сейчас. Патрик выглядит так, будто его разбудили. Он всегда отключается после того, как кончит.

***

Потом они лежат на сумке Генри – голова к голове. Внизу шумит город, и его звуки кажутся нереальными для этих двоих. По телу разливается блаженное тепло, дремота наваливается одеялом. И солнце просвечивает сквозь ресницы мягким теплым светом.