Татуировка

— Когда-нибудь, — мечтательно говорит Отабек, — у меня тоже будет «харлей». Жан-Жак с сомнением оглядывает роскошный чоппер, припаркованный у края тротуара. Чёрная кожа, хром, украшенные заклёпками кофры. Ну, круто. Но ему больше нравятся яркие спортивные мотоциклы, на которых можно разогнаться под полторы сотни миль в час, а на таком разве погоняешь? А Отабеку в самый раз, да. Классика, надёжность, уверенность. — Когда купишь, прокатишь меня первым. — С чего ещё? — С того, что я твой друг. — Жан-Жак упирается пальцем ему в грудь. — Обещай. — Посмотрим. Жан-Жак ненадолго задумывается. — А я сделаю новую татуировку и покажу тебе первому. Честный обмен. — Леруа, ты правда считаешь, что смотреть на твои татуировки — офигеть какая привилегия? — вздыхает Отабек. Но Жан-Жак видит, как вспыхивают на миг его глаза, и прячет усмешку. Он знает, как смотрит Отабек на кленовый лист на его плече, когда думает, что Жан-Жак не замечает. Словно гладит взглядом каждую чёрточку, вдоль каждой строчки гимна проводит. Жан-Жак почти ощущает эти прикосновения. Иногда ему хочется предложить: «Давай, потрогай!» — но он подозревает, что Отабек сделает вид, как будто ничего не понимает, и перестанет смотреть. А может быть, Отабек знает, что он замечает. Может быть, это игра «я знаю, что ты знаешь, что я знаю», и Жан-Жак не хочет прекращать её. *** Отабеку семнадцать лет, Жан-Жаку почти восемнадцать. Жан-Жак затаскивает его к парикмахеру: «Самую крутую стрижку, как у меня!» Отабек катает его на мотоцикле, причём Жан-Жак не уверен, есть ли у него права, — мотоцикл они одолжили у друзей. Жан-Жак приводит Отабека в ночной клуб, куда легально им обоим вход ещё воспрещён. Через час он находит его у диджейского пульта, через два пробует миксовать сам. Жан-Жак прыгает квады, словно у него за спиной крылья. Отабек раз за разом бьётся об лёд, в раздевалке на него страшно смотреть, но на следующий день пытается снова. У Жан-Жака уже есть фан-клуб; все фотографии Отабека, что можно найти в Интернете, — с соревнований, и ни на одной он не смотрит в камеру. Жан-Жак не может понять, чего в них больше — сходства или различия. Это озадачивает его и восхищает одновременно. *** Отабек не пьёт, но у Жан-Жака день рождения, так что без шансов. Они в Торонто, в доме семейства Леруа; вечеринка с барбекю уже закончилась, но у Жан-Жака в спальне припрятаны несколько бутылок пива, о которых не знает мама (или делает вид, что не знает). Жан-Жак сидит на подоконнике, покачивая ногой и ерзая, когда рама неудобно упирается в спину, Отабек — на его кровати, подтянув колено к груди. Пара пустых бутылок уже лежит на полу. Голова у Жан-Жака уже слегка плывёт, настроение удивительно беззаботное и радостное, как будто во всём мире не осталось больше проблем. Он подносит к губам бутылку, попутно — не может удержаться — проводя большим пальцем по висящему на шее серебряному кулону с двумя переплетёнными буквами J, подарку Отабека. — Это вам, — сказал Отабек утром, протягивая ему маленький свёрток, перехваченный кожаным шнурком. — Нам? — не понял Жан-Жак. — Нашему величеству Джей-Джею Великолепному? — Тебе и твоему Эго. Жан-Жак не обиделся, потому что Король не обижается на простых смертных. И потом весь день рука так и тянулась прикоснуться к нагревшемуся на груди серебру. Вот и сейчас тоже. Жан-Жак рассказывает, как в прошлом году ходил с родителями на каяках по озёрам, какая потрясающая природа в Канаде — у вас ведь одни степи, да, Отабек? — горы, озёра, леса. Как здорово остаться одному в полной глуши, без жилья на мили вокруг. — У нас тоже есть горы, — возражает Отабек. — И озёра. И леса. Наверняка выдумывает. Жан-Жак видел по телевизору Казахстан, натуральная степь. Вслух он это не говорит, разумеется, чтобы не обидеть друга. Отабек большей частью молчит, пьёт пиво и смотрит на Жан-Жака, но не в лицо, а чуть ниже. И правее. Жан-Жак прослеживает