Осторожно, двери закрываются...

В детстве мы не только накапливаем знания. Не только растём вверх и вширь. В детстве в нашей голове формируются самые важные структуры — способность отделять опасность от безопасности, можно от нельзя, чёрное от белого, друзей от врагов. Они выстраиваются медленно и тщательно, нанизываются как бусины на нить, укладываются кирпичик к кирпичику в прочную стену, отделяющую человека от мира… И хорошо, когда рядом мудрый взрослый… Тем страшнее однажды узнать, что взрослый и мудрый с той же лёгкостью что строит этот мир, может разрушить его одним махом. И приходится потом самому собирать эту пирамиду, понимая: кирпичики разбиты, бусины потеряны. И мир не будет прежним никогда. Юноша выглядел младше своих лет. Худой, можно даже сказать тощий, аккуратно собранный высшими силами и родителями, со строгим, но от того совершенно детским лицом в довольно больших, но аккуратных очках в тёмной оправе. Чёрные дреды ввиду небывалой жары подхвачены большой белой резинкой, а на рюкзаке, стоящим на полу, валяется белая с ненавязчивым рисунком бандана. Он пил кофе, расслабленно поглядывая на включенный на музыкальном канале телевизор. Когда начался лиричный клип с милым эмоциональным мальчишкой с косыми шипами белых волос и длинной чёлкой под заколочками в главной роли, юноша напрягся, мягко улыбаясь, потёр небольшую чёрную серёжку в ухе. Так смотрят клипы влюблённые фанатики, парни, которые боятся визжать от восторга и любви подобно своим девушкам, с которыми их объединяет только постель и влюблённость в знаменитость. Тот же самый парень с длинной зализанной под заколочки чёлкой стоял в дверях кафе, не решаясь подойти. Его по-прежнему не узнавали на улицах, не смотря на экстравагантную внешность. Он боялся подходить. Ведь одно дело — встретиться с приятелем, выпить кофе или даже пива, поболтать и поржать над этой слёзовыжималкой, которую уже полтора года крутят по всем музыкальным каналам Скандинавии. Совсем другое — открыть человеку дорогу в группу. Хуже того — в свою жизнь… Но он опаздывал уже на полчаса, и это было уже неприлично… — Привет, — осторожно проговорил, садясь напротив, парень с чёлкой. — Привет, Лаури, — юноша в очках перевёл взгляд с экрана телевизора на приятеля. — Ну так, зачем ты меня пригласил? — Ты в курсе, что произошло в нашей группе? — Да, но Тейо говорил, что вы вроде спокойно это пережили… и что у вас есть кто-то на примете на смену Янне. Официантка принесла кофе, спросила, будут ли молодые люди что-то есть… — Да, есть, — Лаури сжал в руках безликую белую кружку, оглянулся на телевизор. Блок клипов закончился, шла тупая дневная игра на билеты на бесполезные попсовые концерты. Длинноногая блондинка как могла помогала невидимому собеседнику разгадать слово «цинизм», хотя ни один ни вторая не знали его значения. — Это ты, Аки. Ты талантливый, наш ровесник, к тому же, у тебя психика устойчивая. Тот же Тейо сошёл бы с нами с ума. Аки смущённо улыбнулся. На сколько Лаури был прав, он на тот момент ещё не знал. Дверь на второй этаж была заперта. Отдавая ключи от дома высокому кряжистому молодому человеку с роскошной кудрявой шевелюрой, хозяева не просили не уничтожать дом, не водить компаний, не жечь костры на заднем дворе и не копить мусор месяцами. Они понимали, что, сдавая первый этаж своего дома музыкальной группе, они подписывают зданию смертный приговор. Принимая ключи, Паули не обещал не курить в доме, застилать постель и держать в порядке кофеварку. Он думал только о том, как расположить колонки и где разместить все вещи, которые собирались припереть сюда участники группы. И, где взять денег на всё, что было нужно. Маленькая аккуратная кухня с плотной дверью с матовым стеклом, с рисунком в виде тюльпанов. Напротив — санузел, совместный, большой, с душевой кабиной и большой раковиной, с большим зеркалом с шкафчиком за ним. Дверь глухая, светлая, от известной фирмы. Прямо по коридору гостиная, слава Богу, без дверей. Здесь диван, телевизор, есть, где расположить и колонки, и гитары, и синтезатор, и игровую приставку… Больше всего напрягала дверь, отделяющая от остального этажа спальню. Открываясь внутрь комнаты, она загораживала небольшой стеллаж и мешала проходу к стоящему за ним креслу. А было бы так уютно сидеть там с гитарой, наблюдая за тем, как утро, заползая в окно, будит обитателя комнаты. Или как дом медленно погружается в магию северной ночи… Ну и бог с ним, кресло можно и переставить. Кресло переставили в итоге в гостиную. На диване возлежала акустическая гитара рыжего цвета с испещрёнными витиеватыми надписями на иврите, хинди и фарси боками. На полу под гитарой сидел и задумчиво, будто доказывает теорему Ферма, играл в тетрис молодой человек. — Еду купил? — не отрывая взгляда необычного разреза тёмных серых глаз от экрана, крикнул он. — Ээро! Я тебе не Паули сумки таскать! — отозвался, снимая шлёпанцы, Лаури. — А он что, ушёл? — Да, — наконец поставив игру на паузу, Ээро отложил джойстик, протянул руки к подбежавшему к нему вокалисту, обнял за ноги. — Жрать нечего, и за электричество не плачено. О, Аки! Привет! Значит, ты согласился? Тебе всё объяснили? Сняв кроссовки, Аки прошёл в комнату, присел на диван рядом с гитарой. Здесь всё, не смотря на привкус отчаяния и боли за предательство близкого и любимого всему человека, царила атмосфера музыки и любви. Взаимного доверия и веры друг в друга. И в музыку как в высшую силу, и высшее благо. — Нет, — с улыбкой, таящей страх перед обожаемой группой, почти кумирами. — Всё просто, — вырвавшись из сильных рук басиста, Лаури сел на диван с другой стороны от гитары, подобрал с пола джойстик. — Можно всё. Одно условие: все внутренние двери должны быть открыты. Всегда. — Почему? За закрытой дверью может произойти что угодно. За закрытой дверью живёт опасность. За закрытой дверью не слышно криков… — Просто так должно быть, — серо-зелёные глаза моментально темнеют как грозовое небо. Приставка издевательски пищит весёленькой мелодией, высвечивая на экране злобное «Game Over». — Запомни и ни о чём не спрашивай. Так просто всегда должно быть. Аки лежал на полу, глядя в потолок и пытаясь понять, как так вышло, что он остался тут на ночь. Как согласился на эту афёру. Он видел эти нежные, трогательные отношения между ребятами в группе, но до сих пор объяснял их большой взаимной привязанностью, зависимостью друг от друга. В конце концов, Ээро и Лаури выросли вместе, Паули не только способен их защитить, но и регулярно делал это, вступая в безнадёжные споры и каким-то образом выигрывал их, всегда был готов драться за них… Аки видел, не мог не видеть, работая на сборных концертах и разогревах вместе с Rasmus, взаимные прикосновения и улыбки, взгляды, но никогда не мог, не предполагал, что они могли под собой таить. Он слышал сейчас сдержанные стоны, доносящиеся из спальни. Живо представлял, как изгибается под сильными ладонями и напряжёнными толчками длинное бледное тело, как ходят ходуном выпирающие рёбра, как идеально ровные мелкие зубы грызут угол подушки… Было странно осознавать, что в постели вместе сейчас отрываются кажущиеся до асексуальности серьёзными Ээро и Паули, в то время как Лаури крепко спит на диване на расстояние вытянутой руки от Аки. Что двери здесь действительно всегда открыты. И живут они здесь как единый живой организм. — Ты действительно хочешь знать, почему двери нельзя закрывать? Или притворяется спящим. Смотрит в упор, и в непроглядной темноте чересчур жаркой для конца лета ночи выглядит в белой майке и с белыми всклокоченными волосами, обрамляющими бледное лицо, будто призрак. Или зомби из известного клипа. Только обмотки из гнилых бинтов на предплечиях не хватает. — Да, хочу… В непроглядной темноте, ещё и без очков, Аки теряет способность оценивать расстояние до предметов. Наверно, поэтому его так пугает лёгкое прикосновение дыхания к своим губам. — Может быть, когда-нибудь расскажу, — улыбается, поглаживая дреды, другой рукой опираясь на пол у плеча, Лаури. — Спи, завтра много дел. Аки едва успевает моргнуть прежде чем замечает, что остался в гостиной один, в абсолютной пугающей тишине. *** Проходит несколько дней прежде чем жизнь укладывается в более-менее привычное русло. Пробивает новое более-менее привычное русло. Выносит бурным потоком из кажущегося хауса более-менее нормальный уклад. Так стало понятно, что все без исключения тяжести таскает Паули. Он же распоряжается финансами и внешними контактами. За мелкий ремонт, красоту, уют и атмосферу (и не только в переносном смысле включения правильной музыки в нужный момент, но и в прямом, в лице открытия-закрытия форточек, из-за чего в доме всегда было прохладно) отвечал Ээро. На Лаури оставались готовка, уборка и уход за растениями, кою он с вящей радостью и спихнул на Аки. Ещё Аки довольно быстро и с неподдельным удивлением застал самого себя за разбором счетов. Утро начинается, когда просыпаются все. До этого момента как-то не сговариваясь все ходят на цыпочках. Но всё же, все двери всегда открыты. И никто не хочет объяснять, почему. Просто вид закрытой двери вызывает боль. Испытываешь сразу желание подбежать и открыть её. И понимаешь, что, как