***
Портрет прадедушки не произвел на Джона большого впечатления — видал он рожи и пострашнее. Спугнув очередную стайку мышей, с писком разбежавшуюся у него из-под ног, он наконец вошел в небольшую комнатку с высоким окном под потолок. Очевидно, это место служило Адаму убежищем не в первый раз. В нише возле окна, из которого лился лунный свет, было устроено уютное гнездышко из одеял. На подоконнике стояла оплывшая свеча, в углу громоздилась стопка книг, рядом с которой стояли тарелка с какой-то снедью и бутыль с водой. Увидев Джона, Адам поначалу испуганно отполз к стене. Джон не обиделся — по правде сказать, он и сам бы насторожился, если бы на него из темноты надвинулся здоровенный мужик с мрачной рожей, как у него, а уж Адаму и подавно боязно должно быть. Так что он сделал шаг в сторону окна, чтобы дорогой женишок мог разглядеть его, и вежливо пожелал ему доброго вечера. — Как вы меня нашли, милорд? — поинтересовался Адам, пока Джон, вполголоса чертыхаясь, отряхивался от паутины. — Подсказало мое любящее сердце, — сердито ответил он. Несмотря на слабое освещение на галерее, Джон не мог не заметить, что глаза у юноши красные, а это не слишком приятное зрелище накануне свадьбы. — Я присяду, ты не против? — Конечно, нет, — кротким голосом ответил Адам. — А по-моему, ты просто мечтаешь, чтобы я убрался поскорее. Джону было недосуг изучать придворный этикет и прочую риторику — то пираты вниз по реке спустятся, то северные наемники буянят, а там и урожай собирать пора… Поэтому чаще всего у него было что на уме, то и на языке. В столице, впрочем, это считалось экстравагантным, а вот покойный родитель нередко журил его за то, что простоват и деликатного обращения не знает. Он не чинясь присел рядом с Адамом на одеяло и тут же, ойкнув, вытащил из-под задницы книгу, впившуюся в беззащитные тылы острым углом. Джон посмотрел на обложку — книга оказалась не каким-нибудь любовным романом, а наставлением по поводу лечения болезней у домашней скотины, — и приободрился. Возможно, от парнишки и правда будет польза. — О чем вы хотели со мной поговорить? — спросил тот. Джон почесал в затылке. — Да вот, все не могу понять, что с тобой не так, — признался он. — Может, ты мне объяснишь. — Со мной? Вы ничего не знаете обо мне, милорд. При всем уважении. — Может, знаю и немного, но не совсем ничего. Дворовые псы тебя не боятся, но слушаются, а слуги наперебой стараются тебе услужить. Ты воздержан в еде и не злоупотребляешь вином, а уединение и книгу предпочитаешь шумной компании за столом своего дяди. Похоже, ты неглуп, и характер у тебя хороший, к тому же ты из знатной семьи и хоть и не красавец писаный — без обид, — но на вид ничего так. Особенно если с твоим дедулей двоюродным сравнить, что на портрете. Твой дядя легко мог найти тебе куда более завидную партию. Так за каким чертом он навязывает мне тебя, словно порченый товар? — Ответ в вашем вопросе, милорд. Он мой дядя, и после смерти отца распоряжался деньгами и землями семьи по своему усмотрению. И собирается делать это и впредь, а от меня избавиться. Поэтому меня отдадут замуж — разумеется, ради общего блага, как залог заключаемого договора, — за человека состоятельного, но без влиятельной родни и… простоватого — без обид, милорд. Младшим супругом — чтобы на мне лежала почетная обязанность родить наследника, которая меня убьёт. — Пустые страхи, — махнул рукой Джон. — Не для меня. Мой родитель истек кровью и умер, едва дав мне жизнь, как и его родитель, и родитель его родителя, — спокойно сказал Адам. — Фамильный недуг. Будь отец жив, ни за что не отдал бы меня в младшие мужья. — Ну, в таком случае этому браку не бывать. — Не ты, так другой, — пожал плечами Адам. — У дяди есть на примете несколько женихов. Мне все равно не спастись от своей участи. Так что если у тебя в этом браке есть своя выгода, воспользуйся ею, я не против. — Хорошо. Тогда заключим договор, и я возьму тебя в мужья. Что касается наследников, обещаю