* * *
Джин задыхается. Нет, дело не в цветах, которые так и лезут в горло. Он задыхается, когда смотрит на него. Задыхается от того невероятного тепла, которое чувствует, когда смотрит на эти безумные ямочки на красивом лице. Намджун красив. Очень красив. Настолько, что Джину хочется плакать. Хочется разодрать себе грудь и заставить глупое сердце биться медленнее. Намджун встряхивает белой шевелюрой, смеётся приглушенно, поправляет очки на переносице. Джин готов запищать как сопливая школьница. Он так бы и сделал, если бы был наедине с собой. Но он в студии Юнги, с ним ещё шесть человек, включая того, из-за кого дышать становится сложнее с каждым днём. Цветок растёт, Джин это чувствует. Чувствует, как стебельки изнутри обвивают его, и думает, от чего же он умрет: от удушья или остановки сердца? Наверное от удушья, потому что задыхается он даже просто глядя на то, как играют мышцы под кожей предплечья, как перекидывается нога через другую. Эти длинные красивые ноги. Джин думает, что они идеальны. Джин думает, что весь Намджун идеальный. От кончиков волос до мизинца на ноге. — Ты не хотел говорить ему, а сам пялишься, как школьница на айдола, — шепчет ему Чонгук, отвлекая от розового облака, что образовалось где-то в голове. — Думаю, «как ты на Тэхёна» больше подойдёт, — саркастично выдыхает на ухо, подмечая руку младшего на чужом бедре. — Мы встречаемся уже год, мне можно пялиться. А ты только палишься. — Как говорится, перед смертью не надышишься, — ещё более саркастично выплевывает Джин. Чонгук не отвечает. Ему нечего сказать. Джин в последнее время слишком много шутит о своей смерти. Тот самый Ким Сокджин, шутивший дедовские шутки и сам над ними смеявшийся. А что теперь? Сколько бы парни (единственные, кто знал о джиновой болезни, потому что жили с ним в одной квартире) не уговаривали его пойти в больницу, пока не поздно, Ким отказывался, настаивал на том, что не хочет быть безэмоциональным овощем. Джин все продолжает смотреть. Намджун что-то быстро калякает длинным острым карандашом в блокноте, игнорируя болтовню Хосока о зачете по танцам, он закусывает нижнюю губу, сводит брови к переносице, с которой тихо скатываются очки, в свете лампы Джин может разглядеть каждый миллиметр его лица: каждую родинку, каждый волосок щетины, что к концу дня появилась незаметной тенью. Джин бы поцеловал каждую, если бы имел право. Но у него все не так просто, как у Тэхёна с Чонгуком. И не будет, разве что в самых лучших снах. Каждое утро, на грани пробуждения, Джин шепчет «До новых снов с тобой» и целует Намджуна куда-то в лоб. Намджун во сне говорит, что будет ждать. Но это лишь сон. В реале же Джин встаёт с утра и несётся в туалет, чтобы выхаркать из себя новую порцию жёлтых сердцевин и белых лепестков. Какая досада. — Хён… — зовет знакомый голос, и по рукам и бедрам бегут мурашки: какой же он красивый, этот голос. — Хён. Джин выходит из прострации. — М? — только отвечает он, боясь, что голос может захрипеть, если он скажет хоть что-то. — Странный ты какой-то в последнее время, — усмехается по-доброму Ким. — Я спросить хотел, поможешь партию записать? Тут вокал между куплетами, думаю, твой голос подойдёт больше. — Ммм, да. Только горло болит в последнее время, если все будет нормально, то… Не будет нормально. И горло болеть не перестанет от постоянных извержений растительности. Но ради песни Намджуна Джин готов закинуться литром мёда с молоком и спеть так, как не пел никогда, лишь бы автору песни понравилось. Как скоро начнутся спазмы? Кто его знает. Чем больше Джин находится ближе к возлюбленному, тем быстрее растет цветок, но тем меньше вероятность заработать спазм. Парадокс. Каждый спазм будет отзываться дикой болью в груди и невозможностью нормально вздохнуть. И остановить его может только непосредственная близость к Намджуну. Джин уже знает, что будет больно. Потому что к Намджуну он не пойдёт. — Ну ты там это, осторожнее. Не дай бог разболеешься. «Уже», — думает Сокджин, но ничего не отвечает.* * *