и прежде, не можешь этого сделать. День проходит всегда по-разному. Порой у каждого находится большая куча дел, и целый день никого нет дома. В такие дни, возвращаясь сюда, чувствуется холод нежилого помещения. Единственное желание — развернуться на пороге и сбежать. Аки не сразу понимает, что ждёт на остановке остальных, если возвращается раньше всех, потому что не хочет заходить в дом, где никого нет. Потому что это небольшое здание приобретает статус дома так быстро, что разум не сразу справляется с этим фактом. В другие дни никто не уходит никуда. Тогда после завтрака (поговаривают, что этот человек хотел стать архитектором… не верьте! Его истинное призвание — кулинария) все некоторое время занимаются своими делами. Чаще всего — своими обязанностями по дому. Затем, не сговариваясь, собираются в гостиной. Первое время Аки страдает от отсутствия там барабанной установки, но из очередного вояжа по магазинам Паули притаскивает ему роскошные маракасы, и тоска отступает. Первое время никто не пристаёт ни с поручениями, ни с поползновениями. Просто приходится с той же скоростью, с которой доходит до сознания комфортность условий, привыкать, что здесь в норме максимально близкие телесные контакты. В принципе, это даже не напрягает. Так или иначе в юности и детстве все проходят через стадию тактильного осознания мира и самих себя. Просто здесь, наверно, остановилось время. Понимание этого нахлынывает с острым неконтролируемым приступом иррационального и необъяснимого с психо-эмоциональной точки зрения возбуждения, когда как-то утром совершенно неожиданно подкрадывается со спины и повисает на шее, зарывшись носом в дреды, стиснув до удушья руками горло, маленькое, но довольно тяжёлое, разгорячённое с ночи тело. — Good morning, Good morning, Good morning! — пропевает негромко в ухо Лаури, трётся о туго сваленные чёрные пряди носом, отпускает и шаркает в ванную умываться, оставляя Аки один на один с открытым холодильником, сердцем, отбивающим ритм другой известной песни времён расцвета рок-н-ролла и каменным стояком в пижамных штанах. Тот день проходит в разъездах. Пока парни решают вопросы на студии, Аки едет домой, чтобы собрать вещи и постараться объяснить маме, почему в Хельсинки ему будет лучше. Выслушать лекцию об экономическом университете. Извиниться перед собакой… Автобус трясёт так, что, выйдя из него за три остановки до дома, Аки долго сгибается над мусоркой. И долго медленно идёт, перевешивая сумку с плеча на плечо, вдыхая медленно остывающий воздух. В сумке кроссовки, свитер, пара толстовок, несколько футболок… Аки никогда не считал себя шмоточником, пока не вывалил утром на голодный желудок все свои вещи из шкафа. Теперь, наверно, придётся быть поаккуратнее со всем этим… Дома горит свет, и от этого почему-то теплее на душе и, в предвкушение ужина, в желудке. Дома в разгаре небольшая вечеринка. Одна бутылка вина уже опустела, и Аки с трудом давит порыв завистливо сглотнуть. — Эй, а еда есть? — бросив на пол свою сумку рядом с сандалиями и повесив на крючок ветровку, Аки прошёл в гостиную, сел на пол, привалившись спиной к дивану. — Мой обед, спасибо Kiitokori Oy, меня покинул! Еда была представлена домашней пиццей с колбасой, сыром, помидорами и зеленью, шоколадными конфетами, сезонными яблоками. К плечу прислонился тяжёлый и ужасно горячий Ээро. В отрыве от мира высоких соотечественников, не мешавших жить до сих пор, наверно, только благодаря хреновому зрению и традиции ставить барабаны на возвышение, Хейнонен создаёт ощущение инопланетянина. Высокий, бог с ним, всего-то сантиметров на пятнадцать выше лидера, на пять — гитариста. Но длинные ноги порой ему было попросту некуда девать. Наверно, поэтому он и приобрёл манеру несколько по-японски сидеть на пятках вместо того, чтобы разваливаться на полкомнаты. Узкую длинную спину хочется гладить просто уже потому, что редко можно встретить на таком малом расстоянии от себя настолько потрясающий экземпляр. Волосы лохматые, торчат во все стороны хоть от природы прямые и гладкие. Такие люди отращивают волосы до плеч, истерично жалуясь, что они им страшно мешают, но уж очень хочется носить хвостик, но за пару минут до того, как длины хватило бы, чтобы этот самый хвост собрать, на психе бреются на лысо. И всё по новой… И этих волос тоже хочется касаться. И Аки касается их, поражаясь тому, до какой степени они не похожи ни на его собственные, много раз крашенные, давно заплетённые в дреды, ни на чьи бы то ни было ещё. Под одобрительный взгляд Лаури гладит высокий лоб, улыбается… Ещё через две бутылки вина на всех — обнимает за плечи, поражаясь структуре свернувшегося в клубочек тела. Суставы таких людей — точно разболтанные шарниры. Тело мягкое, податливое, очень сильное. Таким людям легче других даются танцы и некоторые виды спорта. Но, как правило, они к ним более чем равнодушны. Тонкие губы — прохладные, с чётко обозначенным пульсом, с силой всех длинных и крепких от природы мышц. Слюна, не смотря на выпитое и съеденное, холодная и безвкусная. Язык, длинный как у какой-нибудь крупной ящерицы, ласкает ловко и изощрённо. Правда, отзыв находит далеко не сразу… Тот вечер кончается тем, что Аки засыпает на полу в кольце огненно-горячих рук, под мерное нетрезвое дыхание, а просыпается ночью на разложенном и расстеленном диване, у спинки, без джинсов, укрытый пледом, с маленькой подушкой в обнимку. Очки спокойно лежали на тумбочке. На краю кровати спал давешний партнёр. Дом был погружён в тишину. В голове звенели остатки алкоголя. С трудом не задев так мило завернувшегося в одеяло Ээро, Аки сполз с дивана, придерживаясь за стену, не веря собственным ногам в ещё не до конца знакомом месте, добрался до ванной, практически не открывая глаз, прикрыл дверь… Под ногтями нет крови. Нет заноз, засевших так глубоко, что причиняют боль и кровоточат при каждом прикосновении к клавишам ещё несколько месяцев. Перед глазами не стоит кровавый туман и завеса из собственных тёмных волос… От удара Аки аж подпрыгивает. Не меньше минуты ему требуется на то, чтобы понять, что звук доносится с другой стороны закрытой двери. Что теперь он слышит в тишине ночи лёгкий скрежет по паркету, лёгкие удары, короткие истеричные всхлипы… Резко толкнув дверь, Аки увидел в темноте бледный силуэт. Лаури сидел на полу, вжавшись в стену. Глаза с суженными до предела зрачками оцепенело впились в одну точку. Короткие ногти скоблили по полу. По бледным щекам текли слёзы. Все остатки хмеля моментально улетучились из головы. Бросившись на колени, Аки аккуратно встряхнул Лаури за плечи. Тот вздрогнул, будто приходя в себя, моргнул пару раз, закрыл лицо ладонями, вытирая слёзы, убирая от лица как всегда растрёпанные волосы. Непривычно без очков и света, чётко Аки видел сейчас шелушащиеся следы агрессивного обесцвечивания на лбу, а в прямом проборе длинной чёлки - коротенькие тёмные корни… Густые коричные ресницы дрожат, слипаются от солёной влаги. — Не делай так больше, — голос хриплый и сухой. Тело сильное, резко вырывается из хватки. Поднявшись на ноги, Лаури ещё раз вытирает ладонями лицо, отталкивает Аки с дороги, заходит в ванную. — Я боюсь закрытых дверей. Все двери в доме должны быть открыты, — чеканит он, в темноту, прекрасно зная, что Аки за его спиной не смеет и шевельнуться, надеясь, что услышит сейчас ответ на все свои вопросы. — Всегда. И снова не находит их. *** В заключение разговора Паули спрашивает, самая ли они странная группа, с которой им приходилось работать. Режиссёр смеётся и отвечает, что, наверно, видел ещё парочку, но они не добились успеха. — А вот вы — другое дело, — странно растягивая слова, говорит он, прикуривая. — Если не сопьётесь раньше времени, станете известны во всём мире. Я всегда такие вещи чувствую. Для альбома не хватает ещё половины песен, сингл не выбран и сюжета для клипа, естественно, нет. Но люди на студии почему-то смотрят внимательно, с уверенностью, что их деньги и деньги группы не пойдут прахом. Что новый рывок группы, которую и подзабыли бы, когда бы не какой-то упёртый VJ финского Mtv раз за разом ставящий в эфир Liquid, закончится не падением, а взлётом. Сидящий в конце длинного стола и сосредоточенно смотрящий на аквариум прямо напротив себя Аки думает, сколько ещё они здесь будет принимать его за предпринимателя. Наверно, до самых съёмок клипа?.. Написанные песни отлично отрепетированы. Грустные и скучные настолько, что после взрывного предыдущего альбома этот точно пройдёт незамеченным. Особенно, если автор продолжит лежать на ковре у сложенного дивана, курить и смотреть в потолок невидящим взглядом. — Просто не обращай внимание, — произносит, не глядя на товарища Паули. — С ним бывает. Творческий кризис. Из-за него мы и не можем записать альбом. Никто не хочет с нами работать. Проводив взглядом удалившегося в спальню гитариста, Аки садится рядом с Лаури. Под левой рукой у него лежит большое белое перо. На запястьях — белые велосипедные напульсники, на коленках — белые щитки. — Для сингла нужна такая песня, — медленно произносит Аки, сев на пол рядом с Лаури, подобрав под себя ноги, — чтобы даже, если альбом провалится, именно её вспоминали