его взгляд и понимающе ухмыляется. На нём майка без рукавов, открывающая плечи, и он, конечно, знает, что так притягивает Отабека. — Нравится? Отабек смотрит, не мигая, и не отвечает. Притворяется, что не понимает, о чём он. Жан-Жак со стуком ставит бутылку рядом с собой, спрыгивает на пол и забирается на кровать. Матрас прогибается, когда он садится на колени возле Отабека. Тот даже не меняется в лице, только смотрит и ждёт. Отабек пьёт и не пьянеет, а Жан-Жак, кажется, уже готов. Это не значит, что ему хватит. Он берёт у Отабека из рук бутылку и делает глоток. Пиво то же самое, но ему кажется, что он различает ещё один вкус. — Хочешь такую же? — Нет. — Отабек забирает бутылку обратно и тоже замирает на миг, прежде чем прижать её к губам. Значит, его привлекает не просто татуировка, но именно эта. Жан-Жак щедро придвигается ближе, позволяя рассмотреть её во всех деталях. На языке так и вертится: «Хочешь потрогать?» — но он не знает, что делать, если Отабек скажет: «Нет». Когда бутылка пустеет, Отабек приносит ещё одну. Не две. Это Жан-Жак замечает тоже и тоже ничего не говорит. *** После этого вечера Отабек перестаёт скрываться и смотрит открыто. И Жан-Жак не притворяется, что не видит. Но взгляды теперь — пройденный этап, и он мечтает об удобном случае, чтобы всё-таки предложить дотронуться. Возможно, придётся взять руку Отабека и положить на своё плечо. Когда Жан-Жак представляет, как сделает это, в груди что-то сладко сжимается, как перед выходом на лёд на соревнованиях. А потом Отабек уезжает в Казахстан, и Жан-Жак чувствует себя преданным. Он пишет Отабеку в «Фейсбуке», звонит по скайпу, болтает о всякой фигне, делая вид, что ничего не изменилось. Отабек отвечает скупо и никогда не звонит первым. Когда Отабек выкладывает в «Фейсбук» фотографию ледовой арены в Алматы и пишет, что счастлив вернуться на родину, Жан-Жак перестаёт писать и звонить. Отабеку словно всё равно. Жан-Жак набивает татуировку со своими инициалами на пояснице и снимается в рекламе спортивного белья. Уже разглядывая себя на постере, он понимает, что две заглавные J — в точности такие же, как на кулоне, который до сих пор висит на шее рядом с крестиком. Отабек записывает альбом и выпускает под своей фамилией, которую, разумеется, все считают псевдонимом. Жан-Жак находит малоизвестную группу и уговаривает их написать песню для его программы. Приходится взять пару уроков вокала, но оно того стоит. В интервью после Кубка Америки Отабек говорит, что самыми сильными соперниками считает русских. Жан-Жак привозит на финал Гран-При Изабеллу Янг и везде ходит с ней в обнимку, демонстрируя успехи в личной жизни. Отабек катает на мотоцикле Юру Плисецкого, без особых усилий становясь звездой соцсетей. — Так-то ты держишь слово? — спрашивает Жан-Жак. — Во-первых, я ничего не обещал, — невозмутимо говорит Отабек. Он сидит на мотоцикле, держа в руках шлем, второй прикреплён к сиденью сзади. Российская команда уже улетела — ездил провожать? Жан-Жак говорит себе, что это его не задевает. — Во-вторых, это из проката. В-третьих, кто бы говорил. Упрёк справедлив, и Жан-Жак чувствует укол совести. — Сам виноват. Если бы ты не уехал… Незаконченная фраза повисает в воздухе. За этим «если» стоит не только невыполненное обещание, но и всё, что могло быть и не сбылось. Жан-Жак сам лишь смутно представляет, что было бы, если бы Отабек не уехал. Но он уехал, и теперь они пытаются победить друг друга в этом странном соревновании, где неясно даже, что считать победой. Вместо ответа Отабек отстёгивает от сиденья шлем и протягивает ему: — Давай. Надо, конечно, отказаться. Жан-Жак чувствует себя школьницей, которую приглашает танцевать капитан футбольной команды, пока её красивая подружка отошла припудрить нос. Но он не может противиться искушению. Отабек оглядывает его с головы до ног и, вздохнув, снимает толстую кожаную куртку. — Давай свою. — Не