Время ползет отвратительно медленно. Проходит неделя с того момента, как болезнь дала о себе знать, и Джину все сложнее сдерживать позывы дикого кашля при друзьях. Иногда он всё-таки не удерживается и кашляет пару раз, ссылаясь на больное горло. Все соболезнуют, Намджун ворчит а-ля «я же предупреждал», и даже предлагает подвозить старшего до работы на своей старенькой машине, чтобы тот не мерз на остановке. Джин бы согласился, намджунов серый Ниссан Альмера старого типа ему всегда нравился, да и приятно чувствовать его дружескую заботу, но он не хочет заходиться диким кашлем, что прогрессирует по утрам прямо при нем, и не дай бог, раскрыть свой секрет. Напротив, на работу Джин ходит пешком. Ему нравится конец этой зимы, может потому, что она последняя. Даже снега в этом году выпало куда больше, будто напоминая, что тёплая маленькая жизнь внутри него скоро застынет во льдах холодной смерти. Но Джину все равно нравится. А ещё ему грустно. Он бродит по сеульским улицам и чувствует, как это гадкое чувство разъедает его изнутри. Младшим сейчас наверное хуже, думается ему. Они полностью осознают, что Джин умирает. Начал умирать сразу, ещё тогда, когда месяц назад познакомился с неким RM-ом на студии все того же Юнги. А когда Джин умрёт, все его друзья узнают, от чего. Но не узнают, из-за кого. Пусть лучше Намджун грустит по нему, как по другу, чем винит себя в его смерти. А ещё Джин слушает его песни. Те, что самые грустные и жёсткие. Лучше умереть с его песнями в голове, чем с пустотой. Под эти песни ночной снежный Сеул кажется волшебным. Джин любит волшебство. Вот бы как в сказке, как по этому самому волшебству, как в его снах, Намджун бы пришёл и сказал, что любит. Но так быть не может. Потому что у Джина внутри огромные ветви каллы. И Джину все равно грустно. Он пытался согреть душу горячим шоколадом из Старбакса, но не смог. Цветы в его теле промерзли насквозь. Промерзли насквозь, но продолжают расти. Об этом думает Джин, когда заходится в диком порыве кашля, не сумев сдержаться. В груди что-то колет, отдаваясь в голову, и Джин подумать не успевает о первой, слабой судороге, когда рука Намджуна хлопает его по спине, помогая прокашляться. Спазм тут же отступает, потому что тепло чужой ладони проникает внутрь, заполняя грудную клетку. Чонгук и Тэхён из своего угла смотрят напуганными зверьками. — Спасибо, — выдыхает Джин, когда кашель отступает. — Хён, ну я же просил лечиться, а ты с каждым разом все сильнее кашляешь, — Намджун тихо гладит по лопаткам. — Такой сильный кашель, будто выплюнуть кишки собрался, — и это его бесподобная улыбка. «Лучше бы кишки», — думает Джин, когда безуспешно пытается отодрать взгляд от красивых губ и ямочек.* * *
Этой ночью Джин долго не может заснуть. Всякие разные мысли лезут в голову, создавая содомию, но Джин не может ухватиться ни за одну. Спит очень беспокойно, а потом просыпается, понимая, что не может вдохнуть. В груди дикая боль, в горле будто закрыта задвижка, не позволяя кислороду проходить. От невыносимости Джин плачет, шумно пытается глотать воздух и рвет простынь, выворачиваясь дугой и кусая губы в кровь. И чёрт бы побрал чуткий сон Чонгука, тот прибегает из соседней комнаты, за ним и разбуженный Тэхён. Джин начинает соображать, только когда спазм отпускает. Он понимает, что лежащий за ним Тэхён обнимает крепко со спины, а Чонгук нервно гладит его по голове и плечам. — Это ничего… — как всегда хрипит Джин, давя вымученную улыбку, а потом его снова выворачивает. Чонгук чуть ли не на руках тащит его в уборную и сидит все время рядом, пока Джин плюется цветами. Кровь на белой поверхности смотрится странно, и Джин быстрее смывает её. — Спазмы начались, — тихо изрекает Тэхён у раковины. — Последняя стадия цветения.* * *
Переломный момент наступает быстрее, чем Джин думал. Он вообще не знает, зачем уже через неделю прется на квартиру Намджуна. День рождения вроде бы у Юнги, но тот запретил бухать в его студии, и все, не долго думая, решили забуриться к лидеру. Все, кроме Джина. Но разве он может кинуть друга? Вот и идёт туда, где все пропитано энергией его возлюбленного. Квартира встречает куда дружелюбнее, чем обычно, а потом все сливается в одно, потому что алкоголь, домашнее караоке, вкусная еда, пьяные танцы. Джин не успевает сообразить, когда понимает, что в горле стоит растительность, что не продохнуть. Понял бы раньше, успел бы ретироваться в туалет, но сейчас он просто поджимает колени и прикладывает ко рту ладонь, начиная дергаться в рвотных конвульсиях. Первым