не заговаривать об этом в ближайший год, а там видно будет. — Спасибо. Я и мечтать не смел о таком подарке. Еще один год жизни — столько всего можно успеть! — Например, привести в порядок счетные книги в поместье. После смерти моего родителя они в некотором… беспорядке. И я рассчитываю, что ты будешь греть мою постель — этим делом люди занимаются не только для того, чтобы наплодить ребятишек, но и для удовольствия. В наших краях тебе понравится, там есть всего понемногу — и лесов, и полей, и озер, — а люди у нас в основном добрые. Пашут землю, охотятся, гоняют тварей… Они стоят того, чтобы о них заботились. Думаю, и ты у нас приживешься. Лунный свет отражался в зрачках ярко-голубых глаз Адама, делая их еще ярче. Кажется, он вовсе не боялся того, что оказался в уединенном месте с мужчиной вроде Джона, при взгляде на которого и при солнечном свете оторопь берет. То ли глупый он, то ли слишком доверчивый. Или у него просто чутье на людей и он понимает, что Джон скорее руку себе откусит, чем обидит Адама неосторожным словом или грубым поступком. А еще Джон подумал, что не станет, пожалуй, гасить свет в их спальне, когда дойдет до супружеской любви, а наоборот, добавит лишний канделябр напротив кровати.***
За год их брачного союза Джон ни разу не пожалел о своем выборе. Адам оказался отличным спутником, всегда готовым помочь и поддержать. Не из тех младших мужей, которые считали, что их дело — украшать жизнь, а прочие низменные заботы оставляли старшим мужьям. А избавившись от некоторой скованности, происходившей от неопытности и мягкости характера, сделал ночи Джона не менее замечательными, чем дни. С учетными книгами Адам тоже отлично справлялся. Сам-то Джон был в этих делах не силен, как ни тщился родитель обучить его, даже за уши нещадно драл. А все без толку — не давалась Джону счетоводная наука. Зато с мечом и копьем обращался так, что любо-дорого. Поскольку теперь у него было на кого переложить заботу о доме и поместье, Джон мог чаще объезжать границы своих земель, гонять браконьеров, расправляться с тварями, да и дичи настрелять не забывал, и все это тоже шло на пользу миру и благосостоянию, как и разнообразию блюд на кухне. И все бы хорошо, но все ближе была первая годовщина свадьбы, и Джон стал замечать, что Адам все чаще становится задумчивым и тихим, замирая посреди разговора или иного занятия, словно стараясь запечатлеть в памяти каждую мелочь. От этого у Джона начинало ныть в груди, как пару весен назад, когда он поймал вражескую стрелу, и рана долго заживала, тревожа по ночам внезапными приступами боли. Он догадывался, что Адама тревожит данное накануне свадьбы обещание. Которое было, по сути, отсрочкой смертного приговора, но не отменяло его. И как всякий приговоренный к смерти, он стремится запомнить свои последние дни на земле, насладиться напоследок всеми красками жизни. И что он уже смирился со своей участью и готов заплатить своей жизнью за появление у рода Эшеров наследника. У Джона не укладывалось в голове, как мог герцог поступить так с Адамом, никому на свете не желавшим зла, главным преступлением которого было то, что он имел больше прав на деньги своего отца и его земли, чем нынешний герцог. Мало того что он все забрал себе, обобрав сироту — да и твари с ними, с деньгами и землями, — так он еще и жизнь готов был отнять! Гнев, кипевший в груди Джона, был с привкусом горечи — из-за того, что Адам и его считает таким же чудовищем. Думает, что он позволит Адаму растить в собственном теле того, кто прервет его жизнь, и покинуть этот мир, не увидев, как его дитя сделает первые шаги, не услышав его первых слов, не благословив его брачных браслетов перед свадьбой. Как назло, Джон был единственным ребенком в семье, иначе бы присмотрел какого-нибудь шустрого племянника и взял на воспитание. Его тяготила ответственность перед своим родом, который следовало продлить, но не ценой жизни Адама. Джон отправился объезжать западную границу