Здравствуй, матушка-ведьма

Здравствуй, матушка-ведьма, прости, что я потревожила твой покой. Пробиралась я долго в твои края да укромной лесной тропой. Ох, студеная выдалась нынче ночь, все укроет следы метель. Не гони меня, матушка-ведьма прочь, меня дома не ждут теперь. Я им только бесчестье да в горле кость (было сказано то не раз). Даже если ты видишь меня насквозь, можешь выслушать мой рассказ? Знаешь, матушка-ведьма, он был так добр, обещал мне с небес луну, васильками он мой осыпал подол, говорил, что меня одну обожает как жизнь. Я его вода, и дыханье, и свет дневной. Всей душою ему отвечала «да», эту вечность пробыть со мной, он мне клялся. И верила я ему. Буйно в сердце любовь цвела. Что в сплетении тел да в касанье губ быть могло от греха, от зла? Если нива душистая – нам алтарь, если слаще вина роса, а закатные отблески, что янтарь? Если мир мой – его глаза? Беззаботные дни эти далеки, да полынью теперь горчат. Отцвели синеокие васильки, пересохли в тяжелый час. Он, на свадьбе, условленной через год, пир хотел закатить горой и работать уехал в соседний порт. А вернулся уже с другой. Ах, история эта проста, смешна, коль для слез уже силы нет! Он удачлив, красива его жена, сыну скоро уже пять лет. Я, тем временем, стыд и позор семьи, я проклятье своих сестер. И горячее пламя былой любви - погребальный теперь костер мне при жизни. Я болей того терпеть, ведьма-матушка, не могу. Лишь с единственной просьбой пришла к тебе, все уведавшей на веку. Знаешь ты, мне говаривал местный люд, сотни снадобий, чар, отрав. Я же с самого детства распознаю тихий шепот дремучих трав, вижу, то, что незримо, да наперед я порою могу взглянуть. Прежде, чем меня ненависть разорвет, дай мне, матушка, новый путь! Помоги перестать им желать беды да за пазухой прятать нож. Я ведь душу отдам тебе, если ты в ученицы меня возьмешь.