соображает Чонгук. Он быстро подхватывает и тащит волоком в туалет. — Хён? — раздается непонятный гул сразу четырёх голосов; Джин слышит только Намджуна. — Хён, что случилось? Все четверо несутся в туалет следом за Чонгуком, утаскивающим Джина, и Тэхёном, пытающимся отгородить старшего от других. Джин валится на колени перед унитазом и морщится от того, как трава дерёт горло, выходя наружу. Вместе с ней выходит выпитый алкоголь, а это ещё хуже, горло жжет спиртом. — Что с ним? — Намджун очень обеспокоен. Он яростнее всех ломится в туалет своей квартиры, но Тэхён, перегородивший путь в дверном проёме, не даёт войти, говорит что-то неразборчивое о том, что хён, кажется перепил, вот только все знают, что Джин никогда не напивается сильно. Чонгук поглаживает по плечам измученного новыми позывами Джина, поглядывая на своего парня, который держит оборону. Однако что-то идёт не так, и доселе неуклюжий Намджун проскакивает внутрь, заставляя Тэхёна шлепнуться на кафель. — Хён… — просит настойчиво Чонгук, смотря прямо в глаза Намджуну и наклоняя голову Джина ближе к ободку, чтобы прикрыть содержимое. — Хён… — Намджун Чонгука не слышит, опускается на колени по правое джиново плечо. — Хён, тебе плохо? Джина отпускает рвота, но не успевает он с облегчением вздохнуть, как в груди ударяет новый спазм. Джин отрывается от унитаза, глаза чёлкой завешивает, сжимает ободок, а Намджун судорожно выдыхает. — Ханахаки… — шепчет он, но все вбежавшие в туалет его слышат. — Хён! Почему ты не сказал? Чей это цветок? — он быстро хватает того за плечи, разворачивая к себе. Джин пытается вдохнуть первый раз. Наружу рвётся жалкий звук, напоминающий захлебнувшегося человека. В груди все сжимается, и Джин пускает слезу, хватаясь онемевшими пальцами за намджуновы кисти. Пытается вдохнуть второй раз. — Хён? — Намджун видит чужое состояние и, кажется, теряется. — У него спазм, — выдыхает Тэхён, и чуть оттаскивает Чонгука. Намджун смотрит в ужасе сначала на Тэхёна, потом снова на Джина, а потом, будто быстро находится, прижимает старшего к себе. Гладит по спине, сжимает второй рукой талию, а Джин в чужое плечо тыкается, пытаясь не завыть от боли. Намджунова футболка за его спиной трещит нитками под чужими пальцами. — Как быстро должно отпустить? — спрашивает он у младших, понимая, что они с самого начала все знали. — Ну… — никто не знает, что сказать. Спазмы длятся минут двадцать, но сейчас Джин напрямую взаимодействует с Намджуном, и это должно помочь. — Хён… — тихо выдыхает Намджун, гладит по голове, обнимает сильнее. — Кто тебя так? Чей это цветок? Опустившиеся рядом на кафель друзья даже не знают, как вести себя, смотрят растерянно, кто-то с ужасом. А Джина, кажется, отпускает. Он чувствует, как чужое тепло проходит в него, обволакивает изнутри. Джин наконец-то вдыхает. — Твой… — выдыхает он сипло и кашляет отвратительно сильно; намджунова рука замирает. — Твой цветок. Они сидят на полу, в полной тишине, в которой слышится шумное, будто шелестящее, дыхание старшего. В голове Намджуна ураган. Он бы не поверил, если бы не виновато опущенные взгляды младших. — Хён… Но… как? — Намджун рассеянно бегает глазами. — Я же… — Прости… — За что ты извиняешься? — Намджун кидает взгляд на Тэхёна, который начинает по-тихому выпихивать всех из ванной. — Я же… я же тоже… люблю тебя, кажется. Джин усмехается. — Я не хочу, чтоб ты себя винил. И не нужно мне говорить все это. Я от этого себя лучше чувствовать не буду. — Нет же, я… правда. Я не пытаюсь так тебя обмануть. Я не понимаю, почему так. — Так бывает только если… — Только если бы я не любил тебя, но… я правда… Я восхищался тобой с первого дня нашего знакомства… Джин молчит. У него в голове пустота, и он не знает, что ответить. Вместо этого он чувствует невероятное тепло, которое отогревает его хоть на какое-то время. — Пошли, — говорит Намджун, — Давай. — поднимается и тянет за собой. — Куда? — на самом деле Джину все равно, но отрываться от чужого плеча так неохота, особенно когда оно такое тёплое и удобное. — В больницу. — Я не собираюсь его удалять. — Хён. — Не хочу чувствовать себя бездушным. — Хён, я не собираюсь тебя заставлять его удалять, но мне надо узнать… — Намджун смотрит ровно в глаза, и Джин не может ему сопротивляться.* * *