своих владений, когда небо внезапно затянули тучи. Как он ни спешил, ливень обрушился на него, промочив до нитки, буквально на въезде в деревню. Пришлось ему укрыться в таверне, чтобы высушить одежду и согреться — изнутри и снаружи. Кабатчик Лен вынес ему дымящуюся чашку с медовухой. — Вот, согрейся, владетель. — Спасибо. Посиди со мной, да и себе налей, — предложил он. — Присесть могу, а от медовухи уволь. — Лен бережно погладил себя по выпирающему под фартуком животу. — Мой муженек уговорил-таки меня на третьего. Бойкий малец, так толкается, что у меня кружки на подносе ходуном ходят. Видать, по кабацкой части пойдет, хочет наружу поскорей, чтобы помогать родителю! — Лен оглушительно захохотал, довольный шуткой. И вытер вспотевший лоб краем передника, сверкнув покрытым дешевой позолотой браслетом на запястье. — Ты ведь у своего Криса старшим мужем? — спросил Джон, хотя в том не было нужды: младшие мужья носили браслеты из светлого металла, кто побогаче — из серебра, кто победнее — из дешевого сплава. — Так-то оно так, но сам посуди, господин, он у меня целый день в поле, со скотиной, с седла не слезает. А ну какая-нибудь овца дурная лягнет или кто с недобрыми намерениями явится? Сейчас-то у него короток разговор — так наподдаст, что злодей зубы будет по кочкам собирать. А с дитем же другое дело совсем, беречься надо. А мне что — пузо под стойку припрятал, и готово дело, не мешает. Что до насмешек, на них я внимания не обращаю. Как мой Крис говорит, если бы боги хотели, чтобы только младшие мужья рожали, то не снабдили бы их членами. А старшим была бы без надобности лишняя дырка внизу, «детские воротца», чтобы зачинать и рожать. Были бы люди как звери неразумные, которым с рождения богами предписано, как кому плодиться, — и, спохватившись, что уж слишком разболтался с местным владетелем, добавил: — У знатных-то господ все по-другому, конечно. А мы люди простые. К господам Джон относил себя с большими оговорками, и уж никак не к знатным. Его дед, уйдя на покой после воинской службы и поселившись на свободном клочке земли, скуки ради начал гонять зверье и нечисть, не отказывая в помощи ближайшим соседям, попутно разбирая свары и усмиряя тех, кто не хотел жить в мире. Спохватился он тогда, когда приехал в их глушь сборщик налогов и велел справить грамоту на владение доменом и принять присягу от местных вассалов из соседних деревень, которые давно почитают его владетелем. Возможно, Адам возмутится его предложением и сочтет его неподобающим — у них, аристократов, так не принято. С другой стороны, как говаривал отец, жить захочешь, и не так раскорячишься, и волчатину сожрешь, и шилом побреешься, и дымом согреешься.***
— Год я тебе дал, как и обещал, — сказал Джон, вручая Адаму ожерелье из серебра, в пару к брачному браслету, украшенное крупным изумрудом. Дорогой подарок, по традиции, такой дарят на пятую, а то и на десятую годовщину, но Джон считал, что Адам стоит того. — Пора подумать о наследнике. — Что ж, это был хороший год, — задумчиво сказал Адам. — Ты сдержал свое обещание, теперь мне пора выполнить свой долг. Мы можем попробовать зачать через две недели, на ближайшей растущей луне. — Нет, это слишком рано. Сначала я совершу объезд северной границы, а на обратном пути проеду вдоль земель степняков и как следует вздрючу всех, кого встречу. Это поможет держать их в страхе некоторое время, пока я не смогу уезжать из дома. — Тебе не обязательно сидеть до рождения ребенка за замковыми стенами. — Ну уж нет! Я не смогу встревать в стычки, пока он не появится на свет. Мало ли что — могут сбросить с коня или садануть копьем в бочину. Да и доспехи рано или поздно перестанут налезать… Эй, что такое? Слезы? Я же сказал, что буду беречь себя и младенца, ничего с нами не случится, нечего тут реветь! — Но я думал, что… — Что ты там думал, что я стану рисковать твоей жизнью? — возмутился Джон. — Променяю тебя — моего мужа, отраду моих глаз и сладкую дырку для моего члена — на какого-то малявку, которого я и знать не знаю? Ну уж нет, с этим я разберусь без тебя. Но запомни, нянчить его будешь ты, с меня хватит и того, что я буду таскать его десять месяцев у себя в животе. В тот момент Джон искренне верил в свои слова.***