надо, — отмахивается Жан-Жак, но Отабек непреклонен. — Либо меняемся, либо никуда не едем. Куртка коротковата в рукавах, пахнет кожей и лосьоном после бритья. Жан-Жак опускает визор и обхватывает Отабека за талию. Собственная куртка на ощупь кажется ему слишком тонкой. Они выезжают на проспект Диагональ. Ночная Барселона сияет огнями, летящими мимо, подмигивает габаритными огнями машин. Когда мотоцикл останавливается на светофорах, Жан-Жак смотрит на полоску голой кожи между воротником и шлемом Отабека. Наконец Барселона остаётся позади, и Отабек прибавляет газу. Мир по обе стороны дороги сливается в размытое пятно. Мотоцикл летит по трассе; Жан-Жак чувствует, как его тянет назад встречным потоком воздуха, и прижимается к Отабеку плотнее, чтобы слиться с ним в одно целое. От ветра у него быстро мёрзнут руки, и он снова беспокоится о том, какая лёгкая его куртка — её, наверное, продувает насквозь. Кожанка Отабека надёжно защищает от ветра, но если они разобьются, думает Жан-Жак, толку от неё будет мало. В этой мысли странное утешение: по крайней мере, Отабек не погибнет один, потому что отдал ему свою куртку. Отабек останавливается на обочине, и Жан-Жак с трудом расцепляет онемевшие пальцы. Вокруг темно, на холмах светятся огоньки, мимо проносятся фуры и легковые автомобили. Отабек не слезает с мотоцикла, и Жан-Жак тоже — только засовывает руки в карманы, чтобы отогреть. Может быть, они на окраине Барселоны. Может быть, уже на границе с Андоррой. Вот бы ехать так целый день, думает Жан-Жак. Через всю страну, а потом через следующую — Европа маленькая. И чтобы лето, и ставить палатку среди полей, а утром выбирать на карте, куда повернуть дальше. Отабек поводит плечами, разминая, и кладёт руки на руль. — Возвращаемся? Жан-Жак поднимает ноги, когда мотоцикл медленно разворачивается в обратную сторону, и снова прижимается к спине Отабека. Обратная дорога кажется до разочарования короткой. Возле отеля Жан-Жак скидывает куртку и ждёт, пока Отабек наденет замок на заднее колесо. — Спасибо, — говорит он, как будто это была просто развлекательная поездка, без старых обид и нарушенных обещаний. — Завтра увидимся, да? Отабек молча берёт куртку и, когда Жан-Жак поднимается по ступенькам к отелю, идёт следом. В лифте он не нажимает на кнопку своего этажа. Жан-Жак даже не знает, какой у него этаж, а спросить почему-то не поворачивается язык. Когда Отабек останавливается у его номера, Жан-Жак понимает, что ещё ничего не закончилось. Он понятия не имеет, что в голове у Отабека. Может быть, он хочет поговорить, разрешить наконец напряжение, затянувшееся между ними после его возвращения в Казахстан. Может быть, хочет сказать: «Иди ты нахрен, Леруа, заебал!» — только наедине, чтобы случайные свидетели не услышали. Но Жан-Жак не собирается спрашивать — он ждёт, что первый шаг сделает Отабек. Поэтому он проходит в номер, не оглядываясь и не приглашая Отабека за собой. Тот заходит сам и закрывает дверь. Жан-Жак оборачивается — Отабек стоит, прислонившись спиной к двери, и смотрит на него. — Что? — Твоя очередь, — говорит Отабек как что-то само собой разумеющееся. Когда Жан-Жак понимает, о чём он, у него учащается пульс. Незаметно, но он всё равно злится на себя за это. — Весь мир видел, а ты нет? — Качество было плохое. Не разобрал детали. Возможно, он хочет просто отыграться. Жан-Жак знает одно: сказать, что он ничего не будет показывать, что это дурацкая шутка, означает признать своё обещание окончательно нарушенным, а это проигрыш. Он стягивает через голову свитер; задранная футболка будет смотреться нелепо, значит, её туда же. Отабек смотрит ему в лицо, ни на миг не опуская взгляд. Будто Жан-Жак каждый день перед ним раздевается. Жан-Жак знает, что край татуировки уходит под пояс джинсов; он поворачивается спиной, расстёгивает их и приспускает вместе с бельём на несколько сантиметров. И замирает, когда поверх