— Я испортил другу день рождения, — констатирует факт Джин. — Как ты можешь думать о таком сейчас? — Намджун вскидывает брови, отрывает руки от руля и поворачивается на старшего; смотрит долго, испытующе. — Придурок. — Знаю. Они только что подъехали к больнице. Джину в чужой машине уютно. А в чужом пальто ещё уютнее. Он прокручивает в голове воспоминания того, как бережно Намджун натягивал на него свою верхнюю одежду, а сам натянул только толстовку и выскочил греть машину. Джин бы поворчал о том, что Ким заболеет, но у него не было сил даже говорить. Вот и сейчас ему хочется отчего-то спать, а не идти куда-то. На вопрос «Какая больница в семь вечера?», ему ответили «Частная» и сказали, что отговорки по типу «Это стоит денег» не принимаются. В кабинете ему не нравится. Все такое белое, холодное. Пахнет кварцеванием и спиртом. Намджун быстро объясняет что и как взрослому мужчине в халате, тот кивает, иногда черкая что-то в тетрадке, а потом тащит Джина на рентген. Приходится снять такое уютное намджуново пальто. Снимок Джину тоже не нравится. На нем толстый такой куст сидит корнями где-то в солнечном сплетении, а листья ползут в лёгкие. Джину снова хочется кашлять. Он загибается на стуле пополам и давится сухо в кулак, гаркает так противно. Намджун гладит по плечам, позволяет на себя навалиться, смотрит так сочувственно. — Тут только операция, — говорит врач. — По-другому от цветка не избавиться, сам он не выйдет. Ааа… сам возлюбленный знает? — Вы не поняли… — выдыхает Намджун, пока Джин засыпает клубочком на его коленях. — Это я, — добавляет тише. И рассказывает целиком. О том, как Джин скрывал, о том, как Намджун узнал, о том, что он любит и не понимает, откуда цветок. — Если так… — доктор проходится платком по лбу и снова берет снимок, — то это можно попробовать исправить. Цветок слишком большой, ситуация запущенная, но может получится. Но вся ответственность за это лежит только на вас сейчас. Если возлюбленный все же отвечает взаимностью, то цветок внутри начинает сохнуть. И когда он погибает полностью, он просто выходит наружу. Есть одно но. Почему после хирургического вмешательства человек остаётся безэмоциональным? Потому что удалить все растение невозможно. В организме остаются его мелкие частички, они и перекрывают человеку весь спектр чувств. Когда растение после гибели будет выходить из носителя, есть вероятность, что оно зацепится, и какая-то его часть останется внутри. — Хотите сказать, что даже если не вмешиваться хирургически, есть вероятность того же исхода? — Такое бывает, в вашей запущенной стадии это процентах в двадцати пяти. Для вас главное не тревожить растение. Оно должно выйти самостоятельно. И чем больше вы находитесь вместе, тем быстрее и менее болезненно это произойдёт. — Хорошо. — Намджун встревоженно смотрит на чужую копну волос на его бедре — Но у меня ещё вопрос. Я так и не могу понять, почему? Ведь… он понравился мне сразу. И, видимо, я ему. Тогда почему появился цветок? И почему, скажем, не у меня? — Скорее всего, это психологический фактор. Такое бывает, когда один говорит «Блин, он такой классный, мне никогда ему не понравиться», а другой «Блин, он такой классный, надо попробовать сблизиться с ним и пригласить на свидание». В вашем случае он — первый вариант, а вы — второй.* * *
Джин просыпается оттого, что его тихонько треплют за плечо. Он не сразу открывает глаза, а когда открывает, понимает, что они все ещё в кабинете, и он, кажется, лежит на чужих коленях. Просыпаться не охота, он очень уютно задремал, но он все же пытается сконцентрировать взгляд. В свободной руке у младшего телефон, он что-то быстро печатает и отправляет СМС. Ему приходит новое, он тут же отвечает. Когда взгляд Джина фокусируется, он успевает разглядеть только «Он останется у меня» от Намджуна Чонгуку. Джин все-таки приподнимает голову, и тогда Намджун быстро помогает ему подняться. Говорит что-то о том, что им пора домой, и что все будет хорошо. Джин не отвечает. Просто слушается. У него внутри будто пустота, пропасть мучений, он бы все сейчас отдал, чтобы просто упасть в постель и забыть этот ужасный день и слова Намджуна. Если бы Намджун любил, цветка бы не было. Так Джин думает, когда Намджун аккуратно наматывает на его шею