Любить и страшиться (Love Me and Despair)

Четыре года она потратила на уговоры, подкуп, шантаж и убийства (и парочка соблазнений тоже затесалась в этот ряд), пока охранники гарема не сделались ее людьми — не людьми Джафара; не все, конечно, и даже не большинство из них, но этого хватало, чтобы она могла ходить во дворце, где угодно: втайне и по своему усмотрению. Два года она проводила и полночные часы, и жаркий полдень, когда все прочие спали, над колдовскими книгами Джафара, пока не стала способна разомкнуть любые его чары и развеять любую иллюзию, какую он вздумал бы возвести перед ней. Шесть месяцев она насаждала слухи и шепоты, пока постоянные пререкания из-за прав на воду с соседним городом-государством Аз-Зека не вылились в войну, и Джафар со своим старшим командующим оба вынуждены были на время покинуть дворец. И теперь Жасмин держала ее в руках. Лампу. Гнутую, тусклую, дешевую на вид. Теплую, слегка гудящую от заключенной в ней силы. Жасмин могла бы вылизать ее, но ей дали понять, что легкого трения будет достаточно. Столб синего дыма вырвался из носика лампы и обернулся синим толстяком с покорным выражением на лице. — Чем я могу служить... похоже, ты не Джафар, — произнес джинн. — Молодец, что заметил, — сказала Жасмин. — Я — Жасмин, султана Аграбы. — Ладно, — с ухмылкой ответил джинн. — Позволь мне изложить тебе несколько основных правил, Джес... Не против, если я буду звать тебя Джес? — Полагаю, традиционное «господин» будет лучше. Жасмин моргнула — и джинн уже был в черной маске, скрывавшей его лицо, и какой-то своеобразной упряжи из цепей и ремней. — Госпожа? — предположил он. — Нет, — отрезала Жасмин. — Следовало бы знать: не стоит надеяться, что у следующего хозяина будет чувство юмора, — проворчал джинн, возвращаясь к своему прежнему неодетому образу. — По крайней мере, на тебя приятнее посмотреть, чем на Мистера Жуть. Вот как это работает, «О Господин Мой»: я исполняю для тебя три желания. Не больше, не меньше. Что означает: никаких там желаний о дополнительных желаниях или другой такой ерунды. И есть несколько ограничений. Я не могу никого убить... — В самом деле? — спросила Жасмин. — На рынке я могла бы нанять бандита, который убьет ради чаши дешевого вина. — Значит, иди на рынок и найми бандита, — отрезал джинн. — Я — не могу. — Хм, — протянула Жасмин. Это создавало помеху для ее планов — но, если подумать, не такую существенную. — Но можешь ли ты, к примеру, бесследно лишить человека всякого намека на колдовскую силу? Можешь ли отсечь ему ноги и руки, его мужское достоинство и язык, и оставить эти раны кровоточить? Мог бы ты следом опустить этого человека в глубокую яму в пустыне, в пятидесяти милях от ближайшего источника воды, и наполнить эту яму скорпионами? И оставить его там живого — сколько бы он еще ни прожил в таком состоянии? Казалось, джинн пытается нервно отойти в сторону: не так-то просто для кого-то, у кого вместо ног — столб дыма. Но его глаза — он не сводил взгляд с ее лица — были полны восхищения. — Ну... технически... да. — Хорошо, — сказала Жасмин. — Я желаю, чтобы ты сделал это с моим супругом, Джафаром, султаном Аграбы. — Лучше кандидатуры было не подобрать, — пробормотал джинн себе под нос. — Но уверена ли ты... в смысле, тебе не нужно принимать решение прямо се... — Правильный ответ, — подсказала Жасмин, — «Да, господин мой». — Да, господин мой, — произнес джинн — и исчез. Жасмин ждала, закусив губу, прислушиваясь к стуку крови у себя в ушах. — Сделано? — спросила она, почти не дыша, когда джинн возвратился спустя минуту. — Да, господин мой, — произнес джинн, оглядывая ее с той же смесью нервозности и восхищения, что и прежде. Казалось, будто она сбросила тяжелый плащ, который ее вынуждали носить всю жизнь, и впервые ощутила, как ветерок играет на ее коже. Смех поднимался пузырьками у нее изнутри. Она не могла помешать этому, не могла сдержать себя. Балансируя на грани истерики, Жасмин изо всех сил пыталась взять дыхание под контроль — и тут заметила взгляд джинна, прикованный к тому, как вздымается и опускается ее грудь. Значит, вот как. Пусть и созданный из дыма ниже пояса, он оставался мужчиной. Возможно, ей не стоило так поспешно отвергать его первое предложение. Точнее, второе предложение — все-таки «Джес» звучало просто ужасно. — Ах, джинн, — сказала она, — ты даже не представляешь, какое счастье доставил мне. Итак, что ты там говорил — ограничения? — Точно, — ответил джинн. — Я не могу никого возвратить из мертвых. — И кого, по твоему мнению, я хотела бы возвратить? — спросила Жасмин. — Моего глупого толстого отца, мир его праху? Что хорошего видела я от него, даже когда он был жив? Или, может, всех тех советников, купцов и поэтов, которых убил мой супруг, или цвет молодежи города, погибших на войне и от темных чар? Я могла бы с тем же успехом пожелать вернуть того уличного бродяжку, которого однажды встретила на рынке. — Жасмин даже плакала по тому бродяге. Она была так юна тогда. — Нет. Пусть они все гниют. — Ла-адно, — протянул джинн. — Также... — Тем не менее, — продолжала размышлять Жасмин, не обращая на него внимания, — мне самой было бы весьма досадно умереть — теперь, когда я свободна и город в моих руках. Да, джинн. Я желаю бессмертия. — Да, господин мой, — произнес джинн — и на этот раз, как с удовлетворением заметила Жасмин, он не спорил. — И последнее: я не могу заставить никого полюбить. — Но ведь ты уже это сделал. — Жасмин провела ладонью сверху вниз по своему телу, задержавшись на груди и бедре. Не так уж сложно было заметить реакцию дымного тела джинна, если немного привыкнуть. — Власть — лучший афродизиак, не так ли? Думаю, это похоже на любовь — знать, что ты в моем распоряжении. — Она счастливо вздохнула. — Осталось одно желание, и я должна мудро им распорядиться — но что насчет услуг? Скажем, ты окажешь мне услугу. И я окажу тебе услугу в ответ. Она протянула руку, коснувшись его, завороженная странным ощущением под пальцами — нечто горячее и не вполне осязаемое. Но какое это имело значение, когда желание власти уходило в сторону и оставалось лишь просто желание? Джинн вздрогнул — так дрожит раскаленный воздух под солнцем. — Да, господин мой, — ответил он.