К поддержанию мира и порядка на принадлежащих ему территориях Джон отнесся со всей ответственностью — в таком важном деле лучше немного перестараться, чем дать слабину. Он навестил нескольких особо воинственных соседей, расшугал нежить на северной границе, завалил камнями показавшееся ему подозрительным ущелье и выжег разросшиеся кустарники на нейтральной полосе, чтобы улучшить обзор. В результате он едва успел к поджидавшему его в замке Адаму, который от нетерпения, казалось, готов был содрать с Джона штаны и оприходовать его прямо на пороге. А на следующей растущей луне Адам подловил Джона у зеркала, когда тот пристально разглядывал свой живот. Живот выглядел как обычно — загорелый, покрытый редкими темными волосками, сгущавшимися к середине. Под кожей проступали пластины мышц — зрелище, к которому Джон давно привык, и все равно слегка им гордился. — Думаешь, все получилось? — спросил Адам. — Лекарь подтвердил. Да я и сам знал — никогда еще меня не тошнило от запаха жареной рыбы. Меня вообще никогда в жизни не тошнило, даже когда весь наш отряд отравился несвежим кобыльим молоком во время похода в южные степи. — Джон судорожно сглотнул, дернув кадыком, потом повернулся и стал разглядывать свой живот в профиль. — На таком сроке будущее дитя примерно размером с зернышко и не занимает много места, — заметил Адам. — Если ты и раздался в талии, то совсем чуть-чуть. — Как думаешь, не объявить ли радостную новость нашим людям? — неуверенно спросил Джон. — Как хочешь. Я-то не против: наконец-то меня перестанут облапывать взглядами, гадая, не на сносях ли младший муж владетеля. — Ты свое дело сделал, и скоро все об этом узнают, котеночек. То, что ты посеял, взошло. Можешь гордиться. Адам смущенно опустил глаза. Джон серьезно подозревал, что его супруг не так уж и рад быстрому успеху, и не прочь был бы еще потрудиться для зачатия наследника. Придется Джону его допускать время от времени до своей задницы, раз он так разохотился. — Так что, расскажем всем о будущем молодом хозяине? Джон не был суеверен, но… Не зря предки считали, что до поры до времени нужно оберегать таинство зарождающейся жизни от недоброго взгляда. — Дождемся праздника зимнего солнцестояния, — решил он. — Тогда и объявим. Будет подарок нам всем. А до той поры пусть зернышко окрепнет и приживется.***
На пиру в честь праздника солнцестояния, после того, как Джон громогласно объявил тост за здоровье будущего наследника, Адам выслушал множество двусмысленных комплиментов и пошлых шуток, половину из которых по причине тонкого воспитания не понял, тем не менее вежливо кивал и с серьезным видом благодарил за поздравления и добрые пожелания. Против ожидания, весть о том, в чьем чреве растет долгожданный наследник, не вызвала шепотков и пересудов. Возможно, обычные люди и вправду относились к этому проще, чем аристократы. Или дело было в том, что многие из них видели, как Джон ударом кулака в лоб валит с ног быка, кто знает. Вскоре после праздника пришло письмо от дядюшки-герцога. Адам принес его в комнату Джона, когда тот примерял камзол, скроенный по новым меркам. — Как поживает наше маленькое зернышко? — спросил он. — Уже размером с яблоко, как говорит лекарь, — сказал Джон и заметил письмо в руках Адама. — Послание любящего дядюшки? А почему такой печальный вид, уж не зовут ли нас на похороны? По этому поводу я готов заказать еще один новый камзол. — Дядюшка в добром здравии и приглашает нас отпраздновать свои именины, — кисло сказал Адам. — Как думаешь, будет уместно сказаться больным или отговориться нападениями нежити на севере? — Нас приглашают к твоей единственной живой родне — хотя, видят боги, я с удовольствием свернул бы