Десятый неизвестный

Сырое мрачное подземелье наполнилось гулом голосов. У стен молчаливо замерли стражники в тусклых растянутых кольчугах. — Прошу считать заседание консистории открытым, — на грубо сколоченный помост взошел пожилой инквизитор с печатью смертельной усталости на челе: это было уже сороковое дело за последний месяц. Члены консистории расселись в креслах. Судья обвел всех тяжелым взглядом. Вот так приходится работать!.. — Начинайте, — махнул рукой надменный прелат. — Мы частично ознакомились с этим делом. Криво усмехнулся толстый священник, сидящий подле помоста, по правую руку от судии-инквизитора. — Пригласите первого свидетеля! — провозгласил тот. С грохотом отворилась ржавая дверь. В помещение втолкнули невысокую простоволосую девку в уныло-сером платье. Дверь тут же захлопнулась, лязгнул засов. — Клянись не лгать святой инквизиции… — надтреснуто бросил судья, погружаясь на свой «трон», в прошлом служивший одним из пыточных приспособлений: солдаты успели отколоть с него кандальные цепи, но смыть впитавшуюся в древесину кровь оказалось не в их силах. — Клянусь! — пролопотала девка и мелко перекрестилась. — Достаточно. Теперь слушай и отвечай на поставленные вопросы, — судья кивнул толстому помощнику, а сам прикрыл свое лицо ладонью. Въедливым, почти бабьим голоском толстяк заговорил: — Ты будешь Феанора, прислужница молодой герцогини? — Да, ваше святейшество! — Ну-ну… Так расскажи, какие отношения связывали ее с погибшим? Все-е-е, все рассказывай, не таись! — он даже облизнул пухлые, словно два розовых пузыря, похотливые губы. Судья поморщился. Они все думают, что если он на них не смотрит, то ничего и не замечает… — Прежде они не ладили. Госпожа, кажется, была влюблена в него… А он… Он был престранным человеком, прости меня всевышний. Говорил такие вещи! И в монастырь хотел сослать ее, с глаз вон, и обвинял во всех земных грехах. Ее-то, невинное создание! Я за шитьем частенько слышала их разговоры под окном… — За шитьем? — с лукавым сомнением переспросил священник, и среди наименее сдержанных членов церковного суда легким ропотом прокатился смешок. Прелат грозно оглянулся на заседателей, однако судья даже не поднял головы и не открыл лица. — О, да! — горячо вступилась за себя свидетельница. — Они часто встречались в розовой беседке поблизости от окна, где я садилась с пяльцами и шила… У нас темно и мрачно, а на улице ветра. Я не люблю прохлады, потому садилась в комнате. — Продолжай, продолжай, Феанора. Мы верим тебе. — Ну так вот. Все не нравилось господину: как она посмотрела на кого-то, как что сказала, улыбнулась не к месту, вздохнула. Все ее добродетели он переворачивал так, что в ее глазах они становились пороками. Госпожа плакала и не спала ночами. Я часто являлась к ней в покои, она меня звала, ей было страшно в темноте, одной. На счастье, родители отправили его за границу. Моя хозяйка вздохнула посвободней… — Значит, погибший ненавидел герцогиню, мы верно тебя поняли? — Нет-нет! Совсем наоборот. Он оттолкнуть ее пытался. А самого его к ней тянуло. И сильно. А ее — к нему. Я ни о чем бы не узнала, но… То было по весне… - То было по весне. Дул сильный норд-норд-вест, а с полей не спешили сходить остатки снега. Уж несколько дней прогалины не увеличивались, а лужи по утрам затягивал хрусткий лед. Служанка Феанора по своему обыкновению шила, все ближе подвигая табурет к приоткрытому окну, ведь солнце если и показывало в этот сезон свой лик, то украдкой и очень скоротечно. Темнело быстро, а жечь свечи девушке не позволяли. Герцогиня, кажется, дремала в своей опочивальне. Феанора вздохнула: они ведь ровесницы, даже грамоте обучали их вместе, но одна — госпожа, вторая же — рабыня… Конечно, хозяйке досталось все: краса, богатство, ухаживание вельмож. Это не значило, что юная аристократка была ветрена и легкомысленно принимала все знаки внимания! Феаноре было стыдно признаться даже себе, что она влюблена в того, кто любит ее госпожу. Это пытка! Тихий стук заставил служанку вздрогнуть. Она уже хотела встать и отворить дверь позднему гостю, однако услыхала, что герцогиня сделала это сама. Затем — шорох материи, шепот. Феанора бесшумно подошла к низенькой двери между своей комнатушкой и спальней хозяйки. Через маленькую щелочку в парчовом пологе она увидела госпожу и господина. Увиденное заставило ее тихонько охнуть и зажать рот ладонью. Ворвавшись в опочивальню, словно ураган, его высочество