его ладоней ложатся чужие, сухие и горячие, и тянут вниз. Молча. Уверенно. Жан-Жак подавляет секундный порыв сопротивляться — не хватало ему ещё зажиматься, как нецелованной школьнице, — и позволяет джинсам опуститься ниже, почти до середины ягодиц. Пальцы Отабека скользят по пояснице. Дотрагиваются до татуировки, обводят медленно, почти невесомо. Жан-Жаку кажется, что она только теперь проявляется на коже по-настоящему, проступает чёткими контурами вслед за этим касаниями. А ещё Отабек то и дело задевает кожу ниже, прямо над спущенными джинсами, не то случайно, не то намеренно, но, конечно, если спросить — непременно окажется, что случайно. Отпустить пояс — и джинсы упадут, поэтому Жан-Жак стискивает его обеими руками и стоит прямо, не шевелясь, глядя перед собой. Чувствует, как бешено колотится сердце и как разливается по пояснице жар от рук Отабека. Когда он с нажимом проводит сверху вниз вдоль двух хвастливых J, палец — теперь-то случайно или намеренно? — соскальзывает в ложбинку между ягодиц, и горячая волна, усиленная многократно, стекает прямо в пах. Делать вид, что ничего особенного не происходит, становится невыносимо. Жан-Жак до боли стискивает кулаки и думает: то, что у меня стоит, он тоже не замечает? И ещё: вот это прикосновение, короткое и сухое, к самому центру татуировки, это всё ещё пальцы или… Он не сразу приходит в себя, когда Отабек снова берёт его руки и тянет вверх. Даже разжать пальцы, и то удаётся не сразу. Непослушными руками он застёгивает джинсы — теперь это непростая задача — и боится повернуться. — Красиво, — тихо говорит Отабек ему в спину. И пока Жан-Жак придумывает, что ответить, он уже выходит из номера. Жан-Жак упирается ладонями в стену и глубоко вдыхает. Ему надо в душ. Срочно. А ещё он уже знает, где сделает следующую татуировку. Сразу после чемпионата мира. *** На Скейт Америка Жан-Жак наклоняется к Отабеку и говорит: — Хочешь посмотреть мою новую татуировку? И наслаждается тем, как наливается тяжестью ответный взгляд. — Ты свихнулся. — На этот раз точно никто не видел. — Ты свихнулся, — повторяет Отабек. — Ты серьёзно говоришь об этом здесь? Жан-Жак видит, как напрягаются у него челюсти, как подрагивают крылья носа, и испытывает совершенно идиотский восторг. Вот что он сделал несколькими словами. Впору гордиться собой. И это всего лишь слова; думать о том, до чего он может довести Отабека, увлекательно и немножко страшно, но это тот страх, который только подстёгивает броситься ему навстречу. — Вечером. У меня. Отабек сжимает зубы и кивает. Над ареной звучат первые ноты канадского гимна, и Жан-Жак выпрямляется, ощущая на груди тяжесть золотой медали. Ну, возможно, он и правда выбрал не самое лучшее место для этого разговора. *** Когда Отабек стучит в дверь его номера, терпение Жан-Жака на исходе; впрочем, на исходе оно уже не меньше получаса. На Отабеке серые тренировочные штаны и растянутая футболка, он больше похож на подростка из неблагополучного района, чем на одного из лучших фигуристов мира. Сам Жан-Жак закутан в гостиничный халат — опыт спадающих джинсов учтён, а снять их совсем вряд ли получится достаточно ловко, чтобы не сбить атмосферу. Честно говоря, у Жан-Жака немного практики в том, чтобы красиво перед кем-то раздеваться, поэтому залогом успеха он выбирает простоту. В этот раз у него было время продумать детали. — Ну? — говорит Отабек со скучающим видом. Наверняка тренировался, думает Жан-Жак со смесью восхищения и злости. Подождав, пока Отабек не закроет за собой дверь, Жан-Жак скидывает халат, оставаясь в любимых красных боксерах. Отабек быстро оглядывает его и, не найдя ничего, вопросительно хмурится. Жан-Жак ухмыляется, задирает ногу на стену, демонстрируя великолепную растяжку, и пальцем оттягивает край боксеров с внутренней стороны бедра. Там, набитая тонкими линиями, красуется пара коньков. Из-под лезвий летят искры. Когда Жан-Жак переводит