и через 20 лет при единственном упоминании о нас. Лаури моргает, сжимает между пальцами перо, садится резко, прикусив его кончик, поворачивает голову. Волосы смяты, под глазами залегли глубокие синяки, бледная кожа покрыта красными пятнами от недосыпания и недоедания. — А знаешь, — задумчиво произносит Юлёнен, — есть такая песня… Мы её не репетировали с тобой, но в школе её распевали все. Она очень привязчивая и бунтарская… но… — Мы всегда можем переработать стиль, если он не подходит под общее настроение! Лаури радостно улыбается, и становится похожим на школьника, который написал на «отлично» контрольную, к которой не готовился. — I don’t come school in the Monday, — пропел он и крепко обнял Аки. — Ура! Мы будем богатыми и знаменитыми! Вечером Лаури не отходит от Аки. Хлопает ресницами так, что чуть не сдувает с места. Пьёт без меры, и очень скоро начинает говорить и смеяться громче, касаться развязаннее, спотыкаться, относя на кухню, к помойному ведру опустевшие бутылки. Ээро и Паули обмениваются заговорщическими взглядами, без слов обсуждая что-то. Банальность уединения на заднем дворе под предлогом покурить на воздухе режет всю романтику на корню. Они абсолютно одного роста, хотя со стороны кажется, что Аки ниже. Поцелуй нежный и глубокой. С лёгкой горчинкой Аки чувствует, развязанное безразличие за тёплыми прикосновениями к шее, груди. Ему кажется, что так целуются проститутки. Но и отказать нет никаких сил. Нежная маленькая ладонь в руке тёплая и немного влажная. Губы тёплые и нежные. Взгляд… На мгновение кажется вновь, что он смотрит так на всех. А потом становится всё равно. За всё успевшее пройти время Аки впервые оказывается в спальне не для того, чтобы полить развесистую и очень старую финиковую пальму. На большой мягкой кровати, прогибающейся под весом тела с тихим тупым, словно уставшим скрипом. Подушка пахнет чужим потом. За покрывало зацепился тёмно-рыжий скрученный мягкой пружинкой волос. И в воздухе стоит запах секса. А дверь открыта, подцепленная на крючок под потолком. И Аки, закрывая глаза, задыхаясь от прикосновений, поцелуев и вторжения в тело, слышит отстранённо, как в гостиной происходит небольшой спор, после которого звенит посуда, кипит чайник, включается телевизор… Но все двери остаются открытыми. Всегда. — Тошнит? Ночи уже очень холодные. Чтобы курить на улице, нужно надевать куртку. Аки не надевает даже футболку. Сидит на ступеньках в джинсах на голое тело и кроссовках на босу ногу. Паули в тяжёлой джинсовой куртке поверх халата и домашних шароваров, босой и со своими неприкосновенными американскими сигаретами перебирает плечами, садится рядом. Близко, но не касаясь. И на том спасибо. — Тошнит… Почему всё так? — Он считает, что не может любить. А про всё остальное спрашивай лично, это не моя тайна. Сигаретный дым вьётся, поднимаясь вертикально вверх. Дом совсем маленький, белоснежный сверху и внутри. Все, кто живёт внутри, любят этот дом как свой. Они медленно и плавно срастаются душами и телами друг с другом, как это бывает в настоящей семье… — Я верю в то, что каждый из нас однажды встретит того или ту, кто станет судьбой. И в то, что мы станем настоящими рок-монстрами вроде Nirvana. И в то, что тебя к нам привело небо. Тёмно-рыжие кудряшки сминаются об волосы Аки. Губы у Паули тонкие, очень сильные, сухие, прокуренные. Горькие как лекарство. — Отпустило? — спрашивает, затягиваясь. Аки кивает, опустив голову ему на плечо. Отпустило. Пока отпустило. *** Перерабатывать стиль приходится на студии, и это нравится только Аки, поскольку он, наконец, сидит за барабанами, а не на диване и держит в руках палочки, по которым успел страшно соскучиться, а не поднадоевшие маракасы. Отбивать ритм, конечно, можно и книгой, но всё же, согласитесь, что может быть лучше, чем пройтись по всем барабанам долгой дробью, чувствуя отзыв каждого из них? Тем не менее, смириться приходится даже Лаури, каждые две минуты ноющему, что замкнутое пространство душит его. Кстати, смежную с комнатой отдыха дверь он не закрывает и здесь. Похоже, это правило касается не только ночи и не только дома. Работа движется и с приличной скоростью. Уже через два дня из шелухи старой тетради в клеточку, подписанной аккуратным почерком человека, который не хочет попасть в переделку, начинает проявляться что-то осмысленное. Роковое. По-настоящему привязчивое и по-настоящему бунтарское. Приходится сражаться за каждый слог, доводя звучание и скорость до совершенства. — Мы в депрессии, — говорит в конце второго дня Аки, — мы в упадке. Так сделаем так, чтобы все считали, что всё именно так и было задумано! Как ни странно, это срабатывает, и на следующий день уже всё готово к началу записи. Запись голоса, и начало съёмок клипа совпадают, и Аки доводится узнать совершенно иное, нежели изучал в школе, значение слова «мужество». Прежде чем закрыть тяжёлую звуконепроницаемую дверь, остаться в клетке два на три метра, наедине с микрофоном и мутным окошком в аппаратную, Лаури не меньше часа стоит на улице в одной футболке и джинсах, курит, сосредоточенно глядя внутрь себя. В такие моменты кажется, что ему не 19 с половиной, а хорошо за 30. Глаза темнеют, приобретая оттенок окаменелого дерева, высокий подвижный лоб становится восковым, в тени пушистых ресниц вырисовываются почти чёрные синяки. Закрыв дверь, всегда только сам, вплоть до ссор с режиссёров и звукачом, он плотно прижимает наушники к голове, закрывает глаза. Песня выходит отрывной, безумной, почти бессмысленной и по-своему грустной. По крайней мере, практически выкрикивая рефрен, он плачет, порывисто вытирает ладонью лицо, просит выбросить этот кусок, задерживает дыхание и поёт снова, уже спокойнее, но всё с тем же отчаянным бунтарским надрывом. Аки, стоящему в аппаратной за спиной звукорежиссёра, он сейчас напоминает чем-то Кобейна. И тем самым пугает до усрачки… Во второй половине дня — работа в студии. Пока разминка. Пока репетиция. Играет только записанный несколько дней назад минус. За камерой стоят девочки, главные героини основной части. Им интересно. Им важно знать, как ведут себя перед камерой непрофессиональные актёры. Они боятся опоздать на свой автобус на Эспоо сегодня вечером. И возвращающийся завтра утром. Все бесятся, расшатывая настроение для финального рывка, который будет как только запишут голос. Аки благословляет поимённо своих приятелей из театральной студии, девочек, съёмочную команду, персонально Паули и создателя велосипедной наколенной защиты, кем бы он ни был. Стресс от записи снимают самым верным и безвредным в этом случае средством. Аки долго крутит в руках большой зелёный бонк прежде чем отдать его Ээро. Тот наливает в колбу воду, щёлкает зажигалкой. Молча и с тем же выражением лица, с которым утром готовит кофе — будто колдует, собираясь уйти с результатом труда в параллельные миры. Впрочем, в данном случае это утверждение не далеко от истины. У Аки кружится голова. Воздух становится густым, тягучим. Обостряются обоняние, слух. Даже зрение. На улице быстро темнеет, и свет от ночника кажется пятым живым существом в относительно небольшом пространстве диван-тумбочка-телевизор-подоконник, умещающим внутри себя, кажется, целую жизнь. Любой, кто экспериментировал с травой достаточно, чтобы познать пределы своего организма, но не слишком, чтобы не притупить ощущения, знает, что время растворяется в этом свете, теряется, то замедляется, и тебе кажется, что за эту минуту, что ты смотрел, как плавится в миске, в которой стоит бонк, лёд, прошла целая вечность, и твои кости истлели и обратились в прах, то ускоряется бешеными скачками, и сердце просит пощады от внезапно открывшейся от попытки просто усидеть на месте. В какой-то момент разум и вовсе перестаёт контролировать происходящее. Дым, плотный, сладкий, но не приторный, не давящий, кажущийся сейчас естественным продолжением атмосферы, тем самым составляющим, которого не хватает, чтобы дышать действительно эффективно, стелется тонкой розовато-сизой дымкой над пушистым белым ковром. Почему-то кажется смешным воспоминание о том, как раз в неделю, выставив всех из дома, Ээро тщательно оттирает его от пыли и грязи, пылесосит и грозится, едва выпадет снег, пойти чистить на улице. Увещевания о том, что в этом городе с неба падает чистая нефть, и ковёр пойдёт скорее радужными разводами, нежели альпийской белизной, его только злят. Время останавливается около полуночи. Снова темнота. Снова диван не разложен, и Аки лежит на полу, глядя в потолок. Очки лежат на животе, и отголосками опьянения пробирает тело лёгкий смешок при мысли, что Паули почти всегда кладёт свои очки где-то под рукой, но крайне редко надевает. Собственное дыхание кажется слишком шумным и глухим. К горлу подкатывает голодная тошнота. Когда он ел последний раз, Аки не помнит. В желудке плещется только очень холодная вода, которую заставляют пить, чтобы не было отходняка на следующий день. На следующий день как-никак работа. Ковёр довольно холодный. Наверху, в незагороженной спинкой дивана части гуляет сквозняк. Здесь же, из открытой двери на кухню, сифонит прямо по спине. Холодно. Хочется в душ и спать. Спать пока не проснёшься сам, а