подхватил герцогиню и, сминая нерешительное сопротивление, стал целовать. Он был высоким и очень крупным, мощным, сильным, как дикий зверь. Бедняжка в его руках казалась хрупкой куколкой, которую он вот-вот сломает. И все же принц был далек от мыслей нанести вред своей возлюбленной. Герцогиня ответила на его грубоватые ласки. Он тотчас смягчился. Оторопевшая служанка не могла оторваться от созерцания их грешных затей. Горечь разливалась в ее сердце, когда она воображала себя на месте хозяйки, катающейся по постели с его высочеством, себя, а не ее, стонущей от сладкой истомы… Это безумие длилось всю ночь, и всю ночь Феанора, окаменев и боясь пошевелиться, стояла у полога. Лишь с приходом утра, поцеловав избранницу в улыбающиеся уста, принц покинул опочивальню. Герцогиня так и не проснулась… - С наигранным возмущением и деланной неприязнью выслушал толстяк-священник показания служанки Феаноры. — Что же случилось потом, после этого непотребства? — спросил он, облизнувшись. Судья-инквизитор нахмурился под прикрытием собственной руки, будто под маской, и большим пальцем потер бровь. А потом случились очень прискорбные вещи, он знал это из материалов дела, предоставленных писарем консистории. Родственники герцогини воспротивились этой порочной связи. В результате мерзавец-вельможа подло убил отца и брата герцогини… — Потом, ваше святейшество? — заплетающимся языком переспросила Феанора, и было заметно, что во рту у нее пересохло. — Потом его высочество бросил мою госпожу, уехал на чужбину и там женился. На иноземке! — Вы оставались с вашей госпожой? — Конечно. — Как она перенесла известие о его измене? — Герцогиня? Очень плохо перенесла. А как она могла его перенести, если уж брюхо на нос полезло? Даже господин герцог, покойный батюшка ее… теперь покойный… ах… даже он сослепу — и то приметил, как ее разнесло! Вызвал сына своего, да вместе они так госпожу застыдили, что она возьми да утопись. Две жизни погубила, а все из-за его высочества… Правда, ходят слухи, что когда он вернулся и узнал о ее смерти, то черной магией занялся, воскресить ее желаючи. Но не мне знать это. Про то Диаманд, придворный чародей его величества поведать может. Он сам жаловался, что его высочество преследует его, страшные вопросы задает… Инквизитор слегка кивнул: — Свидетельница может идти. Пригласить на слушание магистра Диаманда! Толстяк разочарованно пожевал губами. Да и многие заседатели хотели бы послушать Феанору еще — разумеется, для более строгого порицания преступников. Перед священной консисторией предстал необычный старик. Темно-синяя мантия висела на его высохшем долговязом теле, словно холщовый мешок на деревенском пугале. Под мышкой он поддерживал инкрустированный обсидианом человеческий череп, в ладони свободной правой руки — большой хрустальный шар. Нелепей вида не придумать. Когда один из стражников попытался отобрать у него оскорбляющую пресветлое собрание дьявольскую атрибутику, старик жалобно замычал, что есть сил вцепляясь в свое добро. — Оставьте его! — приказал инквизитор и снова скрыл чело. — Продолжайте допрос свидетеля, брат Луциан… Толстяк снова подскочил с места. Потребовав у магистра клятвы в правдивости показаний и заручившись ею, он приступил к делу: — Итак, магистр Диаманд, сообщите консистории о ваших разговорах с сыном его величества, короля Горавенда. Обращался ли к вам принц с просьбой о чародействе? — Д-да, ваше святейшество… Обращался… Но ведь разве я могу? Он вбил себе в голову, что это… — Диаманд, чуть оттопырив локоть, кивнул на череп, — что это талисман, перед которым если прочесть заклинание, то сбудется заветная мечта… Сумасшедшим он был… — Откуда он взял это? — Ведомо мне, что насмотрелся он однажды представлений бродячих артистов и явился ко мне с вопросами. — Что за вопросы задавал вам погибший? — Просил дать книги. — О чем, по его мнению, было писано в тех книгах? — Истории подлых язычников об их презренных богах. Язычники прежде жили за морем, к югу от нас. Они давно пропали, но был один сумасшедший по эту сторону от моря, он и собирал их лживые сказания… — О чем же говорилось в этих сказаниях? — устав от многословности чародея, потряс головой зевающий брат Луциан. — О том, как один божок убил другого и занял его трон. — Понятно. Консистории известна мракобесная сущность таковых книг. И ради чего его высочеству понадобились языческие сказки? — Мне неведомо, ваше святейшество. Тишину подземелья