so cold

Огонь медленно тлел на глазах. Ярким, угасающим пятном он цеплялся за почерневшие, обугленные дрова. Угасая все больше и оседая серой золой, он метался со стороны в сторону, обдавая жаром кирпичную кладку камина. Маленькая, едва уловимая струйка теплого воздуха, скользившая по комнате, не согревала, из-за чего Хедмунд, закутавшись в два одеяла, наблюдал за почти потухшим камином. Несмотря на внушительные размеры дома Лодброков, самая большая комната почти не отапливалась, и единственным источником тепла являлся большой камин, расположенный в самой глубине помещения, затерянный среди теней и мрака. Хедмунд съежился. По спине поползли мурашки, извещая его о том, что пора, черт возьми, подкинуть дров, если тот не хочет не проснуться утром. Он пренебрег мыслью о походе в темный и промерзший насквозь подвал за этими дровами, поэтому оставался на своем месте и отсчитывал минуты до того, когда придется бить тревогу. В голове роились мысли, опутывая друг друга. Рагнар Лодброк… В этом небольшом городе о нем ходили разные слухи. Кто-то считал его честным человеком, сколотившим свое состояние собственными руками, а кто-то распускал грязные сплетни о том, что тот поднялся засчет обманутых людей и их денег. Но безусловно все завидовали ему. И, узнавая о денежном состоянии Лодброка, никто не мог поверить в то, что буквально несколько лет назад Рагнар был обычным фермеров, жившим на краю города, редко появляющимся в светском обществе. Огонь окончательно потух. Комната погрузилась во мрак. Лунный свет не смог пробиться сквозь толстую занавеску, из-за чего Хедмунд не мог увидеть даже собственных пальцев. Потерянный в пространстве, он смотрел вперед, ожидая чего-то, что поможет ему выбраться из этой ситуации. И он дождался. Послышался глухой скрип половиц. Он обернулся, но ничего не увидел — тьма обволакивала глаза, не давая приспособиться к себе. Чьи-то пальцы скользили по шершавым обоям, пробираясь на ощупь все ближе к нему. Услышав шуршание резины об паркет, Хедмунд понял, кто его спаситель. — Почему не спишь? — Ивар, возникший как будто из ниоткуда, зажег свечу и поставил ее на журнальный столик, находившийся подле них. — Не спится, — ответил тот и, откинувшись на спинку кресла, прикрыл глаза. Теплый свет свечи разливался мягким янтарным блеском. Ее света не хватало для освещения всей комнаты, но Хедмунд стал различать силуэты предметов, и этого ему было достаточно. Пламя свечи задрожало от внезапного сквозняка, прокатившегося по комнате, от чего Ивар вздрогнул. Лицо Ивара, в мутном сиянии пламени свечи, казалось более взрослым, чем обычно. Волосы, аккуратно зачесанные за уши, переливались темным сапфировым блеском, едва касаясь плеч. Светлые глаза, внутри которых, казалось, отражается вся вселенная, блуждали по комнате, не зная на чем остановиться. Сгорбленная его фигура отражалась тенью на соседней стене, тонувшая в смутных очертаниях тьмы. Ивар казался растерянным и покинутым. — Что-то случилось? — Хедмунд приподнялся, взглянув на него, но ответа не последовало. Словно очнувшись, Ивар выпрямился и, толкая коляску вперед, добрался до камина. Остановив руками колеса, он потянулся к каминной арке. Пара дров, лежавшая там уже долгие годы, оказалась у него в руках. Ивар оказался на прежнем месте, рывками подталкивая колеса вперед, предварительно положив дрова на колени. — Папа как-то оставил их здесь. Он не любил этот подвал, даже как-то хотел избавиться от него, поэтому держал несколько бревен здесь. — Ивар заметно погрустнел. — Хотя они препятствовали выходу холодному воздуху, но его это мало волновало. Ивар положил параллельно друг другу два бревна, позже кладя на них все оставшиеся. Поджегши кусок газеты, он кинул его в образовавшийся колодец, и камин почти сразу зажегся. Тишину в комнате нарушал только тихий треск дров. Немного согревшись, Хедмунд скинул с себя тяжелые одеяла и подошел к окну. Лодброки жили в центре города, но на удивление в дом не проникали внешние звуки —шуршание шин по асфальту, крики прохожих, музыка, исходящая от стоявших поблизости магазинов — все как будто блокировалось невидимой стеной. Вероятно, деревья, посаженные вокруг участка, играли в этом какую-то роль, но Хедмунд отпустил это мысль, не желая пускаться в размышления. Он отдернул мешавшуюся занавеску и увидел ее — мерцающую белоснежным узором на небе, покрытую тонкой мутной пленкой — луну. — И явилось на небе великое знамение — жена, облеченное в солнце и луна, под ногами ее и на голове ее — венец из двенадцати звезд. Она — непорочная дева Мария, мать Иисуса Христа. Хедмунд склонил голову. Лунный свет правильно ложился на его острое лицо, обрамляя скулы и подбородок. В груди появилось жгучее чувство — чувство чего-то забытого, бесповоротно потерянного. — Почему ты так много знаешь, если проучился в своей академии всего 2 года? — Ивар вглядывался в размытый и осунувшийся силуэт. — Прежде чем поступить в академию, я девять лет проучился в церковной школе. Она мало чем отличается от обычной — при окончании выдаются