Космические страсти

Если бы вы знали нрав капитана корабля «Энтерпрайз» Джона Уотсона, тридцати восьми лет от роду, с синими глазами и мужественным подбородком, то, вероятно, смогли бы только посочувствовать ему в сложившейся ситуации. Джон Уотсон был хорошим человеком, надёжным коллегой и смелым руководителем. Джона любили все — от Джима из IT-отдела до молчаливой смотрительницы ядерного реактора Молли Хупер. Джон был сильным, отважным и мог произвести впечатление внушительного, если возникала такая необходимость. А ещё он был омегой (впрочем, как и подавляющее большинство членов экипажа «Энтерпрайз») — об этом все знали и никого данный факт не смущал. Кроме самого Джона. С детства привыкший демонстрировать свои силу, отвагу и смекалку, Джон Уотсон ни на шаг не подпускал к своему телу (вернее, к заднице) и так редко встречающихся на его жизненном пути альф, постоянно доказывая себе и другим, что естественное влечение — не его сфера. И пока его друзья и коллеги обретали свои пары, Джон Уотсон глотал блокираторы во время очередной овуляции и строил карьеру. Отправляясь в космические странствия на месяцы и годы, Джон запасался таблетками и ни капли не горевал, глядя на «брачные игры» других альф и омег, даже радовался, что он-то никогда не станет жертвой гормонов и вообще, «животным». И всё бы ничего, только однажды у командования «Энтерпрайза» попросил стыковку неизвестный челнок с сообщением «SOS». Помощь была оказана, и внезапно на корабле появился самый потрясающий, то есть, ужасающий альфа, которого можно было только сыскать во всей Галактике. Его звали Шерлок Уильям Скотт Холмс. Он был высоким, довольно крупным, темноволосым мужчиной не старше тридцати пяти лет. Прежде, чем его посадили в самую надёжную камеру, он успел разгромить капитанский мостик, пообещать горы трупов и сразить Джона Уотсона своей невероятной красотой. То есть поражающей воображение дерзостью. Наглецу повезло, что магнитные цепи довольно быстро сковали его, иначе Джон за себя не ручался. Впрочем, ему удалось врезать по невозмутимой физиономии этого Холмса (и поразиться невероятной и завораживающей мягкости его пухлых губ) прежде, чем того упекли в стеклянную клетку. Джон сообщил командованию на Земле о поимке некоего Шерлока Холмса. Который впоследствии наверняка окажется беглым преступником, — решил для себя Джон. Ну, посудите сами: такие неописуемого цвета глаза — немного аквамарина, чуть бирюзы и прозрачность самого чистого во Вселенной льда — не может иметь нормальный человек. Даже альфа. Кстати, об этом. Как только Холмс ступил на корабль своими длинными, сильными и мускулистыми ногами, Джон почувствовал нечто. Нет, у него вовсе не было овуляции. Да, он планировал пить таблетки только через неделю. Но. Пронзительный взгляд, которым одарил Холмс Джона Уотсона, его мощная поступь, изысканный и крепкий аромат, его энергия притягивали, словно магнитом. Вот тогда нашему капитану стало не по себе. Заключив Холмса под стражу пуленепробиваемых стен камеры, Джон тайком выдохнул и с бесстрашным видом отправился на вечерний чай в кругу команды. Естественно, разговоры за столом были только о Холмсе: о том, как он брутален, опасен и прекрасен. Омеги, чёрт их задери. В болтовне подобного рода капитан никогда не участвовал, но в этот раз ловил все восторженные эпитеты — и соглашался. Молча, разумеется. Про себя добавляя свои, не менее восторженные. В конце концов он так погрузился в восхищение и смущение от неизвестных доселе чувств, столь внезапно и довольно неуместно вспыхнувших, что едва не пропустил шутку айтишника Джима Мориарти. Большеглазый и черноволосый Джим, вечно поддразнивавший Джона, держал пари, что капитан влюбился в Холмса до такой степени, что не отличит не только синий от красного, но даже блокираторы от возбудителей. Джон лишь хмыкнул в ответ, немало удивив собравшихся — они-то надеялись на привычную, остроумную и весёлую перепалку «даббл джей»! Вскоре Мориарти ушёл, за ним Молли, потом все остальные. Какое-то время за столом оставался только Джон, но