Хмурое утро понедельника. Пушистые тучи сгустились над городком Дерри, опускаясь на каждого жителя своим грузом, состоянием сонливости и крайне неприятным из за непогоды настроением. Все будто впали в настоящую дрему, забылись в огромном комке своих дел, будучи не в состоянии выпутаться из него. Такие дни в Дерри встречались не так часто, наверное, четыре раза за месяц, но, если уж они проходили, то обязательно в каком - то ступоре, словно какой - то волшебник - злодей поставил обе стрелки часов на одно время и заморозил, заставив оставаться в неком бездействии.
Молодой парень шестнадцати лет находился сейчас в местной больнице. Он сидел в одной из палат, удерживая внутри себя порыв эмоций, которые так и хотели выйти наружу. Сбоку от него стояли уже достаточно зрелая медсестра, темноволосая женщина с помятым пальто на своих слабеньких плечах и взрослый усатый мужчина, являющимся в этой собачьей конуре доктором. Их разговор сошел на «нет», как только мужчина ворвался внутрь палаты и предстал перед чужим взглядом, и именно это выводило Бауэрса из себя.
— Вы не можете его забрать.
— Я его мать, Генри. Я могу все.
— Вы просто издеваетесь! Несете какую - то хрень и бездействуете!
— Молодой человек, — обратился к нему усатый доктор, подходя чуть ближе и теперь пронзая насквозь, словно тысяча иголок мягкую игрушку, своим холодным взглядом. — Патрик мертв. Вы ему не поможете.
Бауэрс переводит взгляд покрасневших от недосыпа и слезливости глаз на патлатого парня, лежащего на одноместной кровати с неизвестным прибором, который располагался чуть левее от него и пока не должен был быть задействован. Патрик Хокстеттер - вот этот юноша, который лежал сейчас перед четырьмя людьми и не двигался. Он не дышал, он не двигался, он не дергался во сне. Все те, кто были здесь, оставались в полной уверенности, что брюнет умер, но только не Генри. Его уверенность жила в сердце, ведь он сталкивался с этим, поэтому это не первый раз, когда он видел спокойно сложенные на груди ладони, приоткрытый слабо рот, который будто жаждал глотнуть воды, не поднимающуюся при вдохах и опускающуюся при выдохах грудь, и закрытые намертво глаза. Его загорелая кожа продолжала быть смуглой и не становилась бледной лишь по той причине, что каждый день его кормили через специальную трубку смесями, поили, придерживая патлатую голову, и всячески обхаживали только по просьбе самого Бауэрса. Он вызвался помогать местным медсестрам и самой матери Патрика, которая, к сожалению, спустя неделю уже сдалась и не верила в хороший исход этой ситуации.
— Не помогу, говорите? — Бауэрс поднимается со своего стула, скрипит от злобы и ненависти к этому человеку зубами, после чего хмурится. — А где, блять, были Вы, когда ему нужна была помощь, старый говнюк?!
— Генри! — одергивает его мисс Хокстеттер, намекая, чтобы тот прекратил так разговаривать, но зарабатывает за это такой же взгляд и скрип белых зубов о друг дружку.
— Он не мертв! Я сам лично следил за всем, что тут происходило, и поддерживал его организм! Хотите сказать, что он мог при всем таком уходе сдохнуть, как какая - то псина?
Он не верил. Не верил в это.
— Генри, — начинает доктор уже более спокойным тоном, видимо, заметив, как медсестра ужасно перепугалась от крика. — Сколько ты уже за ним следишь?
Хулиган морщится от такого тупого вопроса в лоб и спрашивает с наездом:
— Почти три недели. И что с того?
— Тебе не кажется, что три недели - много? — Генри ловит этот намек во взгляде и голосе со стороны мужика. И ему становится не по себе. — Он мертв, Генри.
— Заткнись! — резко сорвавшись на крик, Бауэрс сжимает ладони в кулаки и едва ли не дрожит от пожирающей его изнутри агрессии, злобы, ненависти, паники и страха за своего любимого человека.
— Молодой человек, если Вы не прекратите, то мне придется вызвать охрану, — с угрозой молвит доктор в халате, но видит в ответ скалящееся лицо, уже ожидая, как из глотки парня выйдет утробный рык.
— Пошли вы! — не останавливает свой словарный понос юноша. — Ваша больница — дерьмо собачье, а вы - суки, которые ничего не умеют!
— Маргарет, вызывайте охрану, — окончательно сдавшись под натиском такого гневного настроя к себе, мужчина разворачивается и хочет уйти, но его останавливает мисс Хокстеттер.