огласил мучительно долгий женский крик. Диаманд втянул голову в плечи и беспомощно оглянулся. — Продолжайте, продолжайте! — как ни в чем не бывало, посоветовал толстяк. — Заполучил он или нет в итоге этот… талисман? — Н-нет… как видите… Это ведь вовсе не талисман… — Вам были известны отношения наследника с герцогиней? Старик стыдливо потупился: — Да кому ж теперь они не известны? — Отвечайте по существу, Диаманд. Как погибла герцогиня? — Утопла, святой отец… — Известны ли вам обстоятельства этой смерти? — Г-говорят, это из-за того, что его высочество женился на чужбине. — Вы ведь были также и врачевателем при короле? — Да. — Тогда скажите, сколько, по-вашему, лун к моменту гибели проносила герцогиня свое дитя? Диаманд растерялся: — Дитя? Какое дитя?! — Она ведь была в положении, не так ли? — Не могу знать. — Вы видели ее накануне смерти? — Да, за день. Неведомая женщина закричала снова. Судия-инквизитор поднял голову и повел бровями. Прелат поморщился. Помедлив, Луциан обернулся на магистра Диаманда: — Вы видели ее накануне смерти и не заметили, в положении она или нет? Сколько времени прошло с момента отъезда за границу его высочества, любовника герцогини? — Год… — Сколько?! — Год. Толстяк развел руками и обернулся к инквизитору: — У меня нет более вопросов к этому свидетелю, ваше святейшество. Инквизитор устало кивнул. Диаманд развернулся, как на шарнирах, и сделал несколько деревянных шагов в сторону выхода. — Магистр Диаманд! — будто опомнившись, окликнул его главный судья. — Оставьте вещественные доказательства на этом столе, — потрепетав длинными пальцами в сторону черепа и хрустального шара, он указал на шаткий стол слева от себя. Растерявший весь свой пыл, «чародей» выполнил приказ. При его выходе в раскрытых дверях появился скромный темнолицый писарь. Диаманда взял под руку стражник и вывел в коридор. Писарь положил перед инквизитором какие-то забрызганные кровью свитки и с поклоном удалился. На этот раз в дверном проеме можно было увидеть поджидавшего писаря мужчину в грязном кожаном фартуке. Дверь захлопнулась. Инквизитор и брат Луциан изучили свитки, перебросились несколькими тихими фразами и пустили записи по рукам заседателей. В зале поднялся удивленный ропот. — Пригласить бродячую труппу, — велел судья. Подземелье запестрело непозволительно яркими одеждами путешествующих по городам артистов. Здесь были женщины и мужчины, был гигант и был карлик, был даже похожий на обезьянку арапчонок. Все это бесовское племя столпилось перед помостом. — Кто главный здесь у вас? — сурово спросил инквизитор. Из толпы выступил высокий худощавый мужчина — глаза навыкате, умные, макушка лысая, а длинные, темные с сединой волосы окружают плешь. — Я драматург, ваше святейшество. Мое имя — Марль. — Итак, ты знал его высочество, — откинувшись на спинку своего стула, брат Луциан сложил руки на толстом своем животе и покрутил пальцами. — Увы, знал, ваше святейшество… — Как он отзывался о вашем лицедействе, драматург Марль? — Принц был незаслуженно добр к нам. Он внимательно смотрел наши пьесы и даже давал дельные советы в отношении постановок. — Но вашим спектаклем о языческих богах он оказался недоволен? — О, что вы! Этот спектакль потряс принца. Он пересмотрел его несколько раз. — Тогда почему тот спектакль, что вы представили двору по время празднества, был другим? — Принц обратился к иным источникам, ваше святейшество. — Как называлась новая пьеса? — «Лук Телемаха», ваше святейшество. Это было чуть переиначенное сказание слепого эллинского сочинителя. Странствование Улисса, троянская война, любовь верной жены Пенелопы и реванш отца с сыном над предателями Итаки… — Понравилась ли постановка при дворе? — Затрудняюсь сказать. Скорее нет, чем да: мы были изгнаны из страны. - Последний акт пьесы. «Так промолвивши, плечи прекрасной бронею одел он, Поднял от сна Телемаха, Филойтия и свинопаса И приказал им немедля надеть боевые доспехи». Актеры, играющие Улисса и Телемаха, запирают себя в одной комнате с напившимися врагами — женихами царицы Пенелопы. Зрители замерли в ожидании развязки. Улисс хватает лук и, пустив стрелу, убивает Амфимедонта, затем убивает Антиноя. На сцене под отчаянные крики разворачивается битва… …Но поднимается с кресла повелитель и делает знак стражникам. Придворные удивлены: в шаге от финала актеров прогнали со сцены. Принц и жена повелителя огорчены, ведь им не удалось угодить отцу-супругу. Король