не до душераздирающего звонка будильника в спальне. Одного, как и всё тут, на всех. Тепло космического масштаба прижимается к плечу так неожиданно и горячо, что Аки чуть не подпрыгивает от испуга. Но щёку и шею щекочут залаченные, всклокоченные, немного даже засаленные после тяжёлого и длинного дня волосы. Носа касается большое гусиное перо. Аки пытается поймать его ртом, но только натыкается затылком на чужое плечо и бросает эти попытки, пригревшись и окончательно протрезвев. — Это тотальный провал, — не своим голосом говорит Лаури, вытянув руку за головой, закинув её Аки на грудь. Пальцы всё ещё сжимают перо, и оно щекочет даже сквозь футболку. — Не говори так, — Аки хочется улыбнуться, но не выходит в виду того, что от тепла этого маленького, но сильного тела рядом вся кровь в теле начинает стекаться вниз. — Всё у нас получится. — Я мечтаю, — ещё тише. Перо цепляется за очки и затихает в их пластиковых объятиях, дальше ровные параллельные линии чертит палец, — сыграть хоть раз в жизни на разогреве не у напыщенного и нищего индюка типа Величества, а у настоящего группы. У Metallica, например… — Так и будет, — Аки прижимает ладонь Лаури к своей груди. Сердца там, на границе брюшной полости, наверно, не слышно, хотя Аки кажется, что оно колотится сейчас на весь район. — Верь мне. Я не знаю, что делаю, но моя любовь к вашей музыке подсказывает, что мы всё делаем правильно. — Я попробую в это поверить… Ладошка выскользает из цепкой хватки. Минута, и тепло снова сменяется прохладным призраком опиумного дыма. — Не спи на полу, — едва доходит до разочарованного, раздувшегося до размеров, кажется, города, напряжённого воспалённого мозга. — Дует… Говорят, пропорции тела никак не влияют на длину отдельных органов. Возможно. Даже, если верить отдельным личностям, скорее всего. Однако, чувствуя, как внутри двигается такой же длинный, как руки и ноги его обладателя, член, Лаури мог с большим жаром поспорить с этими знатоками. И есть в этом что-то странное. Вроде малоэмоциональный, прохладный в общении с посторонними людьми, нагловатый агностичный самоуверенный до пиздеца, первый спорщик всея Финляндии, Ээро не выделялся ничем на фоне окружающих. Человек как человек. Ласковый, внимательный, грубовато-заботливый. Слушать, не перебивая, не умеет. Но стоит залезть к нему в постель, стоит прижаться к горячим стопам холодными пятками и ткнуться обиженно носом в родинку на ещё по-юношески мягкой щеке, как каким-то волшебством весь окружающий мир оказывается отрезан от них. Будто накрывает крылом. У этого человека точно есть крылья где-то между сутулой спиной и наглухо застёгнутой на все пуговицы рубашкой. Позволяет сегодня вести. Оседлать свои бёдра и отдаться собственному ритму. Не думать о ком-то ещё. Только о том, как внутри скользит длинный член лучшего друга. Как аккуратно, но крепко держат бёдра длинные сильные пальцы. Ведь нужна недюжинная сила, чтобы зажимать басовые струны… Порой люди жмурятся от ослепительных вспышек подступающего оргазма. Он же, напротив, распахивает глаза, слепо пялясь в потолок, стиснув зубы, чтобы не завыть в голос от удовольствия, с которым толчками заполняет нежное, но такое сильное тело сперма… Лаури ложится рядом, уткнувшись лбом в подушку, замирает на несколько минут, пытаясь отдышаться. Поднимает голову, перетаскивает её Ээро на грудь, прихватывает губами кустик тёмных волосков, некоторое время задумчиво жуёт. Паули запрещает ему стонать очень громко, и после секса у него нередко пропадает голос. Чёрт знает, почему. — Расскажи ему о дверях, — и верно, голоса совсем нет. Хорошо, что природа одарила Ээро прекрасным слухом. — Зачем? — Хочу, чтобы он знал… — А сам? — Я не смогу… — Ты что, влюбился? — как только возможно скрыть улыбку. Быть не может, чёрт возьми! — Не знаю! — по груди не больно, но обидно бьёт маленький кулак. Подняв голову, Лаури некоторое время смотрит прямо перед собой, затем забирается под одеяло, натягивает его на голову. — Психика человека тормозит в том возрасте, когда человек пережил самый страшный кошмар. Так что, считай, что мне 12. Я не знаю ничего! Потому что опасность караулит у каждой двери. Потому что призраки и демоны прошлого караулят даже здесь. Сидит, закинув ногу на ногу в закрытом открытой дверью кресле. Перебирает пальцами. И только того и ждёт, когда закроется дверь. *** Холодает быстро. С ещё большей скоростью убывает день. Не пройдёт и двух месяцев, как от солнца останется лишь воспоминание в виде узкой полоски света, пробегающей по северо-восточной границе небосклона почти что в полдень. Съёмочная группа принимает решение разделиться. Одна половина едет в Эспоо снимать уличные сцены. Вторая остаётся в Хельсинки, страдает вместе с группой под софитами в крошечном помещение, которое удалось снять на несколько дней этой адской работы. Технике тоже жарко, и от того приходится делать перерывы, снимая буквально по кадру в час. Зато есть время покурить. Поговорить, даже сходить в магазин… Музыкальный магазин — место, куда Аки хочет возвращаться только при условии, что у него будет достаточно денег, чтобы просто показывать пальцем на то, что ему нужно и расписываться в счетах, пока три личных раба арабской наружности деликатно грузят покупки в фуру. Но ходить туда приходилось и с завидной регулярностью. Один знакомый ещё по родному городу подсчитывал как-то, что порой барабанщики тратят на свой инструмент больше денег, чем на еду и выпивку вместе взятые. Аки так не считал. Но и палочки ломал с завидной регулярностью. — Лаури просил поговорить с тобой, — негромко проговорил Ээро, безучастно глядя на витрину, за голубоватым стеклом которой стоял на красивой подставке чёрный как уголь бас от B.C.Rich. Аки не ответил. Эти люди выросли вместе, не мудрено, что они так часто озвучивают мысли друг друга и друг за друга говорят. Наверно, ему даже не было интересно, о чём с ним хотят поговорить. Не выгоняют, не лишают денег, не давят ни дома ни на работе, что ещё нужно? — Разговор получится длинным, так что, пойдём, что-нибудь съедим? Разговор оказывается длинным, прежде всего потому, что они слишком долго и напряжённо ищут место, где можно было бы спокойно посидеть так, чтобы никто не мешал и при этом не оставить все имевшиеся деньги. Когда такое место всё же находится, Ээро долго молчит, ковыряя вилкой рис с овощами, подбирая слова. — Нам было 12, когда Лаури упал с велосипеда и сломал руку. Кости срослись относительно быстро, но он здорово отстал по программе по пианино, и его родители были вынуждены нанять репетитора. У кошмара удивительно красивые глаза. Просто потрясающая грация и идеальный слух. Идеально ловящий каждый вздох вверенного ему существа. Маленького ребёнка с неприспособленными по сути для игры на пианино маленькими ладошками. Наивным взглядом. Собственной комнатой на втором этаже. — Он не рассказывал, но очень изменился в те дни… Говоря, что на лицо человека легла тень от тягостных раздумий, люди редко осознают, что это выражение значит на самом деле. Не многим приходилось в жизни наблюдать этот момент. Аки выдалась такая возможность. Только он категорически не был уверен, что рад такому шансу. Глаза Ээро стали тёмными как море после зимнего шторма. На веках и висках проступила сеточка напряжённых сосудиков, а щёки и губы напротив побледнели до синевы. Как от сильного страха или невыносимого холода кровь отлила от ладоней, обнажая голубоватую плоть под сбитыми ногтями и звёздчатый рисунок венок на ладонях. — Стал шуганным, совершенно не слушал учителей, не хотел идти ни домой ни на хор… Интуитивно или по разговорам, но он вычисляет слабые места. И давит на них. Как по ослабшим струнам настройщик выискивает фальшивые ноты, узнаёт по ним точки воздействия на неокрепшую детскую психику. Ломает аккуратно, будто фокусник подпиленные для шоу доски. — Мне пришлось пригрозить школьным психологом, чтобы он рассказал. Еда остыла и потеряла всякий смысл. Аки кажется, что в тарелке вместо пасты змеятся червяки самого мерзкого для человеческого глаза и питания вида. Что в рисе Ээро копошатся тараканы. Что мир вокруг затих и обратился в слух, выуживая из разговора двух друзей секреты мироздания. Самые мерзкие и непристойные из них. — Я никогда не видел, чтобы человек так плакал. Никогда не слышал, чтобы ребёнок говорил о взрослом такие отвратительные вещи… Но главное… Главное, чтобы дверь была закрыта. Всегда закрыта, чтобы не выпустить это вселенское Зло. За закрытой дверью. Как обрываются закрывающей ладонью рот крики, обрывается информация. Бьётся о закрытую дверь огнём чужая боль. И никогда не находит ни выхода, ни ответа… — Он приходил вечером, когда все были дома. Непомерно длинные пальцы, одновременно идеально приспособленные для того, чтобы держать гитару и камеру, ласкать тело любовника и ломать кости врага, нервно щёлкают по одному. Воздух, кажется, леденеет, и руки от ужаса и замогильного холода не чувствуют жара чашки чая. — Мама шила и слушала музыку в соседней комнате. Папа в зале внизу смотрел телек. В комнате напротив сестра читала комиксы и болтала по телефону. А этот монстр… Голос срывается. Ээро морщится как от невыносимой