Ненастенька

Пили чай. Морозко — вприкуску с ледяными снегирями. Снегурочка — деликатно размешав ложечкой еловые иголки. Кощей — косясь на зайчатину, аппетитно выложенную на блюдо, но вот беда — замороженную в куске льда, как и все в Морозкиных чертогах. Кощей поглядел в темные бездны кружки. Эх, опять уйдет отсюда насквозь простуженным, хрипящим и голодным. Каждый вторник – одно и то же! И все-таки, он сюда приходил каждый вторник. День, когда Морозко и Снегурка устраивали официальный прием. Когда-то, в более сказочные времена, здесь бывало шумно и весело. Приходила Баба-Яга, ведя за ручку свою дочку, Синеглазку, девицу на выданье, красоты и силы необыкновенной! Кощей бы и посватался — толковая девка же, — но любил, чтобы посубтильнее, вроде Настеньки, а Синеглазка-богатырка в обхвате что твой дуб. Приходили Леший и лесовики. Бородатая банда с полными лукошками настоящей, незамороженной, еды: грибов, ягод, брусничных варений, ореховых солений. Прикатывали бобры чан с Русалкой — она разила наповал пышностью обнаженных телес, громко хохотала и брызгалась водой. От нее Кощей стыдливо отводил взгляд: тоже не его типаж, не Настенька, не скромница глазки долу, а целая… бабища! Появлялась у Морозки и Марья Моревна, лихо свистящая в два пальца и управлявшая ветрами, заносило в гости и заморскую родственницу Снежную Королеву с синеньким голеньким Каем на брильянтовом поводке, которого она никогда не спускала с снежных колен. Много было всякого, и много разных чудесниц-прелестниц знавал Кощей, но время шло, сказочные времена отступали, и все меньше знакомых лиц появлялись в чертогах по вторникам… Бабу-Ягу разбил ревматизм, Синеглазка вышла замуж за строгого летающего парня из далекой Шамбалы, Леший и лесовики, научившись варить из болотной воды огненную, пропали напрочь в своих болотах и мхах. Русалка растолстела так, что перестала влезать в чан, и отсиживалась теперь в реке. Марья Моревна угорела в чаду химического опыта, превратилась в вихрь и, хоть и стучала иногда в окошки, подмигивая, но чай ей был уже и ни к чему… Снежная ж Королева влипла в долгую дрязгу с какими-то алиментами кому-то — это были последние слухи о Морозкиной дальней родне. Вот и сидели они теперь втроем, что три опенка на пеньке. Тянули чай. Кощей поглядывал на Снегурку: оценивал. Вроде и хороша девка: щеки наливные, груди расписные, но все равно не то, не Настенька. Слишком холодная, никакой в ней искорки. Вспомнил Кощей те времена, когда был молод и бодр, и вспомнил всех своих Настенек — у каждой теплилось на донышке взгляда по огонёчку согревающему… Это тепло кости его и грело. Словно услышав Кощеевы мысли, Снегурка вдруг прозвенела: — А женись ты, Кощеюшка! Кощей посмотрел на нее круглыми бледноватыми глазами. Удивился. — И то дело, — пробасил Морозко, — набаловал ты много, друг ситный, а теперь время остепениться пришло. Женись! — На Настеньке? — с надеждой спросил Кощей. Морозко и Снегурка переглянулись. — Можешь и на Настеньке, — согласился Морозко, — а мы тебе поможем! И трижды хлопнул гигантскими рукавицами. Распахнулись двери, вкатились в двери сани. Сани через себя кувырнулись — стали конем белым, с гривой что туча. — А, — махнул Кощей окольцованной перстнями рукой. — Не добыть мне так Настеньку. Раньше бы — вскочил на коня, помчал, похитил… А сейчас — застряну с конем в пробке и дело с концом. Или еще хуже — хорунжих на меня вызовут. В форме. И с врачами. Нет, не видать мне больше Настенек. Он зажмурился и представил, как несется на белогривом жеребце навстречу своей любви. Статный, в кольчуге, при мече-фламберге! Рыцарь! И с сожалением потрогал свои изрядно высохшие косточки. Хрупкие они стали, будто веточки. Ввалились все. Нет уже той гордой реберной