Во мраке ночи

В Лондоне ночь. За окном горят фонари, заливая улицы медовым светом, мутным в стелющемся тумане. Иногда Мэллори кажется, что в Лондоне всегда ночь — тёмная, голодная, непроглядная, несмотря на все наивные попытки её разогнать. Что притаилось в густой тени за углом ближайшего дома? Какая тварь идёт за тобой шаг в шаг, ступая неслышно и растворяясь в воздухе, стоит тебе обернуться? Лишь немногим удаётся узнать об этом прежде, чем становится слишком поздно. Тьма сгущается в их домах, заползает под кожу, клубится на дне зрачков. Тьма ослепляет и оглушает, и чтобы прозреть в ней, увидеть тех, кто прячется за ней, нужно позволить тьме стать твоей частью. Мэллори знает об этом не понаслышке. Он не помнит, когда в последний раз испытывал отвращение при виде растерзанного в клочья и изуродованного до неузнаваемости человеческого тела, ставшего похожим более на кусок мяса. Он видел их слишком много. Те вещи, которые преследуют других в самых жутких ночных кошмарах, давно стали неотъемлемой частью его жизни. — Я вколол Бонду морфий, иначе удержать его в постели было невозможно, — раздаётся за спиной резкий голос Джеффри Бутройда. — Завтра он будет в порядке. Мэллори оборачивается и смотрит, как молодой человек рассеянно трёт некогда белым полотенцем покрытые высохшей кровью руки. В глазах Бутройда — та же тьма, которую Мэллори впустил однажды в свою душу, и ему остаётся лишь гадать, что послужило тому причиной. Кого тот потерял, проиграв ненасытному мраку? Чей голос, зовущий его и умоляющий спасти, он заглушает морфием и опием? — Хорошо, — кивает Мэллори. — Спасибо. Бутройд задерживает его взгляд и едва уловимо дёргает уголком ярких, по-женски припухлых губ, притягивающих взгляд на его узком бледном лице. В бульварных романах так описывают обычно вампиров, но Мэллори слишком хорошо известно, что настоящие вампиры выглядят совсем иначе. — На вашем месте, я бы не стал оставлять эту рану без внимания, — Бутройд подбородком указывает на плечо Мэллори. Кровь уже давно остановилась, и прилипшая к коже ткань сковывает движения. Жаль, ему нравилась эта рубашка. — Ерунда. — И всё же позвольте мне посмотреть. На когтях мог быть яд. Если бы на когтях зацепившей его твари был яд, Мэллори, скорее всего, был бы уже мёртв. Но он уступает без споров. Он знает Бутройда совсем недолго, но успел понять, как сложно тому предлагать свою заботу. Если его оттолкнуть, он ничем не покажет, что задет, но станет вести себя ещё более замкнуто. Мэллори стоило немалого труда вызвать его доверие и, похоже, некоторую симпатию, и он не готов перечёркивать всё. Рана неопасна, но если добрый доктор хочет в этом убедиться, почему бы не позволить ему. Пальцы Бутройда чутки и аккуратны, в них одинаково уместно смотрятся и острейший скальпель, которым он рассекает ткань, и смоченная в спирте тряпица, и иголка с шёлковой нитью. Мэллори чуть морщится, когда тот принимается зашивать его рану — сущая царапина, можно было обойтись и так, — но эта боль ничто в сравнении с тем, что ему доводилось испытывать. Он следит за движениями Бутройда и с трудом может поверить в то, что эти руки куда более привычны к работе с мёртвой плотью, чем с живой. Однако Мэллори легко может представить, как этот скальпель вскрывает чьё-то горло, пуская кровь и открывая холодному взгляду исследователя нежную трубку трахеи. Всё относительно. Живое может стать мёртвым в одно мгновение, а с недавних пора они оба знают, что и мёртвое можно вновь наделить жизнью. Или, по крайней мере, её подобием. У Джеффри Бутройда нет военного опыта Бонда или Мэллори, он не воевал в Абиссинии, не участвовал в подавлении восстания в Западной Ирландии, никогда не был в Афганистане или Трансваале. Но у него твёрдая рука, его сердце бьётся ровно даже в самые отчаянные моменты, и Мэллори знает, что за него стоит беспокоиться не больше, чем за любого в их маленькой команде охотников на ночных чудовищ. Если бы его несчастный сын был хоть немного похож на Бутройда, то был бы, скорее всего, ещё жив. Мэллори знает всё это — однако ничего не может с собой поделать. Он не смог спасти сына — и, словно искупая свою вину перед ним, старается сделать всё возможное, чтобы уберечь хотя бы Бутройда. Бутройд делает последний стежок, отрезает нитку и накладывает поверх раны повязку. — Останется шрам, — говорит он и сам же усмехается: на торсе Мэллори, не по возрасту крепком и увитом мышцами, и без того их наберётся с добрый десяток. — Этот хотя бы будет аккуратным, — мягко улыбается Мэллори. Ладонь Бутройда всё ещё лежит на его груди, тепло от неё удивительным образом унимает боль, и ему кажется, что свившаяся внутри каждого из них тьма чуть отступает в сторону в этот момент. Бутройд улыбается в ответ и, чуть помедлив, отнимает руку.