боль, отворачивается. Дышать становится нечем при мысли, что настолько сильный морально человек, переживая снова события того дня, готов расплакаться снова как и почти что 8 лет минувших с него назад. — Он тяжело ранил тело Лаури, но ещё больше вреда он нанёс его психике. Он стал бояться закрытых дверей, за каждой видя своего мучителя, от каждой чуя запах крови. Но и не только это. Он потерял всякое доверие к людям. И чем ближе человек, тем меньше он доверяет ему. Тишину, кажется, можно потрогать руками. Проткнуть промёрзшим до кости пальцем, наполнить ею чашку и выпить в надежде согреться хотя бы от неё. Тело будто под напряжением в 220 вольт. Или выдернуто из розетки напротив, не понять. — А сказать родителям? — Аки сам пугается своего голоса, каким мёртвым и хриплым он звучит в этой тишине. — Мы сказали. Моим. Его родные даже не извинились, когда этого ублюдка посадили. Перевели в класс к барабанщикам, разрешили не ехать в лагерь летом, а остаться со мной… Мне кажется, что они и сейчас не верят в то, что всё это было. Как можно поверить в монстра, если он сидит за закрытой. Непроницаемой дверью? Ногтями по лакированному столу скребёт, должно быть, мышь в подвале. Скулит сквозь зажимающую рот руку, наверно, соседская собака, которую забыли пустить с заднего двора после прогулки домой. А ребёнок действительно здорово устаёт на учёбе, в музыкалке, на хоре… Пусть себе спит. За закрытой дверью, скрывающей монстра, в которого невозможно поверить. Пока закрыта дверь. — Открытая дверь — знак не доверия, а скорее страха и опасности… — на улице уже стемнело. Придётся, наверно, доплачивать за аренду студии, потому что снять хочется ещё многое, хотя сил уже нет совсем. — Он говорил, что хочет знать, что в любой момент ему могут прийти на помощь. Взгляд таких красивых и странных глаз опустошённый. В радужках плещется одинокий и бесконечно серый рассвет над Заливом. Посеревшая от тяжёлых воспоминаний кожа окрашивается с каждым ударом сердца ровным розоватым цветом. Только Аки кажется, что под краской и дредами поседел сегодня на четверть. И, если уж совсем честно, хочется как можно скорее избавиться от этого дня. Содрать с себя одежду, а лучше всю кожу. Вымыться. Выкурить сигарету. Напиться. Вымыться ещё раз. Прижать к себе тело, нет, человека, о котором так много узнал сегодня. Прислушаться к стуку сердца. Зарыться, если позволит, пятернёй в обесцвеченные космы. И сказать: «Я здесь. Я с тобой. Теперь всё будет хорошо». Кошмары и монстры не живут под кроватью. Они прячутся за закрытыми дверьми детских спален. За закрытыми дверями по имени «Всё идёт по плану» в родительской душе. *** Всё время пока снимается клип, дома одна и та же картина: Ужин на кухне с бутылкой вина на всех. Почти семейный, в тишине просмотр телевизора. Аки казалось, что все в курсе того, что творилось в его душе в тот момент, и сторонятся, точно боясь заразиться. Переваривая и каждый раз оказываясь не в силах даже проглотить всё, что узнал, он физически ощущал, как проваливается в бездну. Душевный холод, налипший на провода нервов Ээро в те тёмные дни, щедро вымораживал тело теперь. С каждым днём Аки чувствовал всё сильнее, как под вечер немеют от холода пальцы. Как медленнее и медленнее бьётся сердце. И всё больше размывается перед глазами мир даже за стёклами очков. Они играют в приставку, когда Аки обнаруживает, что остался с Лаури один на один. Впервые за, наверно, три или даже пять дней. Полуночи, когда тот по традиции отправляется в душ, нет, и, похоже, отличное время, чтобы поговорить… Проиграв очередной раунд, Аки садится на пол рядом с Лаури. У его джойстика по какой-то неведомой причине провод короче второго, и тому, кто берёт его, приходится садиться на пол, поближе к экрану. Телевизор старый, но довольно большой, с выведенными на внешнюю панель необходимыми переходниками. С небольшой тумбочки, в недрах которой покоятся видак, штук десять кассет, преимущественно с концертами Nirvana и Metallica и, собственно, сама приставка. Классическое мужское общежитие, блин. — Не противно? — хрипло, будто простуженно спрашивает Лаури, чувствуя, как к спине прислоняется тёплая идеально выбритая щека. — Почему должно быть? — Аки чувствует под челюстью, как двигаются от дыхания рёбра. Слышит, как мерно бьётся сердце. — Сломанные игрушки вызывают отвращение, как правило… — Лаури чувствует, как Аки сдавливает челюсти, борясь с какими-то чувствами внутри себя. Как поперёк тела обнимают сильные руки с холодными, с каждым днём всё более холодными, пальцами. — Ты не игрушка. Ты человек. А люди имеют свойство переживать, взрослеть, находить выход… — Неужели ты не понял? — Лаури пытается вырваться, но из рук барабанщика вырваться не так уж просто. На экране горит заставка игры. Мигает надпись «Нажмите кнопку Start». — Он сломал меня. Я не могу ни любить ни доверять! Я… — Зато я тебя люблю, — шепчет в позвоночник Аки. Отпускает, чтобы снять очки. Слышит, как пускается вскачь сердце под рукой. А потом точно затихает совсем. Мышцы расслабляются. Опускаются напряжённые плечи… В голове свежо и живо звучит немного ещё задыхающийся голос лучшего друга. В голове готов ответ на него. Но разве можно говорить такие вещи вслух? Разве можно доверять себе, своим чувством и своей интуиции после того, как они были так жестоко обмануты? Но это было так давно… Но ведь психика человека тормозит в том возрасте, когда… *** Клип сдан в монтажную, песня — в ротацию какого-то замшелого радио, единственного, на которое хватило денег. И это при условии, что некоторые участники съёмочного процесса работали за «спасибо». В доме было голодно и прохладно. Над кем-то (наверно, над Паули, учитывая всё, что Аки знал о нём и других) сжалились родители, и в холодильнике стояла неродная кастрюля супа и контейнер с котлетами. И на том спасибо. На студии дела обстоят по-веселее. Во-первых, за пугающе короткий срок совместными усилиями написаны недостающие три песни. Во-вторых, звукач смиряется со странными манерами группы. Да и сама группа старается (по крайней мере, Аки может точно говорить за себя) не слишком бесить несчастное создание. Вот только иметь возможность писаться в любое время дня и ночи, не тратя на это слишком много времени, становится необходимостью сродни кислороду. — Я, наверно, хотел бы купить этот дом, в котором мы живём, — делится Аки, когда они с Паули выходят покурить. — На втором этаже две или три спальни, можно или жить, или хостел для записывающихся групп устроить. А внизу переоборудовать под студию спальню и часть гостиной. Стены там — просто перегородки, их можно перенести без отдельных разрешений… Идея оказывается не нова. Групп, которым нужна помощь, в этой стране много. Пожалуй, Финляндия — самая музыкальная, самая рок-продуктивная страна в мире. Но только не у всех столько терпения, как у Величества или удачи, как у Rasmus. Да и вообще, как говорится, бездарности пробьются сами, а вот таланту надо помогать. Тем более, когда среди талантов так много друзей и товарищей. Даже, если это звучит примерно так же самонадеянно, как «Объехать вокруг света за 80 дней». — Деньги кончились, — комментирует, не отрываясь от газеты, Паули попытку Аки откопать холодильнике что-нибудь съедобное. — Я заметил… — на задворках верхней полки, издевательски задранной чуть не под потолок, обнаруживается пакет с остатками сока. Лучше, чем ничего. — Для альбома не хватает одной песни. Чем быстрее мы его выпустим, тем быстрее будут деньги. — А до тех пор, лапу сосать? Там ещё лёд есть в морозилке, тоже можно погрызть! — Рациональные предложения? — Попросить у кого-нибудь в долг? Любой, кто отъезжал от Хельсинки больше, чем на 50 километров, знает, что Эспоо и похожие на него города называются городами только ради того, чтобы местные органы самоуправления могли с гордостью именовать себя мэрией. По сути своей это деревня. Большие подворья, низенькие дома-мазанки, на одну-две семьи, куры, кролики, местами даже козы. В этом маленьком мире натурального хозяйства с единственным музыкальным магазином, где почти всегда играет какая-то классика, перебиваясь на смены несовершеннолетнего голубоглазого мальчишки с чёрными дредами, забористым безголосым, как кажется тогда, фанком, не принято просить в долг. Если кому-то нужны деньги, он будет работать, — говорит отец. Он вообще считает, что работа — залог счастья. Наверно для него так оно и есть. Наверно, он отправляет сына учиться в математический класс, видя, как тот старается на работе, надеясь, что он станет бухгалтером или даже экономистом… Отец и представить себе не может, что сын прогуливает факультативы, играя по паре часов в день на барабанах в местной мы-хотим-чтобы-это-был-рок-группе. Он страшно злится, когда его Маркус красит волосы в чёрный цвет и заплетает дреды. Начинает носить майки с открытыми плечами и слушать что-то в больших тяжёлых наушниках, скрываясь ото всех. Отец считает, что музыка мешает работе. Всегда и везде. Даже в музыкальном магазине. Он не знает, насколько музыка тяжкий труд. Но с детства прививает ребёнку трепетное отношение к труду и деньгам. — Никаких долгов, — отрезал Аки, бросив пакет из-под сока в урну. — Работать