не любит кровавых сцен, это не богоугодное действо. - — Всё? — нарочно возвышая тон, дабы приглушить теперь уже мужские вопли, что разносились по коридорам казематов, уточнил брат Луциан. — Да, ваше святейшество. Толстяк вопросительно посмотрел на инквизитора. Тот отрицательно покачал головой. — Можете уходить, — понятливо кивнул Луциан. — Вас не задержат. В сутолоке, возникшей у дверей, драматург Марль тихонько отделился от остальных актеров и, не замеченный никем, спрятался в алькове. Факел освещал пространство перед нишей, а вот в углублении стены царила кромешная тьма. Инквизитор задумчиво прикоснулся к хрустальному шару и поглядел сквозь его бок на череп. Искаженная, громадная глазница неизвестного покойника с недоумением уставилась на судью. Луциан развернул несколько свитков и склонился над столом: — Ваше святейшество, здесь показания иноземца Виглета, старого знакомого короля, отца наследника, чье дело мы сегодня разбираем, — пробормотал он. — Вот, поглядите! Инквизитор нахмурился. А это было уже интересно! До места назначения принц не доехал. Черным по белому было написано: «Безумие обуяло его высочество. Он бросился на своих подданных и прирезал двоих. Лишь одному из троих компаньонов удалось спастись, отделавшись ранением. Принц прыгнул за борт и, по-видимому, утоп. Раненный сопровождающий добрался до берега, где передал попутную грамоту пограничникам. Сам он вскоре скончался от ран». — Приведите-ка того флибустьера, который утверждает, что выловленный из воды человек был тем, о ком мы ведем дознание! — потребовал судья. Звеня кандалами, перед консисторией предстал изувеченный широкоплечий мужчина. Брат Луциан сел на свое место: — Назовись, разбойник. — Я Марцелл, — прохрипел пленник. — Прошлой весной ты изловил в море утопающего. Как он назвался тебе? — Наследником престола Ютландии, ваше святейшество… — О чем он просил тебя? — Доставить сюда. — Он обещал тебе награду за это? — Нет. Он сознался, что нищ и что не сможет оплатить золотом мои труды. — Что сделал ты? — Я доставил его к берегам Ютландии. Но прежде он отработал долг на моей шхуне. Матросом. — Сколько времени заняло это у него? — Без малого год, ваше святейшество. — Он злодействовал вместе с вами? — Нет, ваше святейшество. Он был простым матросом. — Вы виделись с ним после того, как высадили его на сушу? — Нет, я не видел его более. — Считаешь ли ты, что он околдовал тебя и пользовался твоим снисхождением при помощи бесовских чар? — Нет, святой отец! Его истории было достаточно, чтобы вызвать сочувствие у любого… — Уведите! Стражники подхватили Марцелла под мышки и выволокли прочь. Тут с места поднялся прелат и, высокомерно оглядев собрание, процедил: — У нас имеется несколько свидетелей, способных уличить погибшего в использовании черной магии. Введите пограничника! Вошедший юноша трясся, будто припадочный. Солдату пришлось одернуть его и заставить смотреть куда нужно — на помост и темную фигуру инквизитора, возвышающуюся в дубовом пыточном кресле. Обогнув их, в подземный зал снова вошел все тот же писарь, снова поклонился и возложил на стол опять-таки забрызганный кровью свиток. Судья взглянул на записи одним глазом, затем сделал писарю знак исчезнуть. — Расскажи, как обстояло дело, — сказал инквизитор пограничнику. — В самом начале весны… - В самом начале весны серое море катит грозные буруны и в остервенении набрасывается на каменистый берег. Нахохлившиеся чайки прячутся за выступами скал. Молодые пограничники сменяли друг друга на посту. — На, погрейся! — и в закоченевших руках оказывается кружка с еще не остывшим грогом. Запахиваясь в плащ, напарник уходит. Юный пограничник поднимается на вышку. И что предстает его глазам? …В сгустившихся сумерках по берегу брел призрачный человек. Чем-то мрачным повеяло от него, словно был он духом преисподней. В рванье, заросший бородой, с пристегнутой к потрепанному ремню шпагой, он был так похож на прежнего короля, умершего почти двадцать зим назад, что бедняга-пограничник невольно осенил себя крестным знамением. Неужто неупокоенное привидение бродит по земле, которой когда-то правило, будучи его величеством Горавендом?! Откуда оно взялось? Из тумана, покрывшего море? Незнакомец удалялся. Солдат прибежал к напарнику и попросил побыть на посту еще на какое-то время. Второй пограничник сказал все, что он думает о состоянии его рассудка, однако просьбу выполнил. Юноша следовал за бородатым