шарф и за руку выводит из больницы. О том, сколько он заплатил, так и не говорит. Едут молча. Сонная дымка как-то быстро испаряется из головы, и Джин просто смотрит в окно. На улице темно, фонари бликуют в стеклах многоэтажек и небоскребов холодным светом. Приезжают как-то чересчур быстро. В квартире пусто. И чисто. О чужом присутствии напоминает только приоткрытое в зале окно. Видимо парни успели прибраться и слинять, пока те были в больнице. Джин даже слова не говорит о том, что Намджун привёз его к себе, а не домой. Он молча сидит на кухне и допивает остатки пива. Все равно протрезвел уже. Намджун выползает в кухню привидением. — Хён… — Ммм? Намджун встаёт напротив и садится на пол на корточки, оказываясь у ног Джина. Берет его ладони в свои. — Хён, почему ты не сказал? Ты не хотел, чтобы я винил себя? — Если знаешь, зачем спрашивать? Намджун кивает головой, будто соглашаясь со своими мыслями. — Ты такой дурак. — Знаю. Намджунов лоб упирается в колени. — Я ведь… — Не надо. Пустыми признаниями ты меня сейчас не спасешь. Намджун тихо смеётся. — Ты до сих пор мне не веришь? — поднимает голову и смотрит в глаза. — Я похож на лжеца? — Нет. Но ты похож на того, кто винит во всем себя. Слова мне не помогут, ты же знаешь? — Слова не помогут. — Намджун чуть поднимается и опирается руками в подоконник, что находится за спиной Джина. — Но ты же поверишь мне, если цветок погибнет? — А такая вероятность есть? Тебе это доктор сказал? — Да. И пока я рядом, ты будешь потихоньку оживать. Я не дам тебе бросить меня и ребят. — Ты обычно держишь обещания. — Просто поверь мне. Чужое колено упирается в табурет между ног. Намджун тянется вперёд, одной рукой придерживая чужой подбородок, и целует. Так мягко и нежно, что у Джина спирает дыхание, совсем наивно по-ребячески, но Джину нравится. Аккуратно, будто пробуя, Намджун сминает губами чужие, и джиновы руки невольно ползут по груди, обхватывают плечи. Они целуются долго и так нежно, как описывают обычно авторы женских романов. У Джина внутри огонь, пожар, который совершенно не ранит, а будто сушит боль. Ему становится буквально плевать, любит ли его Намджун действительно. Если он будет целовать его так, то Джин готов продлить свою жизнь. Руки на талии будто спасательный жилет. Чужой язык во рту будто глоток самого свежего воздуха. Джин даже не успевает понять, когда он оказался лежащим на мягкой кровати в спальне. Предполагает только, что его донесли. Все мешается в одно, чужие губы на всех частях тела, пальцы на все тех же местах. Намджун нежный, но импульсивный, находит все самые чувствительные места, заставляя старшего хныкать, иногда по-девчачьи, и просить ещё. Внутри горячо. Уже не просто пожар, а ядерный гриб размером с планету, сжатый до одной джиновой груди. Намджун толкается медленно, с оттяжкой, но так глубоко и резко, что в глазах темнеет. Джину хочется ещё. Он готов принять от младшего любую ложь, лишь бы он так же кусал за ушком и проникал внутрь, мял руками бока и шептал глупости. Пальцы на ногах поджимаются, Джин вообще не чувствует ни боли, ни присутствия постороннего в своей груди. Он жмется ближе и умоляет всех высших существ, чтобы кончить и выжить.* * *
Просыпаясь, Джин не сразу понимает, что именно не так. Намджун прижимает его спиной к своей груди, сопит в шею, пуская мурашки по джиновой коже, и Джин лежит как дурак и улыбается. Впервые искренне за это время. Осознание приходит потом: Джин проснулся сам. Не от дикого кашля, спазма или рвотного позыва. Сам. Часы с Райаном на тумбе показывают час дня. Джину определённо хорошо. Все определённо идёт куда лучше, чем Джин мог представить. В чужой квартире ему так уютно. Он таскает намджунову одежду, готовит ему еду, которую тот уплетает не мигая. Заставляет взять Джина больничный на работе, и сам звонит в университет, жалуясь одногруппникам на гнойную ангину. Никто и не сомневается в правдивости слов старосты. Они валяются вдвоём на кровати, едят, смотрят кино, лишь изредка прерываясь на джиновы порывы кашля или рвоты. Один раз Джина скручивает спазмом, но тот тут же отступает, стоит Намджуну прижать старшего к себе так трепетно. Намджун на ласки щедрый: гладит все время по голове, плечам, талии, целует мягко в макушку, виски, лоб, нос и губы. Джину