надо. — Да? — сняв очки, Паули скептически посмотрел на собеседника. — Где? — Да хоть на морском фестивале в Турку в конце недели. — Это не наш формат! — А наш формат — побираться у твоей мамы и сидеть в долгу у Величества? Он и так добрую половину финского рока кормит! Некоторое время малахитовое пламя силится растопить голубой лёд. Аки не отводит взгляда. Не в этот раз. У них не те отношения, чтобы прогибаться, искать компромиссы. Это с Лаури у них странная схватка за право присваивать другого не то на следующую ночь, не то на эту жизнь. Это Ээро с нечитаемым сонным взглядом и стаканом молока сидит с ним на диване, поглаживая холодными пальцами по голове, когда снятся кошмары. Паули — деловой партнёр. Схватка разумов, мозговой штурм и длительные изыскания ресурсов. «Доброе утро» соприкосновением взглядов. «Спокойной ночи» — жёстким рукопожатием. — Ты прав, — наконец, пламя потухает, и глаза, устремлённые на расплывающиеся без очков печатные строки, снова приобретают оттенок стеклянного песка, смешанного с тёмной водой Залива. Старинный порт встречает пронизывающим ветром в лицо. Моментально озябшие руки с трудом держат маленькую видеокамеру, одолженную у приятеля, но охота заснять первое путешествие в новом составе пуще неволи. — Ну, а что, все группы делают видеоотчёты о поездках! — заявляет Ээро, и его оставляют в покое. Пусть снимает. Пальцы у Лаури холодные, и их приятно гладить, чувствуя следы тепла, быстро испаряющиеся с поверхности кожи. С Залива продолжает дуть холодный ветер. Денег хватает либо на ужин и завтрак, либо на пиво и дорогу домой назавтра. Впрочем, организаторы подкуплены обаятельной арийской мордашкой и какой-то особой магией обещаний грядущей славы. А значит, завтра деньги уже будут. А значит, можно сделать выбор в пользу второго варианта. Выступление только завтра, и можно спокойно сидеть на смотровой площадке и смотреть, как с крыши на крышу перетекает живое электричество ночной подсветки. Пить пиво и ласково поглаживать сжимающие руку пальцы. — Из-за всего этого света в городах никогда не видно северного сияния… Голос у Аки севший от холодного пива и сильного ветра. От тёплых касаний ледяных пальчиков к ладони. — А у вас видно? Огонёк сигареты добавляется к всему этому свету, и Лаури хрипнет окончательно. Но всё так же сидит на шезлонге, будто на пляже, поставив на живот бутылку и перебирая пальцами другой руки по пальцам Аки. — Тоже нет… Фонарей много. Городские власти наставили, боясь нападений на женщин. Замёрз? Шорох одежды не похож ни на что на свете. Стук бутылки об деревянный наст. Жидкий холодный воздух. Нежное прикосновение обжигающе горячих губ к пальцам. Он даже не пытается вырвать руку, как делает порой. Продолжает сидеть, чуть запрокинув голову, глядя на звёзды, которых тоже почти не видно в месте схождения света земли и моря на фоне долгого северного заката в середине осени. — Хочу домой… — голос совсем сел. И как будет петь завтра? Только бы температура не поднялась… Желание закрыть дверь возникает лишь однажды за всё это время. Когда её длинные пальцы ласкают пухлую щёку ещё практически подростка. Когда она ласкает губами его тело. Коварно улыбается, спускаясь умелыми прикосновениями ниже пояса… Рассвет они встречают вдвоём. Он и Лучший Друг. Дама сообщает, что не хочет иметь ничего общего с ребёнком, который никогда не прославится. Уходит в ночь. Он запирает дверь за её спиной. И клянётся больше не закрывать двери никогда. В квартире, которую организаторы снимают для группы, две комнаты. Одна помимо двери отгорожена от мира занавеской из мелких кусочков самых разнообразных жестяных банок, прошитых рыболовной леской. Рассматривая их при заселении, Лаури говорит, что это самое идеальное и разумное использование металла, что он видел в жизни. Кусочки металла отражают свет, поблёскивают, бросая на кровать блики разного цвета и длины. Они пробегают по обесцвеченным космам. По бледному сосредоточенному лицу. Цепляются за очки и одежду, будто сопротивляясь вторжению в комнату… Кровать большая. В обычное время здесь живут две семьи. Это комната сына хозяйки и его жены. Постель укрыта шёлковым покрывалом, и оно легко соскальзывает на уложенный новомодной «тёплой» плиткой пол. Аки веселит подушка с мультяшными утятами. Лаури заявляет, что купит такую же, как только они вернутся домой. В миллионный раз повторяет, что обожает птиц и перья. И всё, что с ними связано. Кровать прогибается под двумя молодыми людьми. Чужая постель пахнет иначе, нежели дома. Здесь нет привкуса знакомых запахов других людей, проживающих здесь. Нет сигаретного дыма и воспоминаний о дыме опиумном с лёгким налётом алкоголя. Здесь живёт женщина, и это чувствуется. Сладкий пудровый запах заполняет носоглотку, на мгновение напоминая секс на постели родителей пару лет назад. Веселит и возбуждает, оживляя в памяти чувство запретности происходящего здесь и сейчас. Подушка с гусятами падает на пол. Лаури изгибается под прикосновениями Аки, открывается и отдаётся, закрыв глаза и не сдерживая задушенных стонов. Щёлкает привезённый с собой тюбик смазки и душным запахом клубники. Раздражает немного, вызывает какие-то странные ассоциации с девушкой из театрального кружка. Её шея пахнет клубничным кремом, но более жирным и сладким, без пикантной кислинки, что есть в этой смазке. Пальцы медленно проникают в привычное тело. Сквозь плотную завесу геля их охватывает жар, пулисирующий от порывистых стонов. Лаури сам не замечает, как закрывает себе рот ладонью, когда член Аки погружается в тело. Не слишком хочется разбудить друзей, чей храп слышно даже через фон стучащего в ушах пульса. Ритм жёсткий как в той песенке, что он так любил слушать в магазине и играть на репетициях. Когда в голове палочки пробегают по барабанам, в реальности доносится стон иной тональности. За плечи хватаются руки. Горячие ладони скользят по спине, сопит над ухом, всхлипывает. Тело, как и прежде, почти светящееся в темноте, дрожит и дёргается и предоргазменной истоме. — Я люблю тебя, — шепчет на ухо Аки. — Люблю, люблю, люблю… Все знают, что одновременный оргазм — большая редкость. И это происходит сейчас, наверно, впервые в жизни. Спазмы сводят тело, сердце колотится в голове. И всё усиливается ощущением, что то же происходит с другим человеком. — Я хочу, чтобы так было всегда, — еле слышно шепчет сорванный голос. Глубоко в душе Лаури радуется, что Аки, кажется, не слышит этого признания за стуком сердца в голове и полным измождением тела. *** Организатор — настоящий скандинав. С прямоугольной челюстью, маленькими голубыми глазками прямыми белыми волосами до плеч, запутанными и засаленными равномерно по всей длине. Холодный климат вкупе с политикой тотально экономии ресурсов делает это со слишком многими живущими в краю фьордов и ветров, чтобы говорить о чьей-то точечной безолаберности и наплевательском отношении к своей внешности и мнению окружающих. Помимо прочего конкретно во внешности этого индивида угадывается что-то не то норвежское, не исландское, от чего становится за его потасканный вид ещё обиднее. — Я хотел вас предупредить… — аккуратно произносит он. — В зале… там… — Что, два старичка возраста моего дедушки с внуками из кружка судомоделирования? — кутаясь в куртку, спрашивает Лаури. Под утро у него всё же поднимается температура, и несколько часов приходится потратить на то, чтобы обежать сначала всех соседей — нааскать мелочи на лекарства, потом найти аптеку, и, наконец, заставить самого охрипшего вокалиста выпить таблетку от жара и сироп от кашля, закутать его в одеяло и отпаивать до самой отмашки к началу концертной части фестиваля. — Нет, — организатор кашлянул, протянул руку к старомодному жёлтому занавесу, произведённого, похоже, ещё в начале века. Зал — круглый нисходящий атриум, регулярно затопляемый зимними штормами, был сплошь забит людьми. Одни сидели на скамейках — застеленных фанерой каменных ступеньках, другие — стояли в проходах и у самой сцены, похожей по виду на ракушку парковой эстрады. — Там аншлаг! — организатор стёр со лба пот, едва не перепутав свой рукав с занавесом, который до сих пор сжимал в руке. — Люди, едва узнали, что на фестивале будет выступление группы Rasmus, выкупили все билеты, которые мы уже думали разыгрывать в производственных лотереях! — Наверно, опять с тем шведом перепутали, — скептически фыркнул Паули, проверяя настройку акустической гитары. — Даже, если и так! — Аки пришлось отложить палочки и прижать ладони к ледяному кофру какого-то осветительного прибора, чтобы не закипеть. — Они пришли, и это главное! В течение следующего часа выясняется, что не перепутали. Что знают те пять песен, что болтаются в офшорах ротаций заштатных радиостанций, наизусть. Что песни с нового альбома производят на них неизгладимое впечатление. А совместная работа приносит глубокое моральное удовлетворение и порождает вдохновение. Не смотря на то, что таблетка от температуры предательски прекратила своё действие как раз к середине выступления, энергия хлещет через край. Зал заряжает любовью и силой. Хочется обнять весь мир. Или, по крайней мере, каждого члена группы по нескольку раз. Отходняк наступает уже