призраком очень долго. Идти было все страшнее, но привидение, как и положено их племени, казалось неутомимым. Город был все ближе. По дороге им попадались припозднившиеся путники. Кто-то шарахался от бородача, кто-то не замечал, а кто-то останавливался и отвечал на его вопросы. Ветер дул в противную сторону, относя голоса людей. Пограничник так и не узнал, о чем спрашивал незнакомец жителей города. Но в совершенный ужас юношу привела конечная цель путешествия призрака. Вместо того, чтобы направиться к городу, тот свернул на кладбище и спустился в августейший склеп. Пограничник бежал от проклятого места со всех ног. - — Кем мог быть этот «призрак»? — уточнил брат Луциан, пристально глядя на молодого человека. — Только духом его величества Горавенда, святой отец! — А если предположить, что это был его родной сын, наследник Ютландского престола? Вы видели его прежде? — Родной сын?.. — похоже, такая мысль еще не закрадывалась в голову юного мистика. — Родной сын?! Но его высочество был молод. Насколько мне известно, ему было около тридцати. И никогда не носил ни бороды, ни усов. Он ведь обучался среди этих развращенных прощелыг… Простите… эта мода… Я не разделяю ее, и мой отец, и отец моего отца считают… — Нам неважно, что считают твои предки. Припомни, если ты хоть раз прежде видел его высочество: мог увиденный тобою незнакомец быть принцем, а не два десятка лет назад умершим королем Горавендом? — Да. Мог. Если бы отрастил бороду и забыл о неподобающем христианину франтовстве — то мог. — Вопросов больше не имею. Возможно, вопросы есть у его преподобия? Все оборотились к прелату. — Итак, — поднявшись, заговорил тот, — вы были свидетелем, как человек, в котором вы предполагаете либо призрак умершего короля… Тут прелат преднамеренно сделал паузу, и несколько заседателей ответили подобострастным смешком. —…либо живого на тот момент наследника, спустился после полуночи — заметьте: самое время для происков темных сил! — в склеп! — Да, ваше преподобие… — запинаясь, подтвердил пограничник. — Но вы не слышали и не видели ничего, что происходило за стенами этого склепа? — Нет. Я убежал оттуда и к утру был на берегу… — Никаких пособников человека, за которым вы следили, у склепа вы также не заметили? — Нет. Он был один. По крайней мере, снаружи… — Ну что ж, мои вопросы исчерпаны! — и, когда пограничника увели, обвинитель добавил: — Это еще не свидетельство, но уже намек на дьявольские обряды, которые совершал погибший на костях своих предков, как и водится у чернокнижников. Берусь присовокупить сюда также его нездоровое увлечение языческой магией: ведь неспроста его интересы касались религии древних мракобесов-коптов и развращенных эллинов! — Суд пока не может принять этого ко вниманию, — вяло возразил судия-инквизитор. — Покуда нет более серьезных доказательств причастности погибшего к ведьмовским ритуалам. — Сейчас они будут представлены. Введите следующего свидетеля! Распространяя вокруг себя чесночный дух и стойкую вонь перегара, пред очи консистории заявился полупьяный мужичок. Актер Марль, доселе прятавшийся в алькове, слегка подался вперед, чтобы не пропустить ни единого слова в путанной и невнятной речи свидетеля. — Приятели зовут меня Равальдо, — сообщил пьяница в ответ на требование брата Луциана представиться. — Расскажи нам всем о той самой весенней ночи, о которой выболтал дознавателю на той неделе, Равальдо! — ухмыльнулся прелат. — Ну что тут долго говорить… Напился я, был грех… Нам во время пышных похорон вельможи того-этого… щедро отсыпают… выпить за упокой души. Залез я, выпимши, меж двух гробов, да там и заночевал. Вдруг свет меня разбудил. Глаз приоткрываю — чу! Факел горит! Никак грабитель какой в упокойную забрался?! Я, значит, в уголок забился, смотрю, что дальше будет… - …Сдвигая тяжелые каменные плиты с гробниц, по склепу ходил неизвестный человек в обтрепанной черной одежде. «Слуга сатаны!» — сразу подумал могильщик Равальдо. В нечисть он не верил уже много лет. «Нет нечисти хужее человека!» — философствовал он с дружками за бутылкой. Так и есть: незнакомца интересовали головы покойников. Равальдо не раз слышал о мессах в оскверненных церквях. Там, в перевернутой пятиконечной звезде, заручившись подмогой дьявола и обезопасив себя нарисованным на полу кругом, адепты темных сил часто обращаются за советом к ангелам преисподней. — Страж Востока, держащий чернильницу и перо, будь начеку! Я воссоздал четыре