впервые за долгое время тепло и не грустно ни капли. Он жмется ближе, дышит лишь Намджуном, как всегда мечтал, и думает, как он жил без этого. Вечером приходят ребята. Хосок пытается что-то пошутить про обнаруженный на шее старшего засос, но спотыкается на полуслове, обнаруживая злой взгляд Намджуна. Тем не менее цветок забирает много энергии. Джина смаривает, и он уходит спать в чужую, такую уютную кровать. Намджун шёпотом рассказывает все друзьям. Джин просыпается, когда чужое, такое тёплое тело вползает к нему под одеяло. Горячие ладони обводят рельеф торса, прижимают к себе спиной, и Намджун быстро проваливается в сон, все так же сопя в чужую шею. За ним снова засыпает Джин.* * *
Неделя. Целая неделя проходит будто в пьяной дымке, будто в раю или во сне, называйте как хотите. Спазмов становится меньше, кашель уже не дерёт горло, а тошнит все реже. Джин уже начинает задумываться, а не правду ли ему сказал Намджун тогда? Цветок нельзя обмануть, и если бы младший врал, он бы не вял. Но цветок вянет, Джин чувствует это, а значит, ему стоит доверить себя Намджуну. Он, к слову, о любви и своих чувствах больше не говорит, знает, что старший не до конца верит. Он просто обнимает крепко, целует, гладит, всякую нелепую ерунду рассказывает, смеётся над тупыми джиновыми шутками. Джин видит иногда, как мелькает тот маленький огонёк внутри чужих глаз. До этого видел только тогда, когда Намджун писал. Но все хорошее имеет моду заканчиваться. Так думает Джин, когда в два часа ночи корячится над унитазом. Его тошнит так сильно, но ничего не лезет, и Джин готов уже пальцы в рот совать, чтобы хоть как-то облегчить свои муки. Намджун сидит над ним, успокаивающее гладит между лопаток, но результата это не даёт: из джинового рта бежит слюна и желчь, а растительности так и нет. Его отпускает только после тридцати минут мучений, и тут же выгибает от спазма. Джин готов поклясться, что так сильно его ещё не ломало. Он разрывает на намджуновой спине рубашку и царапает ему спину, кричит от боли и плачет, уже буквально мечтая о смерти. Отпускает не так, как до этого, не сразу. Джин чувствует себя уничтоженным, болтаясь тряпкой на чужих плечах. Намджун шепчет что-то, звук доходит как сквозь воду, и Джин так и не может понять ни слова. Его тащат на руках, вытирают платком кровь с прокушенной губы и из-под ногтей. Джин так и засыпает на кровати тряпичной куклой, даже не в силах поменять позу. — Что это было? — шепчет он первым делом, как просыпается; голос оказывается сорванным, а в теле до сих пор стокилограммовая тяжесть и слабость. — Не знаю, — шепчет ему Намджун, гладит по щеке и целует в лоб. — Ты же говорил, что будет легче. Что я поправлюсь. Но она возвращается. — Думаешь, это новая волна? — А что ещё? — Не знаю, — выдыхает Намджун — Честно, не знаю. Но болезнь не вернётся, пока я с тобой. — Тогда почему она вернулась? Может, тебе все же удалось обмануть ханахаки? — Ты опять думаешь, что я тебе врал? — Намджун нависает сверху, говорит уже в голос и становится серьёзным. — У меня есть все поводы так думать! — Джин тоже пытается говорить громко, но голос звучит ужасно. — Джин-а, пожалуйста, хотя бы сейчас поверь мне, — Намджун будто умоляет, наклоняется, начиная зацеловывать лицо везде, где только можно — Люблю тебя, слышишь? Люблю! Джин не отвечает. Мысли путаются, стоит тёплым мягким губам коснуться его лица.* * *
— Вы зря так волнуетесь, — заключает врач, глядя на новые снимки — Весь куст стремительно гибнет. Видите? — указывает на что-то отдаленно напоминающее листок каллы — Он уже свернулся от сухости. При том, что белокрыльники живут во влажных болотистых местностях. — Тогда почему случился такой силы приступ? — голос Намджуна подрагивает. — Потому что организм начал отторгать растение. Оно начинает проситься наружу. Когда время придёт, с очередным таким порывом оно выйдет наружу целиком. От слов врача Намджуну становится легче. А вот Джину становится стыдно. — Прости, — шепчет он вечером, когда они сидят на кухне. — За что? — Намджун заламывает брови. — Я тебе не поверил. Думал, что ты врал мне. Намджун усмехается, поднимается с места и как-то уже по привычному садится у ног старшего. — Любой бы так подумал, Джин-и, не извиняйся. — По крайней мере, теперь я знаю, что ты говорил правду, — Джин улыбается очень тепло, и Намджун тянется за поцелуем. — Все будет хорошо, солнце, обещаю. — Солнце? Мне нравится.* * *