вечером, дома. Длинной и сильной волной как побережье после отлива затопляет душу безотчётной тоской. Не хочется абсолютно ничего. Даже лежать, созерцая потолок, пуская в него колечки сигаретного дыма, Лаури уходит в спальню, где даже при открытых дверях можно спрятаться от внешнего мира. Некоторое время никто не трогает, понимая — надеясь, если честно, — что это всего лишь усталость после поездки и концерта, а не новая волна творческого кризиса. За полночь приходит Ээро. Сухо сообщает, что Аки и Паули переписывают «семейный» бюджет с учётом последних доходов. Куда больших, чем на те, на которые они рассчитывали изначально. Куда меньших, чем было необходимо, чтобы раздать все долги. Садится на кровать, подобрав под себя ноги, смотрит в виднеющийся в открытую дверь коридор. Ложится рядом. Вытянув руки по швам и запрокинув голову, чтобы смявшаяся подушка закрывала уставшие глаза. — Там в аптеке, — говорит он медленно, — работает стажёр из лингвистического университета. Её зовут Джес, она приехала из Италии на практику. — Симпатичная? — кисло улыбается Лаури. — Милая… Она сказала, что приедет после диплома на работу. Это будет только через несколько лет… — Надеюсь, вы обменялись контактами? — Да, конечно. Я дал ей свою электронную почту и номер телефона. Некоторое время стоит тишина. Если прислушаться, можно различить, как два великих комбинатора прокладывают маршрут будущего тура, планируют покупку более совершенного оборудования, обсуждают сценарий следующего клипа и всячески делят шкуру неубитого медведя. Но никто не хочет прислушиваться. Каждый сосредоточен на плавно, будто в замедленной съёмке переворачивающемся с ног на голову мире. Лаури кажется, будто между ними лежит острое лезвие самурайской катаны, призванное отныне и впредь разрубить их отношения и уберечь одного из них от необдуманных действий, измен, нарушения границ. Ээро кажется, что внутри медленно и красиво в открытом пламени чего-то странного, нового, необычного, незнакомого сгорает всё, что было между ними. Вырисовывается пеплом этой передружбы-недолюбви какой-то новый, совершенно иной уровень отношений. Ему кажется, что его оторвали от их общего организма, что рана, совсем свежая, кровоточит и пылает, обожжённая кислотой. Но дали взамен что-то иное. Что-то большее, чем возможность быть отдельным организмом, самостоятельной единицей. Что-то, с чем ни один ни другой ещё не знаком. — Последний вальс, — хрипло произносит Ээро, закрыв глаза, проигрывая в голове мелодию венского вальса, который в их головы пытались вбить в средней школе перед выпускным. — Партнёр наклоняет голову, партнёрша склоняется в реверансе. Партнёр наливает вино в бокалы. Они выпивают его падают замертво. Последний вальс. *** Джес пишет. Она тратит уйму денег на СМСки, проверяя, как там дела у странного парня из столицы слишком холодной страны, в которую она была влюблена с детства. Это забавно и больно одновременно, но Ээро перестаёт забывать зарядить телефон, начинает стирать вещи, следить за осанкой. Будто через три года, когда девчонка, с которой он говорил вживую не дольше двадцати минут, действительно приедет сюда, чтобы стать его возлюбленной и женой. А ведь они действительно собираются в тур. Кроме шуток. По Скандинавии, а, может быть, и по западной Европе. На большее не хватит денег. И связей. Выражение лица того, кого здесь никто не называет иначе чем «Величество», сидящего сейчас на кухне и перегородившего всё небольшое пространство длиннющими ногами, одно из самых стоящих зрелищ, что Аки наблюдал в своей жизни. Где-то между пластинкой Элиса Купера с автографом у отца одного одноклассника, которую он видел несколько лет назад и ночным дождём над весенними Елисейскими полями, который ещё ждал его через несколько лет впереди. — Если всё так серьёзно, как вы говорите, — наконец заметив, что сигарета истлела в пальцах до самого фильтра, произносит он, — я подниму свои связи в Европе, но на скидку рассчитывать не придётся, я думаю. Хотя, хрен их знает… Взорвать морской фестиваль в Турку, — белозубая улыбка. Вспышка зажигалки у новой сигареты, — это вам не хухры-мухры… Аки никогда раньше не обращал внимание, но в доме действительно из посторонних не ночует никто и никогда. Более того, в сам дом пускают только строго определённых, давно знакомых, вызывающих доверие людей. И то — не дальше кухни. В самых крайних обстоятельствах — гостиной, и то — на пару часов, не больше. В голове Аки проносится мысль о том, какой кастинг будут проходить люди, которые захотят записываться, если здесь всё же будет оборудована студия. И, тем не менее, с наступлением темноты Величество сажают на такси, дружно машут ему след. Двери дома, смотрящие наружу, закрываются до утра. Внутренние двери открыты всегда… А, может быть… *** Первые выходные за промчавшееся время приходятся на начало рабочей недели. Людей на улице нет совсем. Изредка мимо дома проезжают автомобили. Небо медленно пересекает с севера на юг самолёт. Небо совсем уже серое, безжизненное и холодное. Глубокое, куда глубже моря, выше гор. Смотреть туда, ввысь, больно глазам и тяжёлой, хоть и выспавшейся голове. Нос заложен, язык пересох. Заразился от Лаури, наверно, ещё в первую ночь, но организм покрепче, как видно, выдержал пока не разрешили расслабиться… Краем глаза Аки заметил, как из дома вышел, поёжился, натянул куртку и направился к нему Ээро. По нему почему-то больше всего было заметно, как они повзрослели все за последнее время. Провалы, творческий кризис, отсутствие денег… Всё это, конечно, сказывается на внешности и поведение людей. Но далеко не так, как изменения в отношениях, ответственность не только за себя или аквариумную рыбку, желание развиваться… — Ты чего так рано вскочил? И, конечно, он тоже охрип. Просто потому что находится рядом с двумя болеющими людьми, носится по их поручениям, готовит кислый морс и наваристый суп… От Паули такого отношения не добиться. Вторя суровым родителям, он считает, что раз взрослый человек умудрился заболеть, то пусть сам себя и лечит. И лежание на диване немало спасает его от заражения надо сказать… — Отец позвонил, сказал, что привезёт сегодня остальные мои вещи и аквариум. — Аквариум? — Ээро курит меньше других, скорее за компанию, нежели из каких-то недоказуемых психозов или необратимого привыкания. Его сигареты пахнут яблоком. Как и большая часть его вещей. Как и его волосы, одежда… — Да, купил в детстве парочку черепашек, потом одна убила другую и вымахала до размеров слона… — Люблю черепах… Аки становится смешно от того, с какой довольной улыбкой произносит это Ээро. Насколько он вообще не вяжется со всей этой серой и низкой природой, с прозрачным сизым небом и пожухлой, засыпанной жёлтыми листьями травой… — Ну, — завидев автомобиль отца, Аки невольно улыбнулся, — тебя никто за язык не тянул. Его зовут Дэйв. — Как Дэйв Грол? — еле сдерживая веселье, спросил Ээро. — Как Дэйв Наварро! — ответил ему испепеляющим взглядом Аки. Дэйв на удивление быстро привыкает к новому дому. Ээро по уши обкладывается литературой про содержание черепах, и «несчастная тварюшка» размером с некрупного кролика и с наглостью избалованного питтбуля получает в своё распоряжение всю кухню. — Ничего-ничего, — негромко шепчет басист, с фанатичным огоньком в глазах скармливая новому питомцу порезанный на тонкие пластинки говяжий язык, — эти глупые люди просто не знали, как правильно за тобой ухаживать! Ну, ничего, мы с тобой им отомстим! — И как собираетесь мстить, если мы через три дня на два месяца уезжаем? — подал за спиной голос Паули. Как человека основательного и весьма основательно ленивого его всегда интересовала способность Ээро упереться в одну идею и не оставлять её, пока суть вопроса не окажется исчерпана и изучена всесторонне. Ээро медленно повернулся к товарищу всем корпусом, сузил глаза, пытаясь выразить угрозу всему человечеству. — Я уже выяснил, в местном финтес-клубе есть девушка, достаточно подкованная в содержание водных черепах. Я отдам им Дэйва на эти два месяца, а потом заберу обратно. Единственное, обидно, что они наверняка не будут давать ему говядину… Но, с другой стороны, рыба и зелень им тоже весьма полезна. Паули прикрыл глаза ладонью. Лишённый оказавшейся прикрытой опустившейся на пол ладонью еды, Дэйв сделал три уверенных черепашьих шага и сразмаху впился Ээро в руку. *** Перед Днём рождения настроение всегда ползёт вниз. Не удивительно, что большинство людей умирает или самоубивается именно в пределах двух месяцев в районе Дня рождения. Кислячить последний месяц Аки было некогда, и теперь, за три дня до приснопамятной даты, пригрело с удвоенной силой. Автобус завис в пробке. Серое небо под вечер буквально слилось на землю, повисло над мокрым асфальтом. Редкие деревья теряли листву с уже пугающей скоростью. Невозможно поверить, что ещё совсем недавно светило низкое, но тёплое солнце, а температура воздуха позволяла даже по пляжу ходить в шлёпанцах и майках… Сейчас море совершенно успокоилось, готовясь покрыться зыбкой коркой льда на долгие месяцы. Пляж быстро становится из грязно-жёлтого серым, впитывая общее настроение страны и погоды… Только предатель-асфальт