странное самочувствие, чрезвычайно напоминающее течку, заставило быстро ретироваться в капитанскую каюту. Закрыв дверь, Джон выдохнул и с облегчением вытер взмокший лоб. Стоп! Неужели появление альфы спровоцировало течку омеги раньше срока? Джон внимательно прислушался к своему учащённому дыханию, посмотрел на предательски подрагивающие пальцы и был вынужден констатировать очевидное — течка началась. — О, проклятье, а не жизнь! — простонал Джон, разрывая упаковку блокираторов и забрасывая в рот сразу пригоршню. Он схватил стакан с водой и, пролив почти половину, принялся запивать «лекарство». Затем лёг на кровать, ожидая, когда таблетки подействуют. Несомненным преимуществом блокираторов был их почти мгновенный эффект: пять-десять минут — и ты как новенький. Никакой тебе слабости и дрожи в коленях, обострённого обоняния и жара. Джон прикрыл глаза и с сочувствием подумал о «древних» людях, живших, скажем, в двадцать первом веке, когда блокираторы только появились как таковые, но действие их было краткосрочным, не стопроцентным, да ещё с кучей побочных эффектов, вплоть до нарушения гормонального обмена. Мама рассказывала о таких несчастных — её прапрадедов и прапрабабушек. «Но теперь можно не волноваться. Медицина в двадцать третьем веке превзошла саму себя. Сейчас поможет», — говорил сам себе Джон, однако с каждой минутой его уверенность таяла как первый снег. Почему? Да потому, что напряжение в теле только усиливалось, в паху нарастал жар, а задница... Боже, неужели это смазка потекла?! Джон распахнул глаза и оглядел комнату: предметы как будто слегка поплыли перед его взором, в голове становилось пусто и это странное ощущение голода?.. Определённо, течка не прекращалась, а наоборот, вступала в полную силу — и молниеносно. Но как же так? Джон вскочил с кровати, подбежал к столу и, глянув на пустую упаковку, окаменел: вместо блокираторов он принял «Афродизитрон» — таблетки, провоцирующие течку. Они были разработаны для так называемой стимуляции природы. В тех случаях, когда один из пары альфа/омега хотел, а другой не мог (всякое бывает, знаете ли). Эти стимуляторы не предназначались конкретно для альф, омег или бет — они были вообще для всех. В лохматом двадцать первом веке они назывались виагрой. — Чёртов Мориарти! — взревел Джон. Ему удалось-таки выиграть спор и подложить свинью: невнимательный капитан выпил таблетки, не глядя, да не парочку-другую, как полагается в таких случаях, а курс, рассчитанный на две недели. Удивительная штука — человеческий мозг. Состояние после приёма виагры было однозначным: хотелось трахаться, и Джон в полной мере осознавал своё желание. И всё же с не меньшей страстью ему хотелось расколоть голову Мориарти надвое. Неизвестно, переросла бы эта страсть в одержимость, но начавшая буквально капать из его задницы смазка натолкнула на мысль о блокираторах, которые: а) наверняка были у Мориарти, б) во всяком случае были у Молли, в) чёрт возьми, должны были быть на этом корабле! Уотсон сжал кулаки и, открыв дверь, решительно двинулся по коридору. Ближе всего была каюта Мориарти. На случай, если он окажется у себя, можно врезать ему как следует и отобрать блокираторы. А если не получится, то отправиться ещё к кому-нибудь (этот чёртов корабль полон омег!) и спасти себя, безвыходных ситуаций не бывает. Но беда заключалась в том, что идти куда бы то ни было нужно через центральную часть корабля. А там был Шерлок Холмс. При мысли о Холмсе сердце Джона сладостно-тревожно сжалось, а потом забилось с удвоенной силой, колени будто сами собой подгибались с ужасающей готовностью принять нужную позу, и разрази его гром, нашего капитана, если форменные брюки не промокли насквозь в известном месте от обильно выделившейся смазки. — Только не это... — пробормотал Джон. Но положение было плачевным: от капитанской каюты направо и налево располагались технические отсеки корабля — там не было ничего, кроме турбин и ядра далее. Все жилые и хоть сколько-нибудь обитаемые помещения начинались от центра корабля, где в прозрачной, из