такие аттестаты и учат там общеобразовательным предметам. Главное отличие только в том, что на протяжении всего обучения там преподают еще и религиоведение. — Хедмунд повернулся к Ивару лицом, прислонившись спиной к оконной раме. — Религия — неотъемлемая часть меня. Часть, которую я в себе отрицаю. Глаза Ивара блеснули. Он всегда оказывал большую заинтересованность, слушая рассказы Хедмунда, сам не понимая отчего. Тот всегда рассказывал долго и нудно, останавливаясь на мелочах, теряя нить повествования. Но Ивар впитывал каждое его слово, запоминал почти дословно каждый диалог. Лодброк восхищался им — каждым его действием, поступком, промыслом. — С пяти лет мои родители видели во мне только священнослужителя. Я был обычным мальчиком, которому нравилось играть с друзьями войнушку во дворе, пинать мяч и кидать петарды с балкона. Но мой отец был уверен, что из меня выйдет хороший пастырь, что меня ждет великое будущее в духовенстве. Я отрицал это как мог — прогуливал занятия в церковной школе, сбегал с проповедей — делал все, чтобы покончить со всем этим. Но отец был набожным человеком, даже слишком набожным. И он даже слышать не хотел о моей неприязни к религии. — Хедмунд замолчал на пару секунд, и продолжил. — После того, как он, пьяный, в очередной раз избил мать, я смирился с тем, что не мне выбирать мое будущее. Я отучился в школе, а позже он заставил меня поступить в академию. Но как только я достигнул совершеннолетия, то сразу же ушел оттуда. И не жалею об этом. Вцепившись глазами в неудавшегося священника, Ивар вжался в спинку коляски. Как только Хедмунд закончил, Лодброк опустил взгляд, что-то неслышно пробормотав. — Мой отец не бил мать и не заставлял меня заучивать Библию, но он тоже мудак. — Ивар грустно улыбнулся, взглянув на друга. — Почти всю жизнь я рос с матерью, в лицо не зная отца. Он вернулся, когда мне было 13. Его приняли довольно приветливо, несмотря на такое большое отсутствие. Бьорн и Уббе видели его до этого, поэтому были вне себя от счастья. Хвитсерк, Сигурд и я злились на него, но все же были рады видеть его. Все надеялись, что его затяжные командировки закончились, но мы ошибались. Не прошло и месяца, как его присутствие в Англии снова становилось необходимым. И в тот момент отец, наверняка, почувствовал себя слишком неловко по отношению к нам и предложил поехать с ним. Все отказались: Бьорн готовился к сессии, у Уббе был завал по учебе, Хвитсерк продолжал его ненавидеть, а Сигурд просто любил подражать тому. А я согласился. Меня в тот момент ничего не останавливало, да и просто я хотел провести время с отцом, узнать его побольше. — Ивар задумался и стал ковырять угли кочергой. Искры от них летели во все стороны и жгли ему руки. — Как только мы приехали, я понял, что отец важный человек только у нас в городе. В самой же Англии, в Нортумбрии, никто не считался с ним. Над ним буквально издевались: постоянная переработка, из-за чего домой он приходил в половине двенадцатого, на него сваливали всю самую сложную и грязную работу. Он, можно сказать, был там никем. — Коснувшись раскаленной железки, Ивар обжегся, выбросив из рук кочергу. — Возможно, когда-то он был важен и велик. Но сейчас англичане не считают его «опасным». — пальцы на его руке покраснели и неприятно покалывали. — В общем, не суть. Когда мы приехали в Англию, отец заявил, что он больше не покинет меня и нашу семью. Сказал, что если будет нужно, то сменит работу, только бы быть поближе к нам. И я был невероятно счастлив слышать это. — Прислоняя к пальцам железную холодную статуэтку, стоявшую на камине, Ивар жмурился, стискивая зубы. — Но и в этот раз он соврал мне. Через несколько дней он посадил меня на самолет, а сам остался в Англии. Хедмунд подсел к Ивару, чтобы осмотреть его руку. Тусклый свет не позволял ему определить — появится ли волдырь на следующий день или нет. Они сидели близко друг другу, и Хедмунд заметил, что у Ивара в глазах заблестели слезы. — Я просто не понимаю, зачем он это сделал. Почему он позволил мне привязаться к нему, а потом снова бросил меня. А ведь я любил его. Любил больше, чем кого-либо на свете. Любил. Хедмунд опустился перед ним на колени, чтобы видеть его глаза. Ивар спрятал лицо в ладонях. Он взял их в свои, переплетая пальцы. — То, что сделал твой отец — непростительно, но вдруг у него были на это причины? — Даже если так, то он должен был мне все рассказать, а не впихивать в самолет без каких-либо объяснений. — Ивар уткнулся в грудь Хедмунда, а по щекам его текли слезы. — Я просто хочу верить, что в этом мире есть человек, который никогда не лжет, не изменяет и не предает. Который всегда благороден. Мягко обняв его, Хедмунд зарылся в его волосы, прижимая к себе. Впервые он видит Ивара таким разбитым. И понимает, что сделает все, чтобы не видеть его таким снова. Теплый свет медленно утихает, превращаясь в беспросветную тьму. На полу лежит черная, покрытая черной сажей кочерга. А на темном полотне неба белеет сонная луна. — Этот человек я, Ивар. Можешь верить в меня.