Вопрос привычки

— Да ты, блядь, издеваешься, — говорит Джин и осторожно поднимает руку, чтобы ткнуть пальцем в Бодхи, лежащего на соседней койке. — Вот он. Он. Выбросил из шаттла гранату, взлетел и спас всех нас. Движение отзывается острой болью в правом боку; рука обессиленно падает обратно, и Джин закрывает глаза. — Скажи, что ты под спайсом, — просит она, не открывая глаза, и находит в себе силы закрыть лицо ладонью. — Или я под спайсом. Или мы все-таки умерли и теперь общаемся по Силе и датападу или что там еще может придумать Чиррут. Говорить проще, чем шевелиться, поэтому руку она решает оставить так — даже малейшее напряжение мышц приводит к боли, от которой даже кричать не хочется, а только скулить, — и выразительно вздыхает. — Бодхи. Бодхи выбросил гранату, спас всех нас и не разъебал шаттл об защитное поле. — Да, — Кассиан впервые за все это время подает голос, и Джин приходится приложить определенные усилия, чтобы услышать, что он говорит. — Я уверена, что он нормативы сдавал по нижней границе. Если вообще сдавал. Как он это сделал? — Ну, знаешь, — он звучит еще тише, если это возможно, и Джин вяло сдвигает руку с лица, поворачивает голову. — Сила и все такое. Спроси Чиррута. — Нет. Не-ет, — помотать головой не хватает сил, приходится ограничиться только полным скепсиса шепотом. — Ему даже спайс не нужен. Если Джин что-нибудь и понимает в этой жизни, то это одно: ЧиррутуИмве не нужны стимуляторы, чтобы расширить сознание. Нечто, наверное, витает в воздухе. Ничем иным она не может объяснить свою веру в то, что они и в самом деле выжили. Охренеть. Джин открывает глаза, смотрит на белый потолок, на Кассиана. Закрывает глаза обратно. Сон приходит скоро — хватает четырёх вдохов. — Это было мило. — Что? — Лея. То, что она пришла. Ты спал. Проходит два дня — и теперь двигаться намного проще. Запасы бакты не так уж велики, как того хотелось бы, поэтому лечение идет дольше, чем могло бы. Но оно идет, и после короткого разговора не клонит в сон так, словно не спишь двое суток, и нет всепоглощающей усталости. Это хорошо. Это очень хорошо. Но постельный режим затянется еще на крифф его знает сколько, и это удивительно. Джин давно не оказывалась в ситуации, когда для нее существуют врачебные предписания, рекомендации и все остальное, чего обычно нет в ее жизни, и это странно. Необычно. В отряде Со все было иначе — в основном ты либо выживал, либо нет, а дальше по обстоятельствам. На вольных хлебах не было и такого — если сама не позаботишься, то ни медикаментов, ни еды, ни одеяла никто не принесет. А здесь все это есть, и, возможно, Восстание не так уж плохо, как она привыкла думать. — Мы были с ней знакомы раньше. С Леей, — Джин говорит снова — ей не нравится это молчание, ей совсем не хочется молчать, она и так делала это слишком долго, — а эта информация бесполезна и никому не сможет навредить. — Все еще думаю про то, как Бодхи сумел все это провернуть. Бодхи спит — Джин даже не представляла, что можно спать так много и долго, — и объяснить, как ему удалась эта авантюра, не может. Бэйз и Чиррут лежат коек через пять от них, говорить слишком громко никто все еще не может, а вставать с постели лишний раз док настоятельно не рекомендует. После попытки Джин, никого не предупредив, дойти до туалета, ее возвращают обратно и обещают пристегнуть ремнями. Док смотрит серьезно и устало, и Джин ему верит. В конце концов, что они там могли видеть. Бэйз только за Чиррутом смотрит, а Чиррут. Ну. Что он-то мог увидеть, в самом-то деле. — Что я еще пропустил? — Кассиан звучит немного увереннее, чем в прошлый их разговор, если это можно назвать разговором, и это радует. Это хорошо — он ей нравится, и она совсем не хочет, чтобы он откинулся. — Нас почти представили к награде. Надеюсь, ты не лелеял в мечтах огромную медаль и всегалактическую известность. — К награде. — Ну да. Знаешь, слава, кортигское рекой, почет и уважение. Смазливые твиллечки, выпивка бесплатно по средам и всё такое. Кассиан молчит, и Джин ухмыляется, повернувшись набок и глядя на него. — Да ты, блядь, издеваешься. Джин ухмыляется еще шире, переворачивается обратно на спину и закидывает руки за голову. — Если только немного. Когда их наконец-то выписывают, все они выглядят отвратительно. Можно сказать, что неважно, но, на самом деле, совершенно отвратительно. Бодхи, на взгляд Джин, сам еще не до конца верит в то, что жив — во всяком случае, он