пуленепробиваемого стекла, клетке томился наш Холмс — таинственный и опасный космический преступник, — словно принцесса в хрустальном замке. Джон был готов заплакать от несправедливости судьбы: столько лет не позволять природе взять над ним верх, с гордостью осознавать, что никакой альфа не мог заполучить его, Джона Хэмиша Уотсона, ни силой, ни разумом, и так бесславно проиграть из-за шутки грёбаного айтишника! Но нет. Мама с детства взращивала в Джоне силу духа и веру в себя (плевать, что она имела в виду совершенно другое!), поэтому прямо сейчас, несмотря на жгучее ощущение томления в заднице, он стремительным шагом направился вглубь корабля. Наш отважный капитан! Мы не будем говорить, что походка его была отнюдь не стремительной, а почти враскорячку, ибо смазка уже почти текла по ногам, а запах её, благодаря превосходной системе вентиляции, распространялся далеко вперёд. И сумрачный Холмс, разумеется, первым почувствовал приближение Джона. Его грозно сведённые брови взлетели вверх, а крылья благородного носа затрепетали, вдыхая запах омеги. Желанного и девственного омеги. О, что это был за аромат! Тонкий, словно девичий, свежий, как морской бриз, и эта нотка мускуса — как послевкусие от сухого вина «Шато Мутон Ротшильд» урожая тысяча девятьсот сорок пятого года. Умопомрачительный аромат. Едва Холмс представил, что капитан Джон Уотсон течёт... Знаете, надо было видеть его лицо: смесь боли, восторга и вожделения. Рот наполнился слюной, а из груди вырвался хриплый вздох. Холмс встал и подошёл вплотную к стеклу, нутром ощущая, что через несколько секунд появится капитан. Так и случилось. Влетев в помещение из одной двери, Джон побежал к противоположной. Он поклялся себе, что и внимания на Холмса не обратит, но совершенно забыл, как пару часов назад Мориарти (о, этот истинный друг природы, кто бы что ни говорил!) жаловался на вышедшую из строя систему вентиляции в камере Холмса. Джим должен был починить этот участок, ибо: «Нормально, если запах этого альфы будут чувствовать все?!» В состоянии течки Джон чувствовал все запахи со всеми нюансами. И если свой запах он мог определить как запах моря, то Холмс пах сандаловым маслом. Господи ты боже мой, этот запах! Он почти сбил с ног. Чистый, крепкий, абсолютно мужской, надёжный и будоражащий. Джон замер на пороге второй — и последней! — двери, ведущей к прекращению течки, гормональных кошмаров и к свободе, и обернулся к Холмсу.

***

Шерлок Холмс всегда действовал по принципу «в любой непонятной ситуации — дедуктируй!» И как бы тяжело не давался этот принцип сейчас, нужно было остаться верным ему. Оглядев этого столь непривычно воинственного омегу, обладавшего совершенно уникальным запахом, Холмс отметил его на долю секунды раздувшиеся ноздри и вспыхнувшее от желания лицо. Этого было достаточно. — Ты хочешь меня, капитан, жаждешь. И не пытайся отрицать очевидное, — глаза Холмса горели холодным, прямо-таки ледяным блеском. — Закрой свой рот, — медленно, с глубоким придыханием ответил Джон. Он, разумеется, хотел выглядеть равнодушным, даже высокомерным, а слова его должны были звучать устрашающе... И они звучали, да! Но это придыхание... Ну куда это годится?! А ещё оказалось, что внутренних голосов у Джона два, и один из них говорил: «Не сдавайся, Джон Хэмиш Уотсон! Шерлок Холмс — коварный обольститель. Дьявол во плоти. Не смотри на него, не слушай!» А второй голос просто вопил: «Боже, только взгляни на него! Видишь его член? Господи, да ни одни брюки на свете не способны скрыть такой... прибор! А теперь представь, как он будет тебя им трахать, Джон... Признайся, что всегда искал именно такой член!» А первый голос снова напомнил про хитрого Холмса и горы трупов, которые он оставит за собой, едва выйдет наружу, но второй голос не отставал. А ведь ещё и сам Холмс говорил своим низким, чертовски сексуальным голосом. И даром, что говорил гадости (у него это называлось «дедукцией»), вслушиваться всё равно уже не было сил. Джон прижался к стеклу и, коротко всхлипнув, стал тереться об него; лицо его