дуги, того страшного хребта с шипами! Все проходит, ржавеет игла в яйце… — А ты иди на Новый год, — присоветовала Снегурка, — в это время люди все шальные и веселые, чудаков не боятся, дураков не стесняются. И конь твой празднику будет впору — мы ему вызолотим гриву и копыта! А то жалко тебя, Кощеюшка… совсем ты сонный стал. Боимся мы с Морозкой, что одни чаевничать останемся… Ведь тут и сказке конец! Конь, услышав про золоченую гриву, заинтересованно покосился глазом на Кощея: мол, давай, дедушка, соглашайся! — А меня нарядите? — спросил Кощей. — А как же! Под Морозку! У фигуристов не бывает выходных. По крайней мере, у тех, кто стремится выиграть Кубок. Юра Плисецкий стремился. Поэтому и бежал он тридцать первого декабря на площадь, знакомиться с новым тренером из Сингапура, вместо того, чтобы сидеть дома и коситься на праздничные разносолы в предвкушении главной ночи года. Тренеру из Сингапура российские праздничные тонкости если и были известны, то значения он им не придавал. Поэтому и назначил встречу в такую дату, да еще и в десять часов вечера. Времени у него мало — он хочет посмотреть на Юру в Ледяном дворце и если сочтет нужным — заберет его на стажировку! Конечно же, сочтет. В этом Юра не сомневался. Сомневался он только в том, что успеет вовремя. Вот и бежал по скользким дорогам, мимо украшенных витрин, праздничных елей и смеющихся людей, бежал так, как зайцы от волка не бегают. За шансом победы бежал! Он выскочил на площадь в десять часов две минуты. Огромная ель упиралась в темное небо золотой звездой. В матовых шарах отражались лица гуляющих: в красных колпачках, в цветных париках, в волчьих ушках… И вдруг проплыла лошадиная морда. Юра резко обернулся. Белый-белый конь с золотой гривой потянул к нему теплые губы. Юра машинально протянул руку. Конь в нее бархатисто фыркнул. На коне сидел старик — странный старик. Глаза круглые и бледные, светятся. Голова что череп. На черепе подбитая мехами шапка. На костлявых плечах — шуба на три размера больше. Тоже в мехах и с золотым узором. Точно — иностранец. Накупил барахла на Арбате. И снова старик! Юра смело шагнул навстречу тренеру и заявил: — Я — Плисецкий! Можете меня смотреть сколько угодно, но я вам все равно подойду. И поеду с вами. — Настенька, — сухим шелестящим голосом прошипел старичок и дернул Юру за протянутую для пожатия руку. И странное дело! Рука словно вросла в старикову, а конь встал на дыбы, тряхнул гривой и пропал с площади без следа — остался у елки только снежный буранчик, быстро, впрочем, улегшийся… Кощей тащил Настеньку в свой замок. Он снова, как и встарь, чувствовал себя страшным и сильным: изо всех сил выпячивал стариковские ребра, гремел шпорами и иногда взглядывал на Луну с видом повелителя: ему казалось, что в лунном свете его профиль диво как хорош. Настенька оказалась смелая: не отбивалась, не орала «Иванушка-а-а-а!», и это Кощею сильно льстило. Неприятно жениться на девице, у которой все думки о каком-то Иванушке. По остальным же признакам это точно была Настенька: тоненькая, легконогая, с пшеничными волосами, с синими глазками и нежным личиком. Кощей углядел ее еще тогда, когда она бежала по улицам, топоча тонкими ножками, такая трогательная и милая… В Кощее проснулся охотник, и он загнал эту дичь, поймал и… женится на ней, обязательно женится на этой дичи! Романтик из Кощея был так себе. И речи дивные ему уже плохо давались. С трудом он вспоминал свои былые ухватки: вот тебе, Настенька, злата и серебра! Вот тебе зеркальце волшебное! Забрезжили вдали пики замка. Черные и неприютные, словно обломки выброшенного на берег корабля. Кощей взвизгнул и круто развернул коня обратно. Белая грива взметнулась и опала. Назад, назад, к Морозке! Нельзя приводить