У него не было ничего, ради чего можно было жить. Работа? Он жил ею, а не ради неё, а это две совершенно разных вещи. Власть? Она забавляет лишь первые два дня, после чего начинает раздражать. Любовь? Её не было, потому что она была прежде. Наступать на те же грабли не хотелось, да и не было возможности. Слишком много воды утекло...
Дождь начался слишком неожиданно, застав врасплох. Рабочий костюм промок насквозь моментально, а волосы липли к лицу и обжигали его зябкостью и промозглостью тяжёлых холодных капель, стремительно падавших с серого небосвода. Такого же серого, как и его жизнь. Он добежал до ближайшего укрытия и спрятался под сводчатую крышу какого-то заброшенного особняка. Прислонившись спиной к ледяной колонне, он упёрся затылком в старинный мрамор и прикрыл глаза, проводя рукой по мокрым волосам.Его жизнь была поздне-осенним небом. Его глаза были инеем, предвесником заморозков и скорого приближения зимы. Его голос был далеким гулом уносящегося к вечернему горизонту поезда. Его мысли были криком журавлей, улетающих к теплу, оставляя холод позади. Они взмывали ввысь, а он ходил по земле, хоть и назывался богом...
Ливень разошёлся не на шутку. С облезлой ажурной крыши стекал полупрозрачный водопад. Капли с таинственным, грустным шорохом стучались о чёрную землю у его ног, разлетаясь миллионами мелких осколков мороси, оседающих на коже мурашками. Он стянул потяжелевший от влаги, пропитавшей его насквозь, пиджак и кинул его на грязный, прежде ослепительно-белый, а теперь печально посеревший от времени и заброшенности каменный пол. Галстук пришлось развязать, так как промокший узел начал неприятно сдавливать и натирать шею. Белая ткань рубашки прилипала к продрогшему телу, от чего становилось лишь холоднее. Он опёрся рукой о колонну и обернулся на свет.Во взгляде его никогда нельзя было прочесть его эмоций или чувств. Нельзя было прочесть его боли. Этот взгляд стал его маской, границей между ним и миром, между ним и жизнью. Он отрекался душой, от того, что когда-то сделало его богом, ходящим по земле. Он не хотел больше верить и ждать...
Стекла очков запорошили мелкие капли, но глаза давно привыкли видеть всё вокруг сквозь пелену незримого. Есть вещи, в которые вглядываться не стоит. Есть вещи, которые лучше не знать. Длинные изящные крепкие пальцы тихо барабанили по пёстрой серости мрамора. По строгому лицу, огибая резкие, но не бросающиеся в глаза черты, стекали тусклые зябкие капли дождя. Он давно уже мог раствориться в отсыревшем и пахнущем влажной травой воздухе, но что-то заставляло его стоять на месте и невидящим взглядом любоваться водяными потоками, разливающимися у его ног. Просто он любил запах влажной травы. А ещё он любил осень.Его называли холодным и боялись, как огня. Он был чёрной тенью, призраком в ночи, всевидящим оком среди проклятых богов. Его не любили, а он и не просил о любви. Он её сторонился, как мы сторонимся проливного дождя, заставшего нас на улице, посреди опустевшей площади. Он любил одиночество, предпочитая быть мрачным волком. Но все чаще в своём сердце он стал находить пустоту...
Звонко и медленно капали с крыши золотистые дождинки, ещё не успевшие достичь земли. Тихо и робко где-то неподалеку перекликались две маленькие птички, радостно попискивая. Залился шуршащей трелью в высокой, давно некошеной траве вечерний кузнечик. Заходящее солнце желтило нежно мокрую листву, просвечивая тоненькие жилки - величайшее ювелирное творение природы. Он вышел из-под крыши, волоча по земле полы грязного пиджака. Свежий воздух обжигал легкие приятно и терпко, как только что сорванный лист мяты. В глазах стояли слёзы счастья. Бог, который ходил по земле, в первый раз после собственной смерти просто так любовался осенним дождём...