имени демиурга и да проявится в треугольнике Иеве возле жаровни вызванный мною дух! — слышал однажды Равальдо пересказ того, как заклинают силы преисподней грешники, заложившие свои бессмертные души врагу рода человеческого… …Заглянув в очередной гроб, черный незнакомец вдруг извлек чей-то смердящий череп. Кажется, останки старого греховодника устраивали адепта бесовской магии. Отряхнув кости от тленной, поеденной червями плоти, дьяволопоклонник долго разглядывал его, будто пытаясь увидеть в глазницах теплящийся взор, а меж зубов — богохульствующий язык. Не услыхав ответа, безумец уложил череп на каменную плиту и растерянно огляделся. Гробы, гробы… Тут лежало не одно поколение предков ныне правящих вельмож… — Могу я чем-то помочь господину? — подал голос могильщик Равальдо. Незнакомец сильно вздрогнул, обернулся. Пьянице и море по колено, а уж много чего повидавший на своем веку Равальдо не боялся ни бога, ни черта, даже будучи тверезым, как исповедник на причастии. — Где могила недавно похороненной госпожи? — Герцогини? — Да, герцогини, — севший голос бородатого мужчины казался убитым. — Ну, знаете… Запамятовал я… Уж столько нынче покойников. Мрут, как мухи, хоть, вроде, черная смерть давненько не наведывалась в Ютландию… — могильщик многозначительно посмотрел на незваного гостя. — Я не хочу осквернять гробницы. Раз уж ты здесь, то, возможно, эти золотые монеты освежат твою память… И три золотых кругляша звякнули о холодный мрамор плиты безголового теперь богохульника. Равальдо изобразил, что вспоминает, а сам тем временем припрятывал взятку. — Ну… не знаю… Если мне не изменяет память, госпожа покоится вот здесь… И могильщик указал на дальнюю гробницу. Молодой человек бросился туда. Силищи в нем было хоть отбавляй: в одиночку сдвигал эти неподъемные плиты! Ему бы в могильщики податься, а не с сатаною шашни водить! Равальдо подошел к нему. Будто живая, готовая вздохнуть и подняться из гроба, на белоснежных подушках лежала юная герцогиня в одеждах невесты. Зашептав что-то, незнакомец склонился над нею и подарил поцелуй закоченелым подкрашенным губам. — Девственница понадобилась? — усмехнулся искушенный Равальдо. — Ну как же — понимаю! Обряды… Бородач резко обернулся: — Прочь отсюда, ублюдок! — А я что? Вам видней! — ретируясь под гневным взглядом черных глаз мужчины, забормотал могильщик. — Вы только крышку задвиньте потом, будьте милосердны! — Поди прочь! — тихо и грозно, словно готовый к верному броску волк, прорычал незнакомец. Могильщик выскочил из склепа. Что там делал дальше этот нечистый, он не знал. Бородач появился на ступенях лишь с первыми лучами зари. Ничего не сказав в адрес Равальдо, безумец отправился в сторону города. Путь его лежал по дороге меж корявых деревьев, ветви которых обсидели тоскливо каркающие вороны… - — Ты говоришь — «девственницы»! — заметил брат Луциан. — Как, на твой взгляд, умершая не была беременной? — Никак нет! — по-солдатски, с небольшим удивлением, отозвался могильщик, ведь в далеком прошлом он и правда служил пехотинцем. — Как тростиночка… — Что же заставило тебя говорить о ней, как о девственнице? — Речи убитой горем королевы, ваше святейшество. Она прочила ее в жены своему единственному сыну, а тут такое горе… Кстати, ходили слухи, что ее высочество схоронили в родовом склепе и отпели незаконно: она, де, сама на себя руки наложила. Но впустую врать не буду — чего не знаю, того не знаю. — Есть вопросы у консистории? Заседатели замялись, поглядывая друг на друга. Судия-инквизитор отпустил свидетеля. — С вашего позволения, я зачитаю показания слуги герцога, отца умершей герцогини, — толстяк Луциан отыскал и развернул нужный свиток. — Вот. В виду того, что свидетель в данный момент находится на смертном одре и лекари не пророчат выздоровления, мы не сочли возможным привлечь раба божьего Колиара к свидетельству на этом процессе. Однако его показания зафиксированы епархиальным писарем в присутствии троих свидетелей. — Читайте, — позволил судья. - Колиар прислуживал старому герцогу всю жизнь. Он помнил его мальчиком, юношей, женихом, нянчил его детей — старшего сына и младшую дочь. Затем провожал вместе с ним молодого герцога на учебу в Рим. Учил молодую герцогиню игре на клавесине. Оплакивал вместе с овдовевшим герцогом смерть его любимой жены. Герцог, конечно, был плут. Он мечтал о том, чтобы дочь его вышла замуж за принца Ютландии, и всячески способствовал развитию чувств