Настеньку в такое жилище: что там сейчас? Запустение. Паутины не развешано — пауки разбежались. Кости валяются небеленые — покрылись мхом. Мыши летучие переселились незнамо куда — ни одной зверюшки не осталось. Над златом и сребром давно никто не чах — оно накрыто рогожкой и лежит в углу, не возбуждая никакого интереса. А главное — заветное яйцо валяется на столе, как какая-нибудь пустая черепушка! Никакого порядку в доме! И Кощей несся к Морозке, чтобы тот придержал у себя Настеньку, пока управятся в замке хозяйственные дела. Настенька на лихой поворот среагировала странным «уп!» И только. О, какой это был Дворец! Юра вкатился в него, как золотой шарик в хрустальный графин. Это было великолепие, достойное лучших фигуристов! Все, все изо льда! Резные двери и стены, потолки и зеркальные полы, даже светильники, горящие розовым огнем зимнего рассвета, и те изо льда! Юра поплотнее застегнул курточку, вынул из рюкзачка коньки, надел и зашнуровал. Раз уж тренер привез его в такой Дворец, значит, навык нужно показывать незамедлительно! Тем более, он тут не один. Здесь еще один старик с бородой, похожей на сугроб, и девица в серебряном платье и с красными щеками — видно, соперница, и только что откатала. — Музыку! — потребовал Юра, жалея, что не прихватил своего лучшего костюма, чтобы затмить краснощекую красотку. Сингапур — только для него! Старики переглянулись, красотка звонко захохотала и пристукнула каблучками. Звон понесся по зале, выкатились откуда-то плотные пушистые шары, оказавшиеся зайцами-беляками. Рассыпались звоном колокольцы на их шеях. И грянула такая музыка, которой Юра в жизни не слышал! Словно выла вьюга, словно мели метели, словно снега звенели, словно тысячелетние льды гудели! Синие и зеленые блики плыли по льду, Юра носился на коньках среди кувыркающихся зайцев, и думал: «Вот это Сингапур, блядь! Вот это уровень! Я здесь приживусь… я здесь прорвусь…» И старался изо всех сил. Он несся маленькими шажками прямо на старика-тренера, отступал словно в страстном фламенко, вертелся волчком, и белые зайцы не успевали за ним в подтанцовке. Старик-череп глядел жадным взглядом. Бледный свет его глаз начал разгораться. Юра знал этот свет, он означал: «О, да, ты будешь моим!» Бородач и красотка пустились в пляс, красотка подмигнула Юре. Ее длинная коса летала по воздуху, бубенцы на кокошнике звенели. Музыка набирала мощь, еще, еще сильнее! Громче! Вытянувшись в неимоверно грациозном усилии, Юра вращался юлой с чувством полного триумфа, как вдруг увидел, что старик-тренер, растопырив костлявые руки и цепляясь за лед ржавым мечом с волнистым лезвием, бежит к нему, шлепается навзничь, поднимается и снова бежит. — Настенька-а-а! — кричал старик. Юра остановился. — Я не Настенька, — сказал он. — Ненастенька?! — хором сказали все и замерли. Музыка тоже замерла. — Ненастенька!!! — завопил старик. — Выходи за меня! Злата и сребра навалом — чахни в свое удовольствие. Еще зеркальце есть у меня такое: повернешь одной стороной — там страны далекие, другой повернешь — там… там… тоже страны далекие. Морозка и Снегурка закивали. Они видели то зеркальце. С одной стороны показывало львов — с другой пингвинов. — Выходи за него, — повторила Снегурочка, — а то он старенький совсем. Заболел недавно, а отвару мухоморового некому поднести. — А так мужчина он видный и хоть куда, — спешно перебил ее Морозко густым басом, — ты не смотри, что семь ребер осталось, зато какие! Одно к одному, как жемчужины! — И боец он знатный! — подхватила Снегурочка. — Вот придет твой Ивашка, а он ему сразу голову долой! — Я ему голову долой! — подтвердил Кощей, памятуя, что никакого Ивашки Ненастенька не звала. Глядишь, и обойдется без демонстраций. — Вот меч. И он показал на