выражало отчаяние. Наверное, это и стало последней каплей, разрушившей непробиваемую броню самообладания Холмса. Буквально впечатывая тело в стекло, он горячо зашептал: — Ты теряешь время, Джон. Просто выпусти меня, прошу, — он положил раскрытую ладонь на стекло. — Мой Джон... Умоляю тебя, — едва слышный шёпот прервался судорожным вздохом. И Джон, распахнув глаза ещё при первом упоминании своего имени, был готов разрыдаться. Представляете, какая мелодрама! Разумеется, сердце Джона дрогнуло в ту же секунду, — а чьё сердце не дрогнуло бы? По правде сказать, именно в ту секунду оно чуть не разбилось — большое, драгоценное сердце нашего капитана! Ибо Холмс и мой Джон? Ибо эти тонкие пальцы, с силой прижатые к стеклу, алые губы, одной своей формой гарантирующие неземные ласки, и пылающие скулы, грациозное тело, и... Словом, этот прибор! И глаза, горящие вожделением, страстью и отчаянием, хриплый шёпот... И однако ж сердце нашего капитана, не успев разбиться, воспарило к небесам (образно выражаясь, ведь мы с вами в космосе) и было покорено раз и навсегда. Да. Вот такая история. Держим пари, вы догадываетесь о том, что произошло дальше. Джон разблокировал дверь в камеру и заблокировал её снова секундой позже, оказавшись внутри. Ещё секунду спустя Холмс буквально набросился на него. О, что это было за мгновение! Холмс как будто обезумел второй раз за вечер. Ещё бы, запах Джона просто заполонил камеру. Сногсшибательный, чудесный аромат течного омеги, готового к случке, жаждущего её более всего на свете, просто свёл Холмса с ума. Он подтащил Джона к себе и впился в его губы вожделенным поцелуем, затем с лёгкостью подхватил на руки и понёс к своему голубому ложу. В несколько движений Джон был раздет полностью и едва успел севшим голосом отдать команду бортовому компьютеру опустить жалюзи на прозрачных стенах камеры и понизить освещение до тридцати процентов. Действительно, это всё, что он успел сказать, ибо почти сразу у него пропал голос. Быстро стаскивая с себя водолазку и форменные брюки, Холмс окинул Джона звериным взглядом. Его обычно светлые, будто прозрачные глаза (напоминавшие Джону горные сапфиры — ну, знаете, те, что почти не встречаются в природе, такие, едва-едва голубые) сейчас были глубокого серого цвета. От такого взгляда Джон застонал и широко раздвинул ноги, а затем покраснел, почувствовав, что смазка из него уже просто текла прямо на обивку голубой космической софы. Ну, понимаете, этот взгляд. Джон просто не мог ничего с собой поделать. А когда увидел член Холмса — толстый, с побагровевшей крупной головкой, — то застонал в голос, ибо говорить наш капитан уже давно не мог. И, пока этот прекрасный альфа приближался, Джон с болью подумал, что время, должно быть, остановило свой ход, иначе как объяснить, что Холмс, находясь на расстоянии двух метров, не может эти несчастные метры преодолеть и наконец трахнуть его, Джона?! В отчаянии и изнеможении Джон закрыл глаза и несколько раз вскинул вверх бёдра, ощущая, как хлынувшая из него влага начала хлюпать под ягодицами, и всё-таки закричал, почувствовав, как руки Холмса крепко прижали его бёдра к софе. Что тут началось! Джон слышал стоны и всхлипы, рычание и даже поскуливание, но уже не мог разобрать, кому из них обоих принадлежали эти звуки. Обхватив бёдра Джона, Холмс буквально припал губами к его промежности. Быстро облизав кожу под яичками, он коснулся кончиком языка горячего входа. Джон задрожал всем телом и мгновенно кончил себе на живот. Открыв глаза, он с удивлением и неверием глядел на свой так и оставшийся твёрдым член. Холмс, усмехнувшись, пообещал, что это только начало. Он слизал сперму Джона и под громкие стоны вернулся к прерванному занятию. Погружая упругий язык в трепещущее нутро Джона, Холмс глотал тёплую, восхитительно пахнущую смазку и целовал нежные, покрасневшие и распухшие от ласк края девственного анального отверстия. Закрыв лицо рукой, Джон буквально выстанывал имя своего альфы (ведь теперь он не сомневался, что Шерлок Холмс — его альфа и больше ничей) и