Бауэрс не слышит, о чем те трепещут, обсуждают, но видит время от времени профиль умоляющего лица женщины, скрепленные в крепкий замок пальцы и после этого смирительный со словами дамы кивок доктора. Ему наплевать на то, что решат доктора, мать Патрика Хокстеттера и прочее. Для него было важнее то, что он был уверен в силах брюнета и тот выкарабкается из летаргического сна. Со словами: «У тебя получится, Пат» Генри аккуратно берет холодную ладонь лучшего друга с груди, утягивает на поверхность одеяла и прикладывается к той своим горячим лбом.
— Да, спасибо, сэр, — бормочет мисс Хокстеттер и, дождавшись, пока мужчина исчезнет из палаты, направляется к Бауэрсу, уже видя первым делом его красные глаза, в уголках которых уже начинали собираться соленые слезы. Она подходит к юноше максимально близко, кладет ладонь на его плечо, но то ее скидывает. — Генри?
— Почему Вы хотите избавиться от него?
— Я не хочу. Я просто устала видеть его таким. Он не заслуживает больше мучиться, — женщина видит, как чужие плечи вздрагивают, а из адреса доносится будто детское шмыганье носом. — Я хочу подарить ему покой, Генри. Мы все устали.
— Он столько раз просыпался после этого.
— Я знаю, но… — темноволосая дама закусывает нижнюю губу, стараясь подавить желание заплакать. — Его попытки вернуться к нам уже закончились. Я просто не могу смотреть на то, как еще долго мой маленький Патрик пробудет в этой грани между живым и мертвым мирами.
Генри опускает лицо в мягкое одеяло, прячет его там и беззвучно срывается на порыв слез, не желая показывать эту слабость матери Хокстеттера. Ему больно признавать, что он опоздал и не смог помочь выбраться из этого состояния еще до того, как за него решили судьбу брюнета.
Женщина видит, как содрогаются плечи русоволосого, как покрывается влагой худая кисть своего сына от стекающих на нее соленых прозрачных слез, и со словами: «Мы похороним его в выходные. Надеюсь, ты сможешь быть с нами в этот день, Генри» она покидает светлую палату, громко топая в тишине своими каблуками.
Время за эти несколько дней проходили до ужаса растянуто, долго и мучительно для Бауэрса. Ему не хотелось ни есть, ни выходить на улицу, ни видеться со своими друзьями, которые знать не знали о происходящем, по - настоящему уже начиная беспокоиться за состояние своего главаря. Он сидел днями дома, изредка питаясь малым количеством еды и успевая только и делать, что смотреть в потолок пустым взглядом. Мысли мешались в голове, создавая картину, как молодого, еще только начинающего жить, Патрика кладут в обделанный бархатом гроб, произносят молитвы, которые ничего не сделают для улучшения, и после этого опускают на дно вырытой ямы. Его черный костюм с вычищенными до блеска туфлями, как и он сам, будут зарыты, погребены под слоем земли, крышка своеобразного «футляра» будет намертво закрыта, а внутри будет темно и тихо.
Никто не узнает. Никто не услышит. Никто не увидит.
Бауэрс срывался на болезненные стоны, кричал в подушку и бил стены до тех пор, пока его голос не сядет, пока костяшки пальцев не будут разбиты в кровь, а кожа вокруг ран не начнет сползать. Он видел, как успел измениться физически за этот короткий промежуток времени: кожа стала болезненно бледной, ребра начинали выпирать под тонкой кожей, живот впал, будто какие - то органы из него просто вырезали, под глазами отчетливо выделялись фиолетовые мешки, сами глаза стали настолько красными, что, казалось, юноша не видит вокруг ничего, кроме алого цвета. Он не посещал школу, не питал больше мыслей о том, как нужно поскорее расправиться с лузерами, не пересекался с отцом и относился к нему тихо, равнодушно, поэтому не получал ударов по всему телу. Это могло бы радовать, если бы не…
смерть Патрика.
***
В день похорон Генри пришел едва ли не под конец и держался отчужденно от всех, стоя в стороне, но так, чтобы видеть весь этот процесс. Он не рыдал, как родственники или знакомые семьи Хокстеттеров, не кричал, не пытался остановить похороны. На его лице хранилось выражение полного хладнокровия, которое пересекалось только с нахмуренными из - за слепящего солнца бровями и стянутыми в тонкую линию бледными губами.
(его попытки вернуться к нам уже закончились)
Плач матери Патрика становится все громче. Она стоит в черном платье, в черной шляпе с пером, окруженной в кучке людей, принимая при этом соболезнования.
