kill your darlings.

Раскрывая дверь и выпуская разгоряченный воздух комнаты, что и комнатой не назовешь, где лишь раз в три года раскрывались арочные окна, находившиеся посреди пыльного помещения. Неизвестный, пока что, всему миру, юноша шумно зашёл в квартирку невысокого по принципам и неким стереотипам здания общежития филологического факультета. Его рука сжималась все сильней, комкая какую-то бурую цветом бумажку, на которой было еле видно записи недавней лекции и собственно придуманной повести. Закрывая дверь, сразу по чувствовалось чужое дыхание, а потом взгляд прожигающий спину, прикрытую выглаженной рубашкой, цвета кофе с молоком. Комната была пыльная, но уютная на вид лишь тем, что стены были окружены шкафами, забитыми разными старыми книгами и портреты их авторов, что чуть ли не были расклеяны на стекле, или прибитыми заржавевшими гвоздями во внутренние стенки мебели. Такими же, затертыми на вид и такими же мертвыми казались книги, как и их исполнители. Мертвы, лишь потому, что не ценятся, как тогда, как надо было бы сейчас. В осветленном помещении, под лучами весеннего солнца витала пыль. Пыль напоенная… Некой радостью, может быть? Но для молодого писателя, вошедшему в комнату, присутствие больно знакомого человека — не очень то и было радостью. — Надеюсь, Чанёль, у тебя была превосходная и правдивая причина, заявиться на тот же факультет что и я, к тому же попросить заведующую быть моим соседом по комнате, — раздраженно спросил юноша, выбрасывая скомканную бумажонку в маленькую мусорку у угла маленькой комнаты. — Продолжаешь следить за мной? Ты же знаешь, это ничем хорошим не закончится. Несколько невиданных лет для парня отдались болью в сердце. Его малая молодость полностью была просажена на макушке Чанёля, что сейчас напряженно сжимает двумя пальцами сигарету, сидя за письменным столом вдали комнаты и складывая ноги на уже старую и скрипучую мебель. Вся его аура насыщалась лишь одним табаком и еле чувствующейся депрессией. — Я просто всё помню. Не то что ты, Бён, что говорил каждую секунду в момент наших отношений, что я для тебя всё, — укоризненно и спокойно произнёс Пак, исподлобья наблюдая за юношей, снова затягивая наркотик, что губит его лёгкие. Губы Бэкхёна сжались в тонкую розовую полосочку, от чего в комнате на несколько минут повисло молчание. Он медленно прошёл вглубь, на ходу скидывая сумку, отяжеленную книгами о биографиях писателей и листками с набросками о будущих (может быть и нет) произведениях. Его настроение резко скатилось в меланхоличную бездну, застававшую неприятный и тяжёлый комок в горле. Бэкхён все помнил. С первого объятия, до последней пощечины. С первого поцелуя, до последнего звонка телефона. Сжимая в руках свои русые и густые волосы, парень уселся на кровать, собираясь с мыслями. — Скажи мне честно, зачем ты пришёл? Снова на моих глазах целоваться с девушками и делать мне больно? Чанёль, затушив сигарету в грязной пепельнице, тихо выдохнул, убирая ноги со стола и встав, он уставился взглядом в окно, стараясь уловить себя на том, за что Бэкхён может наконец простить его. — Я не такая сука, что бы снова так делать. Ты… Ты вечно будешь упрекать меня в этом? Бэку резко захотелось заплакать, закричать, ударить Пака снова, за все что он делал и делает сейчас. — Что мне ещё остаётся делать, Чанёль? Что ты предлагаешь на этот раз? Стать твоим верным псом? — Сквозь мимолетные слёзы спросил юноша, вытирая пальцами выступившие соленые капли, что уже отчаянно катились по его покрасневшим щекам. «Поцелуи отдавались на нежной коже расцветающими и невиданными цветкам. Горячие губы обжигали тело Бэкхёна, оставляя на самых лучших, шелковых местах кровавые засосы, что как аксессуары для автора смотрелись на гибком тельце младшего. Стоны, как мёд, проходились по ушам Пака, что так намеренно выдавливал он из Бёна, целуя его все навязчивее, ласковее, но тем самым и грубо. Будто, с какой-то целью. Жизненно важной целью. Все что он творит для Бэкхёна в этот момент, было его самой нужной целью и меткой, крестиком в жизни…» — А помнишь те парные браслеты, что мы делали вместе? Те, с голубыми хрусталиками на маленькой и тонкой веревочке? — Спросил Чанёль, совсем игнорируя вопрос младшего, но смотря на него так ласково. Видимо, его настоящая любовь до сих пор томится где-то внутри его уже потухшего сердца. На пыльный паркет упала маленькая слезинка, что сразу испарилась под лучами обжигающего солнца. Бён молчал, вспоминая все события, что произошли с ними двоими. От чего, он ещё больше сжал волосы, чувствуя, как уже не может сдерживаться от плача под тягой неприятно-счастливых воспоминаний. Парень уже совсем не мог простить его, за то что Пак сделал. Хоть младший и заметил, что курить Чанёль начал после их расставания. «Чанёль сжимал бока Бэкхёна так грубо, что сразу же, через несколько минут образовывались синяки, а из Бёна все чаще вырывались стоны наслаждения, которые быстро смешивались с рыком и громким дыханием старшего. Пошлые шлепки, громкое дыхание, стоны, рыки, скрип кровати превращались в пот, который покрывал тела обоих до кружащей голову эйфорией...»