твоему дядюшке его тощую шею, — а ты ищешь повод отказаться? Ну уж нет, я такого не упущу, меня наконец перестало мутить и проснулся зверский аппетит. Это маленькое зернышко ужасно прожорливое. Удивительно, даже когда целый день скакал на лошади и махал мечом, я съедал куда меньше. — Но не будет ли тебе вредно… — Ни слова больше! — перебил Джон. — Я воздам должное праздничному столу твоего дядюшки, прежде чем буду вынужден надолго засесть дома. А если кто-то из этих высокородных задавак посмеет хоть слово дурное тебе сказать, пожалеет. Мне даже пузо размером с арбуз не помешает надрать задницу любому из них. Путь до замка герцога Джон начал в карете и очень скоро понял, что слегка поторопился, сказав, что его уже не тянет блевать. Поэтому он пересел в седло и сразу повеселел — тошнота не прекратилась, но, по крайней мере, стало не так скучно. Для полного счастья ему не хватало только пустить коня в галоп, но под строгим взглядом Адама он подбирал поводья и трусил рядом с ним неспешной благопристойной рысью. Шпили замка, украшенные разноцветными праздничными флагами, показались на горизонте на третий день пути, и Джон возликовал — они как раз поспеют к праздничному пиру, а на следующий день можно будет и откланяться. — Рад сообщить вам, дядюшка, что мы ждем прибавления в семействе, — сказал Адам после положенных по этикету приветствий и добрых пожеланий имениннику. — Прекрасно выглядишь, Адам, — сладко улыбаясь, сказал герцог. — Ты уверен в том, что действительно на сносях? Мне кажется, ты ничуть не пополнел. — Это потому, что вы не туда смотрите, милорд герцог, — расхохотался Джон и похлопал по переду своего нового камзола огромной ладонью. — Может, пока не так и заметно, но доспехи уже давят на живот, и меня мутит от кухонных запахов. А в остальном я в добром здравии, не иначе как вашими молитвами. — Это странное решение для старшего мужа. Должно быть, мой племянник наговорил вам разных глупостей о семейных проклятиях. — Впервые об этом слышу, — не моргнув глазом, соврал Джон. — Мне просто хотелось стать родителем. Нет большей радости, чтобы привести в мир новую жизнь, разве нет? К удивлению Адама, визит в родовой замок доставил ему немало приятных минут. Он не особо любил дядюшку и еще меньше — его единственного сына, который с самого детства изводил Адама своими пакостями. Поэтому с особенным удовольствием наблюдал их недовольные мины, в то время как остальные гости поздравляли его с будущим наследником и новой веточкой на родословном древе. Что до Джона, то он искренне веселился, глядя, как вытягиваются лица приближенных герцога, когда он рассказывает о своем положении и подробно делится ощущениями. Это развлечение оказалось последним совместным выходом в свет — сразу по возвращении зарядили дожди, потом выпал снег. Живот Джона округлился, младенец требовательно толкался внутри, словно ему не терпелось скорее освободиться из своей темницы и оказаться снаружи, где так много интересного. — Зернышко так и норовит прорасти, — жаловался Джон. — Мне кажется, мой живот вот-вот лопнет, как перезрелый персик. — Ты отлично справляешься, Джон, — говорил Адам, поглаживая его живот и безмолвно призывая неугомонное зернышко посидеть тихо и дать своему будущему родителю хоть немного покоя. — Кто придумал, что вынашивать детей должны младшие мужья — как бы ты таскал такой живот, — хвастливо говорил Джон. — Валялся бы целыми днями на кровати. И тут же переходил к жалобам: — Если бы ты знал, как мне надоело таскать за собой этот мешок с младенцем и на ощупь доставать конец из штанов, чтобы отлить. Я уже начинаю забывать, как он выглядит. И еще, мне не хватает тех сладких минуток, когда ты усаживался сверху и прыгал на нем, а я мог полеживать на кровати и наблюдать, как ты стараешься за нас двоих. В ответ Адам вздыхал и терпеливо выслушивал все эти излияния. И зорко следил, чтобы Джон не переедал, а также заставлял его выходить на долгие прогулки во двор. В постели