— По крайней мере хён уже почти здоров, за это надо выпить! — провозглашает Хосок. — Тебе лишь бы нажраться, — ворчит Юнги, но первым тянется за бутылкой и начинает разливать. Они вновь собираются на квартире Намджуна. Джин не пьёт, у него плохое предчувствие, но он тщательно пытается его от себя отогнать, ссылаясь на паранойю, и жмется ближе к Намджуну. Тот видит, что что-то не так, спрашивает, но в ответ слышит только «Все хорошо, просто горло першит». И в общем вечер действительно проходит хорошо. Даже душевно. Нет этих диких тусовок, только пьяные посиделки и жизненные истории. Засиживаются допоздна, поэтому решают остаться с ночёвкой. Юнги и Чонгук с Тэхёном оккупируют большой намджунов диван в гостиной, а Чимин с Хосоком падают на гостевой матрац. Дом погружается в глубокий приятный сон. Ненадолго. Джин просыпается от дикой тошноты, соскакивает с места и несется в туалет. Намджун спросонья подрывается следом. Джин чувствует, как его вот-вот вывернет, не добегает, сгибается прямо над раковиной и давится в первый раз. — Что случилось? — на пороге появляется сонный мягкий Чимин, но, стоит ему увидеть всю картину, тут же просыпается и встаёт как вкопанный у дверей. Намджун заправляет волосы старшего за уши, гладит по плечам как обычно, пока тот еле стоит на дрожащих ногах, вцепившись изо всех сил в раковину. Джин чувствует, как мерзко из его горла выходят новые бутоны, вот только он не может их просто выплюнуть, растение стоит прямо в горле, не туда и не сюда. Джин давится снова, в раковине появляются белые цветки, и Джин понимает, что все, вот оно. Потому что растение продолжает лезть. Пока сзади скапливается толпа проснувшихся, из джинового горла в сторону раковины ползут зелёные сухие стебли, и Джин готов умереть от того, что не может ни вдохнуть, ни выплюнуть, ни сглотнуть. В горле комом стоят листья, Джин пытается расслабиться, чтобы не мучить себя и быстрее все выплюнуть. На отголосках сознания Намджун шепчет «потерпи, ещё немного», и с очередной попыткой вдохнуть через рот ком пробкой выскакивает, оставаясь во рту. Джин давится, что-то до сих пор дерёт гортань изнутри, новым толчком он пытается сплюнуть, когда во рту становится пусто. Ноги подкашиваются, Намджун ловит под ребра. Внутри пусто. В горле ужасно саднит, но в нем больше ничего нет. Как и в джиновых мыслях. Он смотрит в раковину, на огромный куст сухих калл, выглядит отвратительно наверное, но Джин уже не уверен. Внутри все так же пусто. До него не сразу доходит, что он ничего не чувствует. Вообще. Пусто. Будто кукла.* * *
— Врач сказал, вероятность такого процентов двадцать пять, — шепчет Намджун на кухне, пока Джин стоит в прихожей и невольно подслушивает, — Я надеялся, что мы в них не попадем. Джин только что вернулся с работы. Просто утром он решил, что пора брать себя в руки. И сейчас, стоило ему войти в квартиру, он слышит это. Ему наверное было бы неприятно, если бы он мог чувствовать неприязнь. Но он не чувствует. Ему не нравится город, который раньше нравился, не нравится вечный запах кофе на работе, не нравится даже розовый цвет. — Он бросит меня. Хотя это сейчас не так важно. Он не любит меня больше, и к вам ничего не чувствует. Джин решает все же хлопнуть входной дверью, чтобы оповестить о своём приходе. На кухне сидят все, и они искренне пытаются не смотреть с таким ужасом на вошедшего в кухню Джина. — Привет, — говорит он и давит из себя жалкое подобие улыбки; зачем, не знает, знает лишь, что им должно понравиться. Не то чтобы Джин хотел нравиться кому-то, но ему бы не понравилось видеть эти кислые мины, если бы ему могло что-то нравиться. Джин действительно не чувствует ничего. Вернее, он явно чувствует что-то, но что, понять не может. Ему кажется, что он что-то явно упускает, когда он смотрит на этих людей. А ещё он думает, что он им должен. Эти люди так много сделали для него, они так волнуются о нём, что Джину хочется сделать все, чтобы им было лучше сейчас. Поэтому он просто садится к ним за стол. — Как на работе? — неловко как-то тянет рядом Намджун. — Да все так же. Ничего не меняется. — отвечает Джин и тянет долгую неловкую паузу, — Вам приготовить что-нибудь?* * *