взгляд на Отабека, то едва не теряет равновесие. Зрачки у того разлились, затопив радужку, губы сжаты, на шее дёргается жилка. — Снимай, — говорит он глухим голосом, какого прежде не бывало. Жан-Жак обнаруживает в себе новую, неизвестную ранее черту: ему нравится подчиняться. Он сбрасывает боксеры и, переступив через них, пятится, когда Отабек надвигается на него, шаг за шагом. Когда ноги касаются края кровати, он останавливается и ждёт. Отабек легко толкает его в грудь — и Жан-Жак с готовностью падает навзничь; ещё миг — Отабек опускается на колени между его раскинутых ног, подхватывает ту, где татуировка, за лодыжку и закидывает себе на плечо. И замирает. Жан-Жак коротко, часто дышит, сердце готово выпрыгнуть из груди, в ушах звенящая тишина. Он не знает, что собирается делать Отабек, — он может представить что угодно. Но Отабек не делает ничего, только смотрит, и Жан-Жаку хочется скулить от нетерпения, ещё немного — и он сгорит к чёртовой матери. Наконец Отабек протягивает руку и прикасается к конькам. Жан-Жака прошивает током, он уже возбуждён, но Отабек словно не замечает этого. Всё его внимание сосредоточено на татуировке. Он ведёт кончиком пальца вдоль рисунка, заставляя Жан-Жака прикусить губу — слишком близко, и щекотно, и нежно, и с ума можно сойти от ожидания: что Отабек сделает дальше? Неужели налюбуется вдоволь, а потом встанет и уйдёт, как в прошлый раз? А если не уйдёт, что тогда? Если бы Жан-Жаку завязали глаза и приковали к кровати, он и то не ощущал бы такую беспомощность, когда ничего сделать не можешь, только ждёшь. От лёгких прикосновений горит кожа, Жан-Жак то и дело вздрагивает, мышцы сами напрягаются, хотя он изо всех сил пытается лежать спокойно. Когда напряжение становится невыносимым, он закрывает глаза — но так только хуже, весь мир теперь сводится к ощущениям от гладящих его бедро пальцев. На секунду они исчезают, и он успевает обрадоваться и разочароваться одновременно, а потом кожи касается тёплое дыхание, и Жан-Жак вскидывается, распахивая от неожиданности глаза. Как раз вовремя, чтобы следующий выдох прошёлся вдоль его стоящего члена. — Бек… Тот поднимает глаза — тёмные, плавящие жаром, Жан-Жака дрожь пробирает от одного только взгляда. — Леруа, — тяжело говорит Отабек. — Либо я тебе сейчас отсосу, либо выебу. — А… — Жан-Жак отчаянно пытается собрать растекающиеся мозги во что-то более-менее соображающее. Это всё ещё их соревнование, и даже сейчас он не собирается сдаваться. — И выебешь потом тоже, окей? Отабек несколько секунд смотрит на него, будто не слышит, а потом склоняется и прижимается губами к татуировке, и она внезапно оказывается такой чувствительной, словно сделана вчера. Жан-Жак разводит ноги шире, подставляясь; ему, наверное, стоило бы чувствовать смущение, но нет. Отабек целует, прихватывает кожу губами, касается языком. Задевает щекой возбуждённый член, и Жан-Жак всхлипывает. Ему ещё даже не начали сосать, а он уже готов кончить. Когда Отабек наконец проводит по его члену языком, Жан-Жак едва успевает зажать себе рот, чтобы не заорать в голос. У Отабека горячий рот и ласковые руки; Жан-Жаку хочется выть и визжать, когда этот рот накрывает его член. Он кусает себя за пальцы, чтобы не стонать слишком громко, и беззвучно матерится, потому что Господи-Иисусе-твою-мать, что Отабек с ним делает, это слишком, он же не выдержит, он… Он всё-таки кончает, не продержавшись и нескольких минут, и кричит, и ни за то, ни за другое ему не стыдно. Когда он находит силы на то, чтобы поднять голову, Отабек сидит между его раздвинутых ног и водит ладонью по собственному члену. Лицо у него раскраснелось, губы приоткрыты, и Жан-Жак больше видит, чем слышит, как он почти беззвучно постанывает. Обалденное зрелище. Жан-Жак с удовольствием посмотрел бы, как Отабек кончает, но этого мало. Он садится на постели и перехватывает мерно движущуюся руку. — Леруа, блядь! — рычит