Твоя воля — моя

Это воспоминание пришло ночью, когда он ворочался на жесткой койке ночлежки. Морте устроился в ногах, Даккон, без единого слова против, лег на нижнем ярусе кровати, тут же закрыв глаза и успокоив дыхание. У Безымянного так не получалось. Ночью память казалась ближе, чем когда-либо, и он тянулся к ней, как утопающий к спасению, но чем сильнее старался, тем бледней становилось воспоминание. Он знал единственный способ подчинить свою память — расслабиться и позволить ей прийти самой, и хотя каждый раз не мог сразу решиться на это, каждый раз в конце концов сдавался. Успокоиться было сложно, и он заглянул через край койки, посмотрел вниз, где неподвижно лежал Даккон. Лицо, всегда бесстрастное, во сне наконец смягчалось, расслаблялись плотно сжатые губы. Почему-то захотелось свесить руку, не коснуться, но поймать невидимое дыхание. Безымянный только сложил ладони под подбородком. Вид спящего умиротворял, так что вскоре веки потяжелели, сами собой закрылись глаза… И тогда оно пришло. Накатило мутной волной, смело, утащило с собой пенным прибоем, бросило в другого его. В того, которого Безымянный уже почти ненавидел за манеру обращаться со спутниками. После первых мгновений воспоминания слово «почти» стало излишним. Маленькая комната в какой-то таверне. Широкая кровать. Обнаженный Даккон стоит перед ней, очерчиваются желваки на худых щеках. Ему только что приказали раздеться, а теперь приказывают лечь и развести ноги. Инкарнация подходит ближе, расправляясь с собственной одеждой, спрашивает: — Ты не расслышал? Ложись, раб. Даккон вздрагивает от этого слова, глаза его темнеют. Он подчиняется приказу, Инкарнация нависает над ним, вжимая худое тело в тюфяк, широкая ладонь в шрамах ложится между разведенных бедер. Даккон отворачивает было лицо, но тут же следует приказ: — Смотри на меня. И он смотрит. Старается сдерживаться, но не может, дыхание учащается, рвется в такт с движениями рук Инкарнации, но лицо искажает скорее мука, чем удовольствие. — Ты принадлежишь мне, Даккон, — улыбка Инкарнации холодна, как лед. — Твоя воля… и твое тело. Глаза Даккона становятся тусклыми, словно слепыми. Он проснулся, хватая ртом воздух. Скатился с койки на пол, замер. Даккон, разбуженный шумом, мгновенно сел, встретился с его взглядом. Безымянный подавился словами. Глянул вокруг — ночлежка, десятки спящих. Качнул головой. — Ничего. Давайте спать дальше. — Да уж не помешало бы, — проворчал разбуженный Морте, снова устраиваясь под покрывалом, которое Безымянный случайно сбросил с кровати. — Когда в следующий раз будешь подскакивать, не забудь, что пожадничал и не заплатил за отдельное место для меня! Безымянный только кивнул, забираясь наверх. Вытянулся на койке, сжал кулаки, в ярости на свою Инкарнацию — и на себя, потому что видение вызывало не только отвращение и гнев. Хотелось снова посмотреть вниз, на Даккона, изучить вечно неподвижное лицо, которое только что увидел другим. Безымянный только зажмурился. Нельзя. То, что Инкарнация делала со своим рабом, было ужасно, думать об этом иначе было почти предательством… И все-таки думалось. Вспоминалось гибкое худое тело, сухая кожа под рукой, прерывистое дыхание… Безымянный мысленно закатил себе пощечину, перевернулся на живот, зажмурился и постарался сконцентрироваться на лим-лимах, прыгающих в портал. Счет пошел на сотни, когда он наконец-то заснул.