ему тоже приходилось немало потрудиться — в последние три луны срока будущий родитель всегда становится охочим до плотских утех. Впрочем, Адам не жаловался и ублажал Джона по первому требованию. Первый снег, как обычно, принес вести о тварях, которые, прежде чем залечь в спячку или откочевать в теплые края, спешили подзаправиться свежим мяском и харчили все подряд — овцу ли, собаку, или зазевавшегося поселянина, все едино. Джон уже прикидывал, кого из десятников поставить во главе отряда, но Адам неожиданно захотел отправиться в рейд сам и проявил при этом несвойственную ему настойчивость. Не иначе как грядущее отцовство на нем сказалось, или то, что Джон в последнее время много позволял ему в постели. — Если я настолько никчемный, что дитя приходится носить старшему мужу, может, я сгожусь на то, чтобы довести три десятка долбоё… храбрых воинов до границы! — в конце концов потеряв терпение, рявкнул Адам. — И уж конечно, сумею проследить, чтобы они не шлялись попусту по округе, пьянствуя и тиская местных парней на сеновалах, а по-быстрому зачистили границу от тварей и вернулись в гарнизон. Возразить против этого было нечего — Адам хоть и не достиг особого мастерства во владении мечом, но из лука стрелял метко. И главное, все замковое войско слушалось его беспрекословно. Джон до поры удивлялся этому, пока случайно не подслушал, как десятник костерит нерадивого солдата, угрожая ему гневом младшего владетеля — дескать, раз тот сумел самого милорда Джона завалить и обрюхатить, то ему и подавно глаз на жопу натянет, если осерчает. Тогда Джон только посмеялся, а теперь оказалось, что такая репутация очень даже пригодится. Провожать Адама Джон вышел в рубахе навыпуск, которая кончалась ниже колен. Портки он давно не носил — пояс сползал с круглого живота, штаны висели мешком и путались в ногах. — Поосторожнее там, — напутствовал он. — Не увлекайся. Вдоль границы пройдись, запалите пару стогов с прошлогодним сеном, и ладно. — Еще хорошо парочку тварей поймать. Кишки выпустить и по снегу раскидать, — добавил десятник, но получил от кого-то из товарищей мощный тычок в спину и послушно притих. Джон проглотил кислый комок, подступивший к горлу, и слабо махнул рукой: — Езжайте уже. А то я тут разрожусь прямо на крыльце, пока вы сопли на кулак мотаете. А ну быстро съёбывайте отсюда, курвины отродья, хуесосы мудоглазые! Десятник одобрительно кивнул: по традиции, провожая отряд воинов в путь, надо ни в коем случае не показывать, что тревожишься и желаешь их скорейшего возвращения. И обязательно наговорить им вслед срамных слов, которых, как известно, побаивается разная мелкая нечисть. Добрые пожелания Джона пошли на пользу, Адам и его отряд вернулись в целости и сохранности, и даже на день раньше, чем обещались. И все равно не успели. Когда Адам переступил порог, все было кончено — новорожденный младенец обмыт и туго спелёнат, а его родитель подкреплял свои силы бокалом горячего вина и холодной бараниной. — Лучше бы получить копьем в живот, — пожаловался он Адаму между двумя глотками. — Хорошо, что тебя тут не было, а то схлопотал бы пару затрещин за то, что со мной сотворил. Я думал, меня разорвет пополам, но слава богам, все уже позади. Теперь ты можешь вкусить все радости отцовства. А я отосплюсь, сожру целую сковородку жареных перепелов и запью пинтой пива. И как только дырка между яйцами и жопой закроется, сяду на коня и, видит бог, не вспомню о мелком, пока не настанет пора давать ему в руки первое копье. Адам запечатлел на усталом челе своего супруга целомудренный поцелуй и осторожно взял на руки сына. Туго спеленутый наследник был и вправду похож на продолговатое зернышко. Он сладко спал и слегка морщил во сне похожий на пуговку нос. — На кухне есть свежее молоко, на случай, если он проголодается, — сказал Джон, осушив кружку до дна. — И сколько угодно чистого полотна для пеленок. Забирай и нянчись, как и обещал. Когда Адам закрыл за собой дверь, унося прочь