Отабек. Жан-Жак безумно ухмыляется и просовывает свою ладонь под его. И начинает двигать в том же уверенном темпе. Отабек больше ничего не говорит, только сжимает его сильнее, показывая, как ему нравится. Край футболки мешается, они стаскивают её с Отабека свободными руками, сталкиваясь локтями от спешки. Так гораздо лучше, а ещё хорошо, что пояс у штанов прекрасно тянется и можно запустить под них вторую руку и лапать как хочется и сколько хочется. Впрочем, это тоже ненадолго. Под конец Отабека всё-таки срывает, и слаще звука, чем его громкий стон, Жан-Жак в жизни не слыхал. Он жадно смакует каждую деталь: прерывистое дыхание, блестящие губы, дрожащие руки, краска на щеках. Вот цена его хвалёной невозмутимости. Жан-Жак в восторге от себя — он всё-таки это сделал! — а ещё ему жутко хочется обнять Отабека, прижать к себе и целовать, пока хватит сил. Не отпускать до утра. Вообще никогда не отпускать. Пока он переживает эту бурю эмоций, Отабек оглядывается, подбирает свою футболку, лежащую смятым комком, и деловито вытирает сперва Жан-Жака, затем себя. Футболку он небрежно кидает на пол. Вряд ли её теперь кто-то будет носить. — А обратно как пойдёшь? — Твою возьму. Мысль об Отабеке в его футболке оказывается неожиданно волнующей. Жан-Жак откидывается на кровать и тянет Отабека за собой, и тот послушно замирает рядом, положив голову ему на грудь. Разница в росте его не смущает совершенно. — Мы ещё не закончили, — на всякий случай уточняет Жан-Жак. Отабек фыркает. — Леруа, ты, что ли, торопишься куда-то? Нет, он не торопится, просто знает, что, если отпустит Отабека, в следующий раз они встретятся только через пару месяцев. Этого мало. Он хочет вернуть Отабека обратно — целиком, как раньше, чтобы не было этого дурацкого соревнования, чтобы они были вдвоём. — Я своё слово сдержал, а ты? — А я ничего не обещал. И… — Отабек приподнимается на локте, чтобы взглянуть ему в лицо. — Ты правда хочешь? В его голосе сквозит неуверенность, и мир Жан-Жака распадается на куски, а потом склеивается снова, как витраж, только теперь этот витраж — правильный, каким и был изначально задуман. Не было никакого соревнования. Ни победившего, ни проигравшего нет и быть не может. Они просто два придурка, не умеющих договориться. Он улыбается, впервые — искренне, и Отабек улыбается тоже, и это так здорово. — Хочу, — честно говорит Жан-Жак. — Давай попробуем? И они пробуют. Смеясь, постанывая, краснея. Целуясь — наконец-то. Узнавая друг друга: тебе так нравится? а так? Отабек не строит из себя мачо, который знает, что делает; Жан-Жак не стесняется остановить его, когда становится больно. — Крем для рук? Думаешь, подойдёт? — Ну, я не осилил пойти в аптеку и попросить смазку для анального секса. А крем уже был. Что? У меня руки сохнут. — Неженка. — Отабек целует его в шею, и это звучит необидно. Ласково. Крем помогает, но всё равно больно. Только Жан-Жаку плевать. Он даже боль терпеть готов, если это значит, что Отабек теперь его. К тому же боль недолгая, а от нежности в глазах Отабека, старающегося двигаться как можно осторожнее, у Жан-Жака окончательно сносит крышу. Он бы решил, что это лучший секс в его жизни, да только не уверен уже, что это просто секс. Пока Отабек шарит по полу в поисках испачканной футболки, Жан-Жак пялится на его задницу и хихикает, как идиот. Теперь можно. Теперь вообще можно всё. — С тебя футболка, — говорит Отабек, укладываясь сверху. Тяжёлый, но Жан-Жак не против — всю жизнь бы так лежал. — Только без «Король JJ», работать твоим пиарщиком я не нанимался. — Хочешь, сделаю себе футболку с надписью «Алтын — чемпион»? — Придурок. Отабек, кажется, не воспринимает его всерьёз. А зря. Если они оба пройдут в финал, кого-то ждёт сюрприз. — Когда ты купишь свой «харлей», — обещает Жан-Жак, — я приеду в Казахстан и трахну тебя прямо на нём. Отабек тихо смеётся ему в ямочку между ключиц. — Ловлю на слове.