требовал, просил, умолял не останавливаться. В конце концов готовый, кажется, разорваться от напряжения член Холмса дал о себе знать, выпустив тонкую струйку спермы. Холмс понял, что близок к тому, чтобы кончить без единого прикосновения к себе. Тогда он сжал свой член у основания и зарычал, потому что в этот момент на него смотрел Джон, а вид Холмса, который будто ласкает себя, спровоцировал новый поток смазки из его манящего, наполовину открытого входа. Словом, больше Шерлок Холмс терпеть не мог. Одним движением он перевернул Джона на живот и вздёрнул вверх его бёдра. И прежде, чем вставить свой твёрдый член в его тугую задницу, принялся по всем правилам эту задницу растягивать. Он погружал свои длинные чуткие пальцы в конвульсивно сжимающуюся дырку, вынимал их и облизывал, затем раздвигал ягодицы Джона шире и слизывал капающую из его входа смазку. Ровно до тех пор, пока Джон не закричал что-то нечленораздельное (кажется, это было: «Трахни же меня наконец, будь мужчиной, Шерлок Уильям Скотт Холмс!» — но это не точно) и едва не заплакал. Вам, как и Джону, могла показаться странной и в некотором роде почти садистской такая тщательная подготовка. Но дело в том, что член у Холмса был действительно огромным, и даже его пять пальцев не смогли подготовить Джона к тому хрипу, что вырвался из его груди, и полуобморочному состоянию, когда этот суперальфа вошёл в него до конца. Конечно, ни о какой боли речи не шло. Просто тело Джона как будто распалось на части и снова собралось, когда он почувствовал в себе этот пульсирующий, твёрдый и растянувший его до предела член. Холмс рвано вздыхал и, обхватив Джона под грудью, медленно толкался глубже. Под крепко зажмуренными веками Джона взрывались мириады звёзд. Ещё толчок, и Джон задрожал — идеальный член Шерлока попал точно в простату. Утробно рыча, Холмс впился зубами в загривок Джона, оставляя первую метку, и стал двигаться быстрее. Его толчки, словно электрические разряды, прошивали тело капитана насквозь, а стекающая по яйцам собственная смазка добавляла всему действу невыразимую пикантность. Жаль, конечно, но Джон был не в состоянии оценить всю эстетику по достоинству, ведь, когда Холмс, искусав его плечи, выпрямился и стал трахать его по-настоящему, мог только вскрикивать в ответ на глубокие толчки. И пока Холмс вбивался в его растянутое и хлюпающее от смазки отверстие, наш капитан переживал оргазм за оргазмом (надо сказать, один лучше другого). В конце концов сквозь марево похоти он почувствовал тугой узел — вожделенный и быстро растущий внутри. Холмс с силой сжал бёдра Джона, готовясь к вязке, и широко распахнув глаза. Никогда, никогда ещё он не испытывал подобного: раскалённая лава будто сосредоточилась внизу его живота, и как только узел созрел, она мощным потоком выплеснулась в Джона. Слава всем богам, в действительности то, что выплеснулось в нашего капитана, было не лавой, а совсем другой жидкостью, но эффект был равнозначным. Джон выгнулся изящной дугой, прижимаясь к мощному и влажному от страсти торсу Холмса, и тот заключил нашего капитана в крепкие объятья. Что и говорить, смотрелось красиво. Они были сцеплены ещё несколько долгих и дрожащих минут, пока узел внутри Джона не растаял, даруя свободу, лёгкость и негу. Джон рухнул лицом вниз, Холмс придавил его сверху. Наслаждение электрическими разрядами проходило сквозь тела обоих, и пока оно затихало, осознание реальности, в том числе содеянного, возвращалось к Джону. Зная бесстрашный и крутой нрав нашего капитана, можно было бы предположить, что после соития, когда гормоны отхлынули бы, то он понял, что вступил в связь с самым опасным и умным созданием во всей Галактике, чудовищная дедукция которого служила ему оружием. Но едва Шерлок Холмс вытащил свой обмякший, но по-прежнему огромный член из растраханной задницы Джона, лёг рядом и сгрёб его в объятья, наш капитан уже знал — им суждено быть вместе. Джим из IT-отдела, только что наблюдавший самый горячий секс в своей жизни, согласно кивнул блаженной улыбке Джона, а затем отключил камеру.