Сон мотылька

Прошло пять лет. Ничтожный срок для человеческой памяти и огромный – для скорби. Такатора мог закрыть глаза и поклясться, что едва открыв их, он окажется с окровавленным мечом в дрожащих руках. К тому самому дню его возвращали мучительные сны и долгие размышления, все будило воспоминания о том, что по течению жизни Такатора двигался без своего лучшего друга. Могильный камень был еще чист от мха, не источен ветрами и временем. Ярко и пронзительно смотрелись на нем знаки, складывавшиеся в имя Отани Ёсицугу. Сколько лет должно пройти, чтобы сердце не сжималось от взгляда на этот камень, Такатора не знал. Как и не мог ответить на вопрос, почему раз за разом стремится на это место, где прервалась в какой-то мере и его собственная жизнь. Ему нравилось сидеть, опираясь на могильную плиту, вести с Ёсицугу мысленный разговор, вспоминать прошлое и делиться с ним своими планами на будущее. Год назад он достроил свой замок в Имабари, положил его на покачивающиеся волны, укрепил мощными стенами и одел ворота неприступной сталью. Жаль, что давний друг никогда не сможет увидеть это творение. Теперь инженерное дело и новые чертежи занимали Такатору больше, чем поиск своего места в жизни. Его старшему сыну шел третий год: он родился в Иё, далеко от мест, где прошли лучшие годы самого Такаторы. И рассказать ему о своей молодости, проведенной рядом с четой Адзаи, Такатора не решался, понимая, что не встретит должного понимания. Жизнь Такаторы стала походить на сухой лист, сорвавшийся с ветви и подхваченный течением реки. Но именно так завещал ему жить Ёсицугу: плыть по течению, не задумываясь о правильности выбора. Брать от судьбы все, что она дает, даже если это приносит страдания. Поэтому каждый раз, когда Такаторе доводилось навестить могилу Ёсицугу, он стремился укоренить в себе мысль, что плывет по течению своей реки, и ее поток несет его в бескрайнее море возможностей реализовать себя. Прикрыв глаза, Такатора прижался затылком к шершавому камню, чувствуя, как топорщатся волосы на затылке. Пористая поверхность плиты неприятно царапалась, но даже этот дискомфорт не отвлекал Такатору от размышлений. – Почему он говорил, что стоит плыть по течению, но сам рисковал делать неправильный выбор? – пробормотал Такатора. Что-то коснулось его щеки, но прикосновение было слишком невесомым, чтобы вызвать дискомфорт. Такатора нехотя распахнул глаза, сонно разглядывая крупную буро-черную бабочку, устроившуюся у него на лице. Не имея привычки видеть в будничном знаки судьбы, Такатора тряхнул головой, прогоняя ее. – Если бы он переродился, то стал бы черной кошкой или куницей, а не бабочкой, – послышалось Такаторе, и он улыбнулся знакомому голосу. Это был сын Ёсицугу, мало похожий на своего отца, но все же хранивший в себе слабый отпечаток родства. – Пожалуй. Надеюсь, я не помешал. – Такатора поспешил встать, чтобы избежать неловкости. Ясусигэ смотрел на него с безразличием, нехарактерным для его возраста. Такими же спокойными и холодными глазами смотрел на Такатору и его отец – с того дня, как они были представлены друг другу. – Напротив, любопытно было наблюдать за Вами. – Бесстрастно, как и следовало ожидать. Если бы не различия во внешности, Такатора поверил бы в существование призраков. Но глаза – пусть без сероватой пелены, – но это были те же самые глаза. – Не говори никому, что я становлюсь сентиментальным. Говорят, это признак старости, – отшутился Такатора, быстро отводя взгляд. Нестерпимо было смотреть в лицо сыну Ёсицугу, пытаясь увидеть в нем покойного. Так же нестерпимо, как неспособность оставить прошлое позади. Разве он мог плыть по течению, привязавшись к каменному якорю? – Вы прогнали бабочку, – бросил Ясусигэ, проявляя слабо скрываемое любопытство. Такатора невольно выдохнул с облегчением, отмечая для себя, что отстраненность молодого человека объяснялась скорее правилами хорошего тона, чем проявлением наследственной меланхолии. Пожав плечами, Такатора объяснился: – Она мешала мне сосредоточиться. – На самобичевании? – На размышлениях о том, куда течет моя жизнь. Ясусигэ неожиданно прикрыл рот рукавом и беззвучно рассмеялся. Совсем по-детски, искренне и непосредственно. – Отпустите его. Папенька не станет Вас ругать, если Вы будете жить по своему усмотрению. Все же сын был похож на отца больше, чем показалось Такаторе. На мгновение он даже пожалел, что у его сына не будет такого друга – вовремя дающего советы и не позволяющего потерять себя. И неизменно согревающего своей тонкой, честной улыбкой, похожей на весеннее солнце. – Иногда мне кажется, что до того дня я видел сон. Иногда горький, иногда сладостный. Мне снилось, как я плыву по течению, а у меня на щеке греется мотылек с оборванными крыльями, – сам того не желая, выговорился Такатора, по-прежнему не находя в себе сил смотреть Ясусигэ в лицо. – Сон прервался, а у меня все еще тяжелая голова. – На пути Шести земных страстей жизнь всегда подобна сну мотылька, – отозвался Ясусигэ, и могильным холодом повеяло от его слов. – Ваша весна прошла, и лето клонится к осени. Спешите жить. Не прощаясь, Ясусигэ отвернулся и быстро зашагал прочь. Такатора закрыл глаза, глубоко втягивая ноздрями вмиг остывший воздух. Ему казалось, что кто-то касается его щеки – невесомо, утешающе. И Такатора поклялся себе, что вернется на могилу Ёсицугу не раньше, чем построит еще десяток блистательных замков, и не позже, чем его сын научится понимать ценность способности жить, отдаваясь на волю течения самой жизни.