заржавленный фламберг, к которому осторожно принюхивались зайцы. «Опять я в бордель попал», — с тоской подумал Юра. — «Творческая, мать его, среда. Всем подавай маленьких мальчиков. Ну что, надо валить, пока Ивашка не заявился, а то еще скрутят…» Он заскользил по льду, с сожалением прощаясь с великолепными интерьерами Дворца-борделя. В его карьере нечасто, но случалось сталкиваться с разными извращенцами, готовыми оказать всепосильную помощь за особенного вида услуги. Вон, и Никифоров, пожалуй, туда же… Лет через пятьдесят тоже будет остатками ребер хвалиться и обещать молодым фигуристам заморские страны в обмен на звездные тренировки и шикарные условия. Со вздохом он присел на ледяную скамью между бородачом и красоткой. Странно — от них не шло тепла, словно от мертвых. Юра поднял голову. И старик этот, на льду который, он тоже вроде как и неживой: кости торчат, глаза горят… — Ебушки! — ахнул Юра, пытаясь запихнуть коньки в рюкзак. — Нет-нет, я еще не стал чемпионом, мне еще жить да жить!.. Но неумолимо близился череп старика, вспыхивал на свету фламберг. — Ненастенька-а-а! Конек зацепился за карман рюкзака и никак не влезал. Юра вскочил на ноги, раскрутил рюкзак над головой и прицельно метнул его в старика. С громким «помп!» череп отскочил и покатился по полу. Бородач ахнул и потянулся за посохом. — В синицу превращу! Заморожу! Разобью! — Я вас сдам в Ассоциацию фигурного катания, — пообещал Юра, прыгая через сверкающие сугробы и уворачиваясь от свистящего над головой посоха. Красотка в серебряном заливалась смехом, наблюдая, но вдруг бородач и ей треснул по кокошнику посохом, она спохватилась и понеслась за Юрой, приговаривая: — А я тебя в подружки себе приметила, Ненастенька! Вместе чай будем пить, вместе варенье из шишек заготавливать! — Да вы все ебанулись! — взвыл Юра, припуская быстрее. Двери перед ним закрывались. Высокие, резные врата, а не двери, они сходились словно две льдины на поверхности бескрайнего океана. Там, на дне океана, светила путеводная звезда. Юра оценил свои шансы, обернулся. За ним скакали, бежали и ковыляли: серебряная дамочка в кокошнике, бородач с огромной палкой наперевес, десяток зайцев и изнемогающий под весом меча старикашка с нахлобученным набок черепом вместо головы. Быстрее, еще быстрее! И тут заяц-предатель метнулся Юре под ноги, рассчитывая повалить его. Но Юра, заметив его белую шубку, с размаху пнул так, как пинал бы на чемпионате мира по футболу мяч в последнем решающем пенальти. Заяц со скоростью пушечного ядра и совершенно беззвучно вылетел в щель между ворот. Следом выбежал на снег Юра. Ворота захлопнулись за его спиной. Тишина редкого перелеска не нарушалась ничем, кроме далеких голосов празднующего города. Юра обернулся. Позади — сугроб как сугроб. Может, чуточку выше остальных. Коньки остались внутри — жаль. Ну, что поделаешь. Такова жизнь восходящей звезды — прорываясь сквозь тернии, пробираясь сквозь препятствия, пробегая сквозь… зайцев и похотливые скелеты?.. Стараясь больше ни о чем не думать, Юра вынул из кармана мятную жвачку, кинул ее в рот и побрел по тропинке по направлению к цивилизации. У Морозки же разыгрывалась настоящая трагедия. — Ненастенька-а-а!!! — рыдал Кощей, прижимая к груди оставленные коньки. — Красавица!!! Душенька!!! Невестушка-а-а!!! Морозко молчал. Поведение нынешних невест возмутило его до глубины души. Раньше девицы были хорошими. Все с ними было просто: тепло ли тебе? А так тепло? И сидит она замерзаючи, но улыбается, мол, тепло мне, дедушка, тепло мне, миленький. Потому что знала, дура, что или тепло ей и взамуж, или на свиньях домой покатит… А сейчас что? Сбежала девица из-под венца! Позор, неслыханный позор! Снегурочка утешала Кощея: — А зачем тебе та