(я просто устала видеть его таким. он не заслуживает больше мучиться)
Бауэрс видит, как после слов всех людей, на общее обозрение выносят покрытый черной краской дубовый гроб с открытой крышкой. По кучке людей сразу проносится душераздирающая волна рыданий вперемешку со стонами, мычаниями и обращениями к Богу.
Гроб ставят на специальную огромную доску, с обоих концов которая прицеплена какими - то длинными прочными веревками с крюками, при помощи которых, видимо, будут опускать гроб в яму. Генри видит, как люди начинают сразу подходить к открытому «футляру», отдавая последние слова и позволяя себе поцеловать умершего юношу в лоб. Бауэрс сдвигается с места только тогда, когда мать Патрика кивает ему, что теперь его очередь.
(он мертв, Генри)
Генри бросает взгляд по расступающимся перед ним людям и проходит под общие рыдания к своему лучшему другу. Смотреть на него было невозможно: прилизанные черные волосы, которые блестели на солнце, умиротворенное выражение лица с, казалось бы, даже какой - то улыбкой, которую он любил натягивать при компании Генри, и черный деловой костюм. Он выглядит таким старшим, взрослым, словно прожил не каких - то шестнадцать лет, а два десятка, и от этого у Бауэрса ком в горле встает.
Понимая внутри своей головы, что это может выглядеть по - сумасшедшему глупо, он достает из своего кармана джинсов любимую зажигалку Патрика, которая лежала ранее в штанах, и кладет в его карман темных брюк.
(Патрик мертв. вы ему не поможете)
Когда с этим было покончено, Генри отводят чуть дальше, тихо накрывают гроб тяжелой крышкой и берутся за веревки, приготовившись опустить небольшой «футляр», ставший для молодого парня домом, на дно грязной ямы. Бауэрс не желает больше оставаться в этом месте, поэтому, кивнув и напоследок обратившись к матери Патрика со словами: «Держитесь», покидает кладбище.
***
Проходит два года. Два чертовых года с момента смерти Патрика Хокстеттера. Кажется, весь город позабыл о имени известного хулигана - живодера, как и сам Генри, который ни разу не приходил на могилу к лучшему другу, своему любимому человеку, которого старался забыть так же, как и страшный сон. Но появление его матери в своем доме Бауэрс не ожидал. Ее слова были такими: «Я переезжаю, Генри, и хочу забрать тело своего мальчика с собой, чтобы перехоронить его в своем родном городе. Я думала, что ты хочешь посмотреть на него еще раз перед тем, как забыть». Бауэрс не желал ворошить старые раны, вновь погрузиться во весь этот ужас, который не давал ему спать весь год, но он согласился.
Уже стоя в тот день перед выкопанной могилой и вынутым наружу пыльным гробом, он понимал, каким ублюдком был эти два года. Он закрывал глаза на тот факт, что его лучший друг, его Пат, которого он так любил, оставался все это время погребенным под слоем земли, находясь в полной тишине и мраке. А он ни разу не соизволил появиться перед его могилой, встать на колени и поговорить с ним, рассказав, как проходит его жизнь.
Он не сделал ничего.
Абсолютно.
Слезы начали вновь предательски накатываться на глаза, когда он ловил воспоминания внутри себя, в которых он помнил себя еще совсем юным. Бауэрс до сих пор помнит тот день, когда узнал о болезни Хокстеттера - летаргия, о которой никто больше не знал. Никто не знал, что этот брюнет впадал в сон на какой - то промежуток времени, не имея возможности ни двигаться, ни дышать, ни существовать. Он мог только слышать все, что происходит вокруг, но не более. Как - то Патрик спросил Генри: «Что ты сделаешь, если меня уже начнут хоронить, но ты будешь уверен, что я жив?», на что Бауэрс ответил ему: «Я положу твою любимую зажигалку в твой карман, Пат». И именно эти фразы сохранились в его голове до сих пор, заставляя каждый раз вздрогнуть при их воспоминании.
(что ты сделаешь, если меня уже начнут хоронить…)
Крышку гроба снимают с громким треском, откладывая на мягкую зеленую траву. Теперь открывался вид на высохшее тело юноши.
(…но ты будешь уверен, что я жив.?)
Мать Патрика зажимает рот одной ладонью, блокируя звук громкого крика.
(я положу твою любимую зажигалку…)
Зажигалка неподвижно лежала рядом с мертвым телом брюнета.
(…в твой карман…)
Бауэрс падает на колени, переходит с обычного хныканья на громкие рыдания, сгибается от боли пополам и дрожит телом.
(…Пат…)
На крышке гроба неровно выжжено предложение.
«I LoVe yOu, hENry».