всегда остаётся серым, меняя лишь оттенки от морозного, почти белоснежного ранним рождественским утром до мокрого сизого после полуденного ливня в начале августа. Поразительно, как красиво осенью в других странах. В прошлом году они с Killers были в Норвегии примерно в это же время. Подёрнутые первой изморозью фьорды, режущие прозрачно-голубое небо чёрные деревья и белая пена в незамерзающих заливах… Гонорар за ту поездку Аки потратил на хороший фотоаппарат. И за всё время снял лишь пару кадров, и то — не слишком удачных. И хорошо ещё, никто не лез с расспросами, что случилось и почему выражение лица характеризует погоду лучше всех самых живописных прогнозов. Ехать было, в сущности, не далеко, Kwan играли сзади в карты, Killers полным составом спали рядом. Наговорившись с Джес и той самой дамой из финтнес-центра, к которой откочевал Дэйв, Ээро уткнулся в книгу с мифами и легендами о черепахах. Паули наигрывал что-то на гитаре, глядя в окно. Несколько техников, которые ехали с ними, спали, развалившись на местах, зарезервированных для ожидающих их в Темпере Negative. Солянка сборная по-фински, короче говоря… Только Лаури слонялся по салону как тень отца Гамлета, периодически пытаясь заговорить то с одним участником тура, то с другим, но быстро понимая, что не сдался никому ни на одно место. Аки и был бы рад поговорить с ним, но сил на осмысленное ведение диалога не было… В отличие от самого Лаури. — Что с лицом? — жизнерадостно поинтересовался он, плюхнувшись рядом с Аки, получив предварительно от ворот поворот от Тимо в такой забористой и разветвлённой форме, что до сих пор пытался понять, куда именно его послали. — Ничего… Чувствую себя плохо и Днюха на носу… Ты-то долечился? Я слышал, как ты ночью за таблетками вставал опять. Прописавшись в доме, где всегда открыты двери, Аки, кажется, навсегда расшатал нервы, а, перебравшись в спальню, приобрёл слух как у зайца. И такую же реакцию на любой раздражитель. Он уже предвидел, как будет, когда разбогатеет, ржать, рассказывая об этих месяцах жизни психоаналитику. — Да долечился, — Лаури всё так же жизнерадостно шмыгнул носом, опустил голову Аки на плечо. Ну, конечно, долечился он… Ото лба прикуривать можно! — А про Днюху чего молчал? Когда? — Двадцать восьмого. Линту, прошу, не надо праздника и подарков… С меня хватит и успешных выступлений. Лаури хихикнул, давая понять, что воспринял информацию, устроился поудобнее, прижался. Он не знал, почему, но рядом с Аки его внутреннее состояние сразу менялось. Будто кто-то осторожно, но властно ловил и устанавливал в состояние покоя вечный маятник внутри. Останавливал вечную гонку по щелчку пальцев, возвращая в уютные денеки взмыленных лошадей мыслей и чувств. А, если обнять, — это Лаури заметил ещё в то утро, когда сделал это впервые, — моментально улетучивались все боли и проблемы, хотелось только касаться мраморной кожи идеальной температуры, гладить её кончиками пальцев, касаться губами, собирая тонкий запах ванили и мяты. Лаури было страшно давать этому ощущению какое бы то ни было название. Однажды он уже обжёгся. Болит до сих пор, кстати говоря. Особенно, когда один кудрявый гитарист начинает потешаться над тем случаем… — Мы подъезжаем! — объявил перебравшийся к водителю Тейо. — Мы в курсе! — крикнула с заднего ряда Сийри. — Я отсюда вижу блеск побрякушек Йонне! *** Самолёт в Стокгольм подали по расписанию. 45 минут в воздухе, потеря во времени в полчаса, и ты на месте. В ночной Швеции, в получасе от смены дат. От перехода на новый уровень в игре по имени Жизнь… Аки невольно перебрал плечами. Высокий стрельчатый город встречал соседские группы режущим светом уличных фонарей, глубоким чистым небом и разноцветными огнями окон. — Как будто они всей Скандинавией с нами тучами во внешней торговле расплачиваются, — выдохнул с колечком дыма Паули. Потом последовало заселение в маленькую гостиницу, долгие пересуды, кому где жить, истерика от Сийри на тему «Куда я, маленькая хрупкая девушка попёрлась с целым автобусом мужиков?!»… Под утро разобрались и улеглись. На узких кроватях, прикрученных к полу. Небольшая тумбочка между ними. Тонкие стены, холодные окна. Наверно, подобные гостиницы, вымирая в постсоветской России, отползают подыхать в Прибалтику и Скандинавию. Пройдёт несколько лет, и они сохраняться, наверно, только за полярным кругом да в заброшенных городах за Уралом. Но на тот момент, это был единственный возможный вариант… Аки успевает задремать, когда Лаури осторожно тыкает его в плечо, едва дотянувшись со своей кровати. — С Днём рождения! — улыбается он в темноте. Как бы Аки ни просил о том, чтобы никто ничего не отмечал и ничего ему не дарил, перед началом концерта Кристус и Йонне на правах самых старших и самых разумных, были отправлены с общаком за подарком. Прошатавшись по одному из красивейших городов севера Европы несколько часов, они приволокли бутылку скотча, новый минидисковый плеер и несколько дисков к нему. Отмечать засели в баре при том же клубе, в котором выступали. Времени хватало и на то, чтобы и напиться, и проспаться и доехать без приключений до Эребру, на новое выступление, к новому самолёту… Кажется, пора привыкать к такому графику жизни. И даже хуже. Красная поверхность барной стойки. Мельтешащий свет и оглушительная музыка. Рваный, незнакомый американский ритм и хрипящий голос, воющий о неразделённой любви. Танцующие тела рядом. Море алкоголя… Сийри отрывается по полной, попутно выискивая в толпе возможный объект большой любви на одну ночь. Её музыканты тоже где-то рядом. Три охранника скандинавской принцессы негритянской культуры. Kwan пьют в стороне. Йонне, как часто бывает на подобных мероприятиях, заделался бесплатным массовиком-затейником, и теперь его музыканты вынуждены веселить толпу. С учётом того, что справа измотанный длинным днём Паули лениво клеит девушку, которой явно не по вкусу спортивно-полноватые длинноволосые гитаристы, а слева Лаури изо всех сил пытается уговорить неожиданно сопротивляющегося Ээро выпить за здоровье именинника, вполне себе весело. — В таком случае, тебе придётся купить машину и получить права, чтобы отвозить нас домой, когда мы напьёмся! — выпалил последний аргумент Лаури и, развернувшись на 180 градусов и махнув официанту, чтобы повторил заказ, повис у Аки на шее. — Ну его к чёрту, ещё в школе он был занудой! Слушай… Слушайте все! У меня есть тост! Группа резко оглянулась на своего лидера. Аки показалось, что весь клуб притих, повинуясь желанию миниатюрного финна, забравшегося сейчас на барный стул коленями, чтобы казаться выше опирающегося на его плечо. — Финляндия — великая страна! — обведя взглядом напрягшихся слушателей, Лаури добродушно улыбнулся. — В каждом городе у нас есть своя знаменитая рок-группа. Мы сильные люди, способные преодолевать любые неприятности. Спросите хоть Йонне и Кристуса, хоть Вилле Вало… хоть кого! Но памятник финскому року будет стоять в Эспоо, и будет он в виде барабанов, на которых лежат кепка и очки. Аки, ты — величайший из людей, кого я знаю! Ты спас нашу группу и сейчас двигаешь нас вперёд. Давайте выпьем за человека, благодаря которому мы сейчас здесь, на старте карьеры, в которую я уже верю! За тебя, Аки! Все, кто слышал эту речь, одобрительно засвистели, заглушая музыку, передавая ликование волной вглубь зала. Аки надвинул кепку ниже на лоб, чтобы скрыть смущение, алыми светом затопившее лицо. Наверно, поэтому он не видит, но отлично чувствует, как, осушив свой стакан, Лаури обнимает его, едва не теряя равновесие, нависает. Слышит, как тот шепчет на ухо: — Я тебя люблю… В Эребру гостиница тоже дешёвая, но совершенно другая. Низкие потолки и тонкие стены несут большое пространство, разделённое на несколько комнат с квадратными кроватями и большими не менее квадратными окнами. В окна открывается сомнительного качества вид на современную застройку. Засыпать после рассвета становится проще. Даже не надевая специальную маску, учишься засыпать при любом освещении. Если не хочешь проснуться в автобусе или на пароме от дикой боли в шее, будешь закрывать глаза и уговаривать себя уснуть. Через месяц организм начинает реагировать на любую подушку как на приказ уснуть. Кровать пружинит, скрипит оглушительно и незнакомо. Бельё пахнет промышленным средством для стирки. Свет ровный и жёлтый, распространяемый двумя светильниками по сторонам от кровати. Тени от него такие же мягкие, пушистые, пьяные, как и люди, отбрасывающие их. В момент, когда ласковые губы Лаури отрываются от губ Аки, он поворачивает голову, и замечает. Высшая степень странности, которой никогда не предавал значения. Которая становится странностью после жизни в этой странной семье. Своей семье. Настоящей. — Лаури… Дверь в комнату, она закрыта? — Да! — загнанное дыхание, мелкие острые зубы теребят серёжку в ухе. — Не хочу тебя делить ни с кем! Потому что, как и любую разбитую пирамидку, как любую рассыпанную жемчужную нить, разбитую жизнь проще собирать сообща. Если мир вокруг разрушен, это не значит, что в мире больше нет того, кому можно доверять. И пусть это будет один единственный человек, но он будет рядом. В новом мире, одном на двоих, раз и навсегда.