Ненастенька? — говорила она преувеличенно бодро и звонко. — А зачем тебе та грубиянка невоспитанная? А зачем… — Жениться!!! — А зачем тебе жениться? — тем же тоном продолжала Снегурочка. — Скучно же, — хныкал Кощей, — тыщи лет живу, скучно мне! И утирал слезы коньками Ненастеньки. А потом вдруг покрутил их, сел на костлявый зад и приспособил каждый конек себе на ноги: и на правую, и на левую. — А ну-ка, — сказал он, — подсобите. Морозко и Снегурка подхватили его под руки и пустили по льду. Кощей, качаясь, принял положение кочерги и проехал немного. — А еще, — сказал он таким сладким голосом, будто отведал черники. Еще подтолкнули. Кощей, колеблясь и размахивая руками, выпрямился и восхитился: — Я лечу! Я плыву! Я как гусик! Я как лебедушка! За ним в качестве подушки безопасности катились зайцы. Морозко и Снегурка переглянулись. И снова был вторник. На ледяных скамьях вокруг арены сидели: Морозко и Снегурка на почетных местах, как хозяева, оба в новых белоснежных, с золотом, шубах. По правую руку — Баба Яга, обернутая войлочными одеялами, с трубкой заморского табаку в зубах, — дочка привезла. Дочка, богатырка Синеглазка, сидела рядом. Ее пригласили посредством зеркальца, той его стороны, где львы, и она приехала с мужем и тремя десятками африканских духов. Духи, болтливые и сплошь в ярких саронгах, висели на стенах и под потолком. Муж Синеглазки, огромный и горячий, как вулкан, дымился черным дымом благодушия. Ему все здесь нравилось. Русалке раздобыли цистерну из затопленных, и она восседала в ней, словно царица в ладье. На голой груди красовались богатые жемчуга. Снежная Королева прибыла рано утром на оленях и тоже заняла место на трибунах, поглаживая свернувшегося на ее коленях калачиком Кая, и поражая гостей длиной ног и высотой ледяной короны. Прибыли и по мелочи: духи и лесовики, черти и гномики, кикиморы и светлячки. Эти занимались продажей своих горячительных напитков и гнилостных яств по рядам. Марья Моревна вьюжила под самым потолком, тревожа и щекоча африканских духов. И вот все стихло. Темнота пала на лед, а потом пробрался-просочился луч лунного света. В его столбе появилась черная фигура с опущенной головой. Гости зашуршали программками. «Ненастенька» — так называлась композиция, первая трель которой (уханье совы) донеслась до их слуха. Потом загремели скалы, забурлила вода! Луч света выхватил бледный череп, несущийся на зрителей. Под ним белели начищенные кости и сверкали лезвия коньков. Зрители ахнули, булькнули, плеснули, хрюкнули. Снежная Королева приподняла бровь. Кощей, а гвоздем представления был именно он, присел и принялся вращаться так быстро, что Лихо Одноглазое прикрыло уставший глаз, а потом он вскочил и подпрыгнул, и понесся быстрыми шажками, как галопирующая свинья, и поскакал, высоко задирая колени, как калиф-аист, и распластался на льду, размахивая руками и ногами в стиле снежного ангела, и в конце, на самой глубине последней трагичной ноты, рассыпался на кучку костей, возопив: — Ненастенька!!! Гости остались довольны. Кощею подарили уйму приятных подарков: пару крепких ребер, клетку летучих мышей, банку пауков, точило для фламберга и просто шикарный букет жирных черных пиявок. — Приходите еще, — приветливо приглашала Снегурка, — у нас открыт буфет: между прочим, там не все заморожено… Русалка откинула жемчуга и обнажила грудь. Кощей не глядя расписался лихим росчерком когтя. Африканские духи катались по льду на попах в безуспешной попытке повторить триумф. — В следующий вторник у нас «Ненастенька, вернись!» — басил Морозко, — сложнейшая новая программа… три раза в кучку сложится! Кощей от гордости снова напружинил ребра и словно бы даже вдохнул полной грудью. Так ему, счастливому, по крайней мере, показалось.