между молодыми людьми. Старый слуга был приставлен смотреть за юной герцогиней. В том случае, если бы у них с принцем произошла близость, ему в обязанность вменялось оповестить господина. Однако молодые люди относились друг к другу слишком трепетно. В моменты веселой бесшабашности принц иногда позволял себе приобнять герцогиню, а она однажды сама поцеловала его высочество. Но в какой-то горестный день молодой наследник сильно переменился. Он стал желчен и груб. На всякий случай старый слуга удвоил бдительность. Молодежь хитра: возможно, таким образом принц и герцогиня пытаются отвести ему глаза. Однако его высочество вовсе стал затворником. Он целыми сутками не покидал библиотеку. Юная герцогиня плакала. Поклонников у нее было хоть отбавляй, но гордая красавица отвергала всех. Колиар стал свидетелем прощания принца и хозяйки. — Как давно ты не появлялся! — выглянув из окна своей опочивальни, простоволосая, прекрасная, говорила она. — Я считала, ты позабыл меня… Его высочество мальчишествовал: он стоял на крыше розовой беседки и размахивал своей дорожной шляпой. Старый слуга притаился в простенке между окнами. — А что если бы и позабыл? — с вызовом крикнул принц, совершая головоломные прыжки на шаткой беседке. — Неужто ты бы помнила меня?! — Перестань! Спустись оттуда! — герцогиня еще смеялась, но в голосе ее наметились тревожные нотки. — Мне страшно смотреть! — Прощай. Я вечером уеду. В тот день они повздорили. Принц ушел, завернувшись в плащ и бросив ей на прощание какую-то непонятную обидную фразу. Через час госпожа вызвала к себе слугу. Ее глаза были заплаканы: — Колиар, милый! Вы не были бы так любезны присмотреть за его высочеством? Его поведение настораживает меня… Колиар кивнул. Он был готов на все ради этой девочки. И он стал тенью принца. Тот много с кем встречался перед отъездом. С ним почти всюду ходили компаньоны, больше напоминавшие соглядатаев. Но принц делал вид, будто ничего не замечает. И вот Колиар узрел, как хозяин, старый герцог, беседует с ее величеством королевой. Они о чем-то договариваются, и герцог встает за кустом можжевельника. Женщина оглядывается… …По аллее, похожий на громадную черную птицу, навстречу королеве шел ее сын. Поцеловав руку матери, принц о чем-то горячо заговорил. Ее величество отвечала не менее горячо, однако в лице ее читалось вначале недоумение, потом — ужас. Королева пыталась возразить наследнику, а тот все говорил и говорил, изредка прижимая к губам батистовый платок. Внезапно кусты закачались: старый герцог выдал свое присутствие. Ярость исказила красивые черты принца. Он выхватил свою шпагу и наугад ткнул сквозь ветки можжевельника. Колиар вздрогнул. Этого не может быть! Но истошный крик умирающего развеял его сомнения: герцог был заколот, а его высочество закрыл лицо руками. Тело герцога потом так и не нашли. Принц уехал. Бедняжка герцогиня стала чахнуть. Однажды, в порыве отчаяния, она призналась враз постаревшему после той сцены Колиару, что очень жалеет о том, что так и не принадлежала любимому. «Знала бы ты, дочка, что содеял твой любимый!» — хмурясь, думал Колиар, но держал тайну при себе. Через полгода приехал молодой герцог. Они с сестрой тщетно искали отца, а потом, весной, король пригласил юношу к себе. Навостривший уши Колиар был готов к этому: королева также знала об убийстве и, возможно, посвятила мужа. Старый слуга снова не нашел удобного места, чтобы подслушать, о чем будут говорить господа. Но подсматривать он мог. Молодой герцог угрюмо слушал короля. Затем он выкрикнул что-то вроде «Сестра?!» По крайней мере, Колиару так показалось по движению его губ. Едва юноша выбежал из королевского дворца, его величество призвал к себе своего магистра, этого презренного чернокнижника Диаманда. Они долго разговаривали, магистр понятливо кивал, соглашаясь. Но слугу больше беспокоили осиротевшие дети герцога. В коридоре, возле дверей в комнату герцогини, он увидел подслушивающую, по своему обыкновению, горничную Феанору. — Ни стыда, ни совести! — укорил Колиар. — Прежде чем ворчать, сам послушай, что делается, старый хрыч! — парировала служанка. —…Сестра, это ужасно! — говорил молодой герцог. — Я не верил, что ты действительно влюблена в этого негодяя! — Не смей так называть его! — Надеюсь, ты не опорочила наше имя? — Нет, но сейчас жалею об этом. Возможно, это был бы лучший момент в моей никчемной жизни… Судя по звуку, она швырнула на пол пяльцы. — Оставь