зернышко — тьфу ты пропасть, новорожденного сынка! — Джон вытянулся на кровати, раскинув руки, и блаженно застонал от удовольствия. Какое счастье наконец-то поспать на животе! Внутри у Джона еще немного побаливало, сокращались мышцы, вновь делая тело принадлежащим только ему одному. Лекарь сказал, что неприятные ощущения продлятся несколько дней, а потом все станет по-прежнему. Едва он закрыл глаза, из-за стены послышалось негромкое кряхтенье и беспокойное хныканье. Джон перевернулся на бок, прикрыв второе ухо подушкой. Он свое дело сделал, теперь очередь Адама. Но тот, похоже, не справлялся, потому что хныканье становилось все более недовольным, и очень скоро переросло в громкий и сердитый рев, от которого подушка совсем не спасала. От него еще сильнее сводило живот и почему-то ныла грудь. Джон сел на кровати и оттянул ворот рубахи. Оказалось, соски набухли и стали темно-розовыми. Джон озадаченно наблюдал, как на кончике соска выступила мутная капля и, сорвавшись, смачно плюхнулась на живот. — Вот же бля… — растерянно сказал он. В этот момент за стеной раздался очередной вопль, и, словно в ответ на звучащее в голосе младенца возмущение, молоко закапало и со второго соска, а потом и вовсе потекло тонкой струйкой, пачкая кожу и волоски на груди. — Адам! — взревел Джон. Тот влетел в комнату, как будто ждал под дверью, и как-то уж очень ловко всунул кулек с младенцем Джону в руки, а младенец не менее ловко поймал беззубым ртом сосок и намертво присосался к нему, довольно причмокивая. Рука с крохотными пальчиками цепко вцепилась в волосы на груди родителя. А Джон… У него разом исчезли из головы все заботы и тревоги, и он погрузился в состояние покоя и довольства.***
Сытое зернышко мирно посапывало на кровати между своим отцом и своим родителем. Аппетитом малыш явно пошел в папу. — Твой дядюшка прислал поздравление с рождением наследника, — шепотом рассказывал Джон. — Знаешь, кто привез письмо — тот парнишка, что прислуживал тебе в замке. Я еще звал его с нами, но его родитель не отпустил, помнишь?.. Жаль, шустрый мальчишка. Держит ушки на макушке. Так вот, он рассказал, что твой двоюродный брат никак не может зачать потомство. Ни сверху, ни снизу, ни с законным мужем, ни с наложниками. Нашему зернышку стоило бы вырасти в крепкого парня, на случай, если придется повоевать за наследство его деда. — Малыш только родился, а ты уже присматриваешь для него кусок земли, за который можно будет подраться? — Наши земли так удачно расположены рядом, — уклончиво сказал Джон. — Это не просто совпадение, а знак судьбы. — Ты взял меня замуж, чтобы возить товары в гавань через эти самые земли, — возмутился Адам, — при чем тут судьба! — Никогда не знаешь, как жизнь повернется, дорогой мой супруг. А теперь позволь узнать, почему ты так хитро улыбаешься, а твоя рука щупает мою задницу, словно выбирает самого жирного гуся на рынке? И не мечтай мне присунуть, пока я не отдолблю тебя в зад за все прошедшие месяцы, пока я тебе подставлялся. И даже потом не вздумай соваться ко мне со своим плодовитым хером на растущей луне, если не хочешь, чтобы я тебе узлом его завязал! — Это будет не слишком разумно с твоей стороны, — кротко ответил Адам. — Почему еще, — с подозрением спросил Джон, мучимый нехорошими предчувствиями. — Видишь ли, если ты решил отвоевать для первенца дядюшкины земли, то нам нужен еще один наследник, для продолжения твоего рода. — Разве можно говорить о таком мужику, который только что разродился, бессовестный! Если и решусь еще раз это повторить, то не раньше, чем лет через сто! И ты будешь все десять месяцев ухаживать за мной, не отходя ни на шаг, а потом держать меня за руку, пока я рожаю! — Конечно, конечно, милый, — Адам ласково погладил Джона по заду, — так и будет. Можно назвать второго малыша Рис или Бин, раз уж такие имена по вкусу твоему родителю, да, сынок? Артур Грейн Эшер, первенец и наследник, не открывая глаз, сыто икнул и снова ровно засопел.