Джин выходит на балкон. На нем Намджун в одной футболке. Курит. Джин знает, что Намджун месяц как бросил. — Снова куришь? — говорит Джин, подходя ближе. — Прости, сорвался, — Намджун тушит бычок о чистую пепельницу. Джин знает, почему младший сорвался. И хоть он и не чувствует ничего, но ему хочется помочь человеку, который так сильно его любит. Поэтому он просто обнимает того за ребра. Намджун столбенеет на секунду, а потом прижимается, так тесно и отчаянно, будто боится потерять. Джин не чувствует ничего, но понимает, как младшему это нужно. — Я думал, ты уйдешь, — говорит Намджун. — Не уйду, — сообщает Джин ему в шею. — Спасибо. — Не за что. Я же люблю тебя. Намджун на эти слова горько усмехается. Понимает наконец, почему старший ведёт себя так. Он благодарен, чувствует свой долг, обязанность заботиться о всех них, хотя и не обязан. Ночью все также. Намджун жмется к чужой спине, дышит в шею и обнимает так крепко, что Джину, наверное, понравилось бы. Джину нравится. Но не в том смысле. Он чувствует себя очень комфортно в тёплых руках, поэтому позволяет обнимать так сильно. Ему определенно так куда теплее. Он думает о том, что горло и грудь больше не болят, да и не заболят вообще. Вот только хорошо это или плохо?* * *
Так проходит пару дней. Парни с момента злополучной ночи будто поселились в чужой квартире, то и дело наблюдая за старшим. И он старается, правда старается делать вид, что все хорошо: улыбаться, готовить им еду, обнимать Намджуна и чаще напоминать, как он их всех любит. Напоминать себе в первую очередь. Джин чувствует, что что-то из него убегает, будто он теряет что-то очень важное, но что, понять так и не может. В один момент он просыпается, и чувствует, что это что-то стоит где-то рядом, будто даёт шанс ухватиться и рассмотреть. Джина тошнит. Он вылетает из кровати, будя тем самым Намджуна, и летит в туалет. Сонный Намджун заходит следом, а за ним и все остальные. Проснулись. Прямо как в прошлый раз. Джин сгибается над унитазом, совсем уже ничего не понимая, когда с первым рвотными позывом из него выходит… листок. Большой такой, мокрый, но красивый. Джин смотрит на него долго, понимая, что тошнота отошла, будто её и не было. В голове стоит шум. — Это… — выдыхает кто-то сзади. — Разве цветок не вышел весь? — Джин… — зовёт совсем рядом Намджун — Джин-а, ты плачешь? Джин машинально прижимает руку к щеке, понимая, что по той бежит одинокая крупная слеза. В один момент на Джина будто весь мир обрушивается. Он чувствует запах освежителя, холод пола и тепло своих рук на кольце унитаза и щеке. Он поворачивает голову к Намджуну и понимает, что именно он упускал. Эти длинные ноги, красивое тело, сильные руки, тонкие губы и глаза, в которых сейчас плещется надежда. Он не удерживает всхлипа, когда из его глаз начинают катиться новые и новые слёзы, смачивая ресницы и щёки. Намджун отрывает его от унитаза, прижимает к себе изо всех сил, гладит по волосам, а Джин ревет. Ревет, потому что может. А Намджун все понимает. — Холодно. Как же мне было холодно, — шепчет он чужому плечу — Я люблю тебя! Как же я люблю! — Все хорошо, теперь будет хорошо, — шепчет Намджун в чужой висок. Он только что снова нашёл любовь.* * *
— То есть не чувствовал он потому, что растение не вышло целиком. В ту ночь из него вышел этот жалкий листок, и он тут же начал чувствовать? Получается, все дело было в нем? В листке? — рассуждает Юнги, отпивая кофе. Весна вступила в свои права, начиная греть всех теплом. Лучи солнца врываются в кухню, заливая её тёплым желтым цветом и создавая уют. — Да, получается так, — кивает Намджун, не отводя глаз от вазы. На столе стоят купленные Джином каллы. Пышный букет. Как символично. — Знаешь, я начал ненавидеть этот цветок, когда узнал, — говорит Намджун — Но сейчас… он для меня будто что-то очень важное. Будто часть моей жизни. Татуировку набью в честь этого, — смеётся. — Что набьёшь? На пороге кухни появляется Джин. В намджуновой футболке, очках и с засосом на шее он выглядит так уютно и умиротворенно, будто и не было всего того месяца мучений. Он быстро плюхается на чужие колени и обвивает руками шею. — Каллы, любовь моя. Каллы. — Намджун быстро чмокает его в кончик носа.