меня, брат! Я не желаю больше говорить с тобой! — Тогда я скажу тебе две вещи. Первая. Ты уже не сможешь стать его женой: он обвенчался в Лондоне с английской принцессой и давно живет с нею в счастливом браке, позабыв о тебе. Это подтвердят и его, и ее величества. Герцогиня молчала. Зная свою воспитанницу, Колиар мог предположить, что сейчас она стоит, онемевшая, пораженная в самое сердце, и беспомощно смотрит в глаза брату. Бедняжка! Но что за скотина этот принц!.. — И второе… — медленно проговорил молодой человек, будто взвешивая, стоит ли продолжать. Однако что-то в глазах сестры навело его на соображение, что первое было недостаточно веской причиной. И тогда он открыл самую жестокую тайну, узнать которую мог только от одной из августейших особ: — Вторая причина, по которой ты не смогла бы стать женой принца: законы человеческие порицают кровосмешение. — О чем ты говоришь? — бесцветно переспросила герцогиня. — Ты — его сводная сестра. По отцу. У нашей с тобою матери была тайная связь с королем Горавендом. В результате родилась ты. Наш несчастный отец так ничего и не узнал. Если бы ты вышла замуж за принца, это был бы огромный грех. То же самое — если бы вступила с ним в безбрачную кровосмесительную связь. Поэтому я рад, что ты была достаточно благоразумной… Герцог направился к двери, а слуги едва успели разбежаться в разные стороны. Колиар заметил, что Феанора прямо цвела от счастья. Когда опасность миновала, старый слуга вошел к своей юной хозяйке. Та без сил сидела в кресле, глядя в угол. — Ты — рад… — пробормотала она, приняв слугу за брата. — А мне не хочется жить… — Что вы говорите, побойтесь бога, госпожа! Всего через месяц ее не стало. Она не дождалась принца: тот опоздал на ничтожных три дня… - — Мы узнали сведения из восьми источников, — поднимаясь с места, резюмировал судия-инквизитор. — Да, герцогиня была чиста и невинна, однако загубила свою душу самоубийством. Но вот правдиво ли то, что они состояли в родственной связи с возлюбленным? Имело ли место прелюбодеяние между ее матерью и его отцом когда-то в прошлом? Если вспомнить дату смерти его величества Горавендила, то это возможно допустить. Впрочем, сейчас нас беспокоит состав преступлений, приписываемых погибшему принцу. Из этого списка вычеркивается лишь порочное сношение с герцогиней. И — увы — это было бы не самым страшным из его злодеяний… Взывал ли он к дьявольским силам в надежде воскресить возлюбленную? От чего король пытался обезопасить себя, прибегая к помощи своего алхимика-шарлатана? За что принц убил свою мать и молодого герцога? За что он же убил старого герцога на глазах у слуги Колиара, чему есть документальное свидетельство? На эти вопросы ответов пока нет. — Есть! — перебил прелат, только что вернувшийся в зал, и поднял над головою очередной свиток. — У нас есть девятый свидетель. Его трудно назвать свидетелем, однако сами взгляните: с его показаниями все встает на свои места. Вот, извольте ознакомиться со сведениями, которые получили час назад наши коллеги-спиритуалы. «Умеют работать и с бесовщинкой, когда захотят!» — мелькнула в голове судьи неуместная мысль. Он протянул руку за свитком. В долгом молчании знакомился инквизитор с записями спиритов. Долго тер подбородок, отправив свиток на ознакомление другим заседателям. Когда же священники оживились, судья шлепнул ладонью по столу: — На этом прошу считать разбирательство оконченным. Люди потянулись к выходу. Среди прочих, удачно смешавшись с толпой, выскочил наружу и актер-драматург Марль. - Путаясь в высокой траве, по эльсинорскому кладбищу брела понурая фигура в черном. Полная луна освещала надгробья, а где-то вдалеке истерически хохотал филин и, вторя ему, подвывал пес. Не дойдя до фамильного склепа местных правителей, инквизитор остановился перед свежей могилой и, поглаживая что-то округлое в своих руках, долго смотрел на черномраморную плиту, сдерживающую того, чье горячее сердце еще совсем недавно билось, а беспокойный ум клокотал в отчаянии. — Только ты, десятый свидетель, можешь сказать, к чему тебе было нужно все это… — проговорил священник. — Но ты уже не скажешь — по крайней мере нам, здесь. Месть, любовь, жизнь… Уж лучше бы, Амлет, ты возжелал короны… И усталый судия удалился, оставив инкрустированный череп придворного шута на могильной плите, возле выбитых в мраморе слов: «Быть — или не быть?..» История враждующих вельмож В одном полупрогнившем королевстве…