постоянно ходит с таким выражением лица, будто бы только что его то ли озарило, то ли он словил трип, и Эрсо стабильно подозревает второе. Она не сомневается в его умственных способностях — нет, вообще-то сомневается, — но Бодхи с его глазами навыкате и телосложением обтянутого кожей скелета больше похож на наркомана, чем на гения, которого внезапно осенило. Она сама выглядит не лучше — одни только глаза на лице, да и под теми круги, — и никто из них не сияет, по правде говоря, поэтому Джин не чувствует ни малейших угрызений совести, когда так думает. Они побывали одной ногой в могиле — и исключительно случайно не успели туда шагнуть. Логично, что выглядят они не слишком-то хорошо. Тем более, когда запас бакты весьма ограничен. На следующий день после выписки они почему-то оказываются в кантине. Людей совсем немного — база готовится к эвакуации, большая часть населения припахана к делу; вероятно, то, что они выглядят, как случайно восставшие трупы, идет им на пользу. Пиво здесь неплохое, крепкое — процентов восемь точно — и с него не уносит. Уносит, конечно, но не сразу — когда они с Кассианом добираются до его комнаты, Джин чувствует приятную легкость в теле и мыслях. Но это максимум, чувствовать который она способна сейчас, и в движениях, когда устраивается под боком капитана Андора, укладывает голову ему на плечо и путается ледяными ногами с его, нет ничего такого. Он теплый, а еще удобный, и Джин нравится, что они оба выжили, и что не только они — и что теперь это немного похоже на то, как они лежали после Иду, но только лучше. Ее отец мертв, все те, кто отправлялся с ними на Скариф, мертвы, но это лучше. Они сделали то, что могли — она сделала то, что могла, — и даже выжили. Пусть кто-нибудь сможет лучше и больше. Кто-нибудь, кто не она. Кассиан теплый, удобный, знакомый — и Джин с некоторым удивлением думает, что ей на самом деле нравится быть рядом с ним. Интересно, нравится ли ему? Джин чувствует, как немного сбивается пульс, стоит задуматься об этом почти всерьез, и жмурится, морщит вздернутый немного нос. «Да ты, блядь, издеваешься». Давай, мироздание, это ведь все может быть еще смешнее, не останавливайся. К счастью, она еще не в том возрасте, чтобы мучиться похмельем. Осознание этого приходит, когда она понимает, что уже около трех стандартных минут занимается тем, что просто лежит на груди Кассиана, касается его волос и иногда едва ощутимо гладит по виску. А еще смотрит — хотелось бы сказать, что в никуда, но самой себе можно признаться в том, что разглядываешь линию челюсти, кадык, вздрагивающий на вдохах и выдохах, и стараешься все это запомнить. Еще представить — а если потрогать? — а потом она смотрит наконец-то выше его рта, щурится и надеется, что не краснеет. Кассиан не спит, а она рядом с ним расслабляется настолько, что не считает нужным отслеживать подобные мелочи. Давай, мироздание, это становится все смешнее. К счастью, она не чувствует неловкости — или не хочет ее чувствовать, надо определиться, — и Кассиан, кажется, тоже. Ко всем эмоциям, которые она может считать с него, Джин мысленно приставляет «кажется». Он — разведчик; глупо думать, что его можно прочитать так просто. Джин кое-что умеет, она не зря была лучшей из солдат Со даже в свои шестнадцать, но до Кассиана ей далеко. В некоторых сферах. А в некоторых — наоборот. Но ей нравится, как они срабатываются на Джеде; вероятно, это могло бы вылиться в неплохой тандем, если она останется в Восстании, но «бы». — Ты — разведчик? — Бэйз в кои-то веки смотрит не так, словно ему ни до чего нет дела, и Джин показательно высоко вскидывает брови. — Спроси Чиррута, как он это видит. Он улыбается — и Джин все же улыбается в ответ, хмыкает. — Ну да. Точно. Уверена, его взгляд со стороны мне не помешает. Это глупость, конечно же — в разведке ей делать нечего. И ей нравится Хан Соло, и они тоже могут стать неплохими напарниками — и становятся. Она все-таки остается в Восстании, а Соло, кажется, просто смиряется с неизбежностью. Смирение с неизбежностью — это полезный навык. Джин одобряет его наличие. Поэтому когда в очередной раз ловит себя на том, что даже на новой базе она предпочитает завалиться к Кассиану под бок, не особо интересуясь его мнением, а потом разглядывает его шею, челюсть, руки или что-нибудь еще, она просто смиряется. Допустим, мироздание, ты победило. — Ты в порядке? — теперь они пересекаются на базе реже, чем раньше: Кассиана допускают к работе в поле, Джин тоже не сидит на месте, и нагрузка средней степени, но графики у них не совпадают. И он ей по-прежнему нравится, и это немного странно, но не самое худшее, что случалось в ее жизни. Ей это даже нравится — это немного похоже на трипак от спайса, но без последствий. Легче. Проще. Проще, пока это только в ее голове. Потому что Джин знает — стоит только ему протянуть руку, она под нее подставится, а потом будет долго отходить. Вот это, наверное, будет намного тяжелее и сложнее, чем спайс. Она не уверена точно — колеса пробовала только два или три раза, и повторять не собирается. Но вот влюбленности на ее памяти хорошо не заканчивались. Айхеля, например, дезинтегрировало вместе с Джедой. Грейх попытался сдать ее имперцам, и его пришлось убить, а потом запомнить, что никому, ни за что и никогда не нужно знать, как её зовут. Но вот Кассиан, например, знает. И сдавать ее имперцам сейчас бессмысленно. Вероятно, из этого может что-то выйти. Могло бы. Джин не уверена, что это нужно ему. И очень сомневается в том, что это на самом деле нужно ей. Кассиан, конечно, в порядке — он всегда в порядке, он ведь разведчик, разве может быть иначе, это очевидно, — но Джин все равно приносит ему кружку каффа и контейнер с ягодами и орехами, но половину съедает сама, пока рассказывает, что происходило на базе, пока его не было, но пока была она, и то и дело смотрит на него, изучает, даже не пытаясь этого скрыть. В первые дни она так смотрела на него, думая, куда бы лучше бить, если что-то пойдет не так; примеривалась. Сейчас примеривается тоже — но к другому. — Нет, нет, нет, Джин, — на лице Бодхи написано глубочайшее отчаяние, когда она вываливается из летного симулятора, и Джин почти неловко. Еще немного практически стыдно. Но только почти и практически — потому что полеты никогда ни были ее сильной стороной, она умеет пилотировать ровно настолько, сколько необходимо, чтобы добраться из точки А в точку Б. Она не умеет выполнять виражи, зато профессионально гробит любые транспортные средства. — Если ты будешь заходить с меньшим углом, то тебе не придется каждый раз встречаться с землей. Или с крейсером. Или с чем-нибудь еще. Смотри, — Бодхи указывает пальцем внутрь симулятора. — Что ты видишь? — Руль. — Штурвал. Штурвал, Джин. Зачем он нужен? Пожимает плечами и выразительно ухмыляется. — Нет. Он нужен, чтобы не врезаться в землю, крейсер или что-нибудь еще, выходя из виража. Это же очевидно. — Очевидно, что мой максимум — не разнести площадку при посадке. Зато взрывы у меня потрясающе получаются, ну. Отчаяние на лице Бодхи сменяется глухой тоской, и он закрывает глаза рукой. — Да, Джин. Сейчас ты взрываешь мой мозг. Джин ухмыляется еще шире. — И тебе это нравится. Бодхи с мучительным вздохом проводит рукой по лицу вниз. — Да ты издеваешься. В следующий раз веское и крайне ценное мнение о ее навыках пилотирования высказывает Соло. Звучит это примерно как «Поверить, блядь, не могу, что мы не разбились», но правда в том, что в оригинальной фразе цензурное только её имя. Но у них не то что бы большой выбор, они добираются до Сокола живыми и, ну, живыми, и это ведь главное. Руку ей зашивают в медотсеке, с ногой Хана — к счастью, перелом не открытый, уже хорошо, и без смещений, — возятся дольше. Джин обещает навестить его попозже и принести какие-нибудь фрукты, шоколад или принцессу, и нет, выбирать он не может. Хан ей нравится, но что-то подсказывает, что если она задержится здесь еще немного дольше, взгляд Чуи станет ну совсем не слишком дружелюбным. Он и сейчас-то где-то на грани. Джин заставляет себя сдержаться и не пошутить про вставшую дыбом шерсть и хвост трубой, и сбегает из медотсека. Когда она следующим утром просыпается, уткнувшись носом в бок Кассиана, Джин окончательно смиряется с неизбежным. Парой часов позже, когда сталкивается с Кассианом в трех минутах от склада, находит в себе силы признать поражение и допустить, что это не так уж плохо. Кассиан выглядит значительно лучше, чем сразу после выписки, она тоже — и Джин сомневается только несколько стандартных секунд, прежде чем отпустить, наконец, воротник его рубашки. Отпустить — чтобы переложить руку ему на плечо, сжать, придерживая, и поцеловать. «Мироздание, — думает она, когда Кассиан кладет руку на ее плечо и сжимает, держит тоже и сам наклоняется навстречу, — ты, блядь, издеваешься». И ей это, конечно же, нравится.