Каминг-аут

1. — Что вы чувствуете, став чемпионом мира? Виктор, скрестив руки на груди, мечтательно смотрит в потолок. Юра тихо цокает и совершенно не случайно задевает ножку стула ногой. — А… ну… э-э-э, шок? Юри пока плохо понимает, как здесь оказался. Он много лет отвечает на вопросы журналистов, но сегодня первый раз чувствует себя в центре внимания такого огромного числа людей. Пульс просто бешеный. Невыносимо хочется пить. Несколько глумливых смешков в общем шуме – вот и вся реакция на дурацкий ответ. На пресс-конференциях шумно всегда: кто-то то и дело вздыхает, кто-то перемещается с камерой, вызывая негодование у задних рядов, кто-то стучит по экрану, набирая сообщение, и сводит окружающих с ума включенным виброоткликом, кто-то просто болтает, — и при этом журналисты слышат всё. Юри убеждался не раз, они каждый миг начеку, и стоит прозвучать чему-то действительно интересному, как тут же становится тихо. — Правда ли, что ваше показательное выступление — своего рода каминг-аут? Тишина оглушает сильнее вопроса. Не слышно даже «бжж-бжж». — Что, простите? Юра закатывает глаза. Виктор эффектно прикрывает губы ладонью, и не понятно, улыбается он или зевает. — Каминг-аут. Это… — Я знаю, что это такое. Извините, я не отвечаю на вопросы, касающиеся личной жизни. — Мы решили попытать счастья, раз уж у вас новое амплуа, господин Кацуки! Беззлобное веселье журналиста передается окружающим. В зале хихикают и шепчутся. После дежурных вопросов всегда начинается самая сложная часть. Для Юри. Виктор, наоборот, любит её и ласково называет перекличкой гиен. — Это касается только моих выступлений. Творческий поиск, всё такое. Не могу сказать, что было легко, но мой тренер… Виктор очень упорный человек. Вы даже не представляете, сколько всего он перепробовал, чтобы я стал откровеннее на льду. — Господин Плисецкий, что с вашим лицом? — из зала уже смеются. — Я был свидетелем некоторых… эпизодов, — Юра с трудом подбирает приличные слова. — Расскажете? — Когда выиграю золото мира, может быть, — бурчит он. Юра расстроен и не готов шутить. — Господин Кацуки? Вы нас заинтриговали. — Ничего такого, — Юри улыбается, вспоминая. — Например, он включал самые невероятные треки и говорил: «Покажи, что чувствуешь, расскажи историю без слов. Переигрывай, плачь, кричи, но сделай так, чтобы я понял». Это было очень тяжело. — Первые пару раз, — вставляет Виктор, — но потом он вошёл во вкус: «Виктор, Виктор, а что, сегодня не будет никакой жести? Что-то мне ску-у-у-учно!». В зале громко смеются. Журналисты обожают Виктора, какую бы чушь он ни выдавал. Может, их подкупает именно его умение преподнести глупость. — Господин Никифоров, может быть, вы порадуете нас историями? — О личной жизни? — он склоняет голову к плечу, улыбаясь легко и мечтательно. — Я скучаю по временам, когда она была… — кто-то фыркает, и зал снова взрывается. — И это, конечно, тоже, — Виктор смеется вместе со всеми, — но в первую очередь я хотел сказать, что пришлось переосмыслить сам взгляд на отношения. Раньше мне казалось: люди приходят и уходят, зачем горевать. Теперь думаю: смысл всё-таки в том, что в любви встречаются два человека, и оба должны не только брать, но и отдавать. Если требуешь внимания, то и сам оказывай поддержку. Как-то так. — Как знакомые в России отнеслись к вашему новому талисману? — Этому? — Виктор сверкает кольцом. – Посмеялись, что я, наконец, как честный человек, женился на фигурном катании. *** — О Боже, — Виктор смеётся, скролля ленту твиттера, — ты только посмотри! Оторвавшись от переписки с Пхичитом, Юри смотрит на твит некой Авроры Ивлевой. Буквы кириллицы смотрят в ответ, а некоторые даже подмигивают, и это верный знак, что пора принять позу, подходящую для сна. — Сложно, — Юри зевает. – Извини. — Сейчас переведу, — откашлявшись, Виктор картинно хлопает себя по щеке и говорит тоненьким голоском. – Девочки, это даже не смешно! С обручальными кольцами шутят только инфантилы, не готовые к созданию семьи, — и добавляет уже нормально. – Ох, Дашуля, твоё, блядь, счастье, что я не злопамятный. Хотя у Юри богатое фанатское прошлое, он не может припомнить в числе пассий русской легенды фигурного катания ни Дарьи, ни, тем более, Авроры. Виктор восполняет пробел сам: — Это моя одноклассница. В школе биатлоном занималась, потом бросила. Пару лет как замуж вышла за какого-то продюсера, теперь поёт. — Любила шутки с обручальными кольцами? — Вроде того. Юри и рад бы сохранить невозмутимое лицо, но… — Серьёзно? Ты? Ей? — Мне было девятнадцать! И перестань смотреть на меня так, будто я не способен сделать предложение руки и сердца. — Я вовсе не… Что она сделала? — Теперь уже неважно, — отключив телефон, Виктор двигается ближе. – Время было неподходящее для любви, вот и всё. — А бывает подходящее? – Юри снимает очки. — Сейчас, например? Самый раз. М-м-м, посмотрим, что здесь у тебя… — Делай это молча! Виктор смеётся, стягивая с него штаны для сна, под которыми нет белья. Любой человек в здравом уме скажет, что после одного тяжёлого дня перед другим тяжёлым днём хороший сон гораздо важнее изматывающей страсти. Но как устоять, когда тот, кто сводит с ума, находится так близко? Юри слаб. Он не может отказать Виктору. Ни в Хасецу, ни в Петербурге, ни во время безумных поездок на соревнования. — Я и так молчу чаще, чем хочется. — Виктор, — Юри ловит его за подбородок, заставляя смотреть в глаза, — ты сам знаешь: я не стесняюсь наших отношений, просто не умею говорить о личном так, чтобы потом не краснеть. — Сегодня попытка была неплохая, — он тянется к губам. — Ты выглядел таким невинным и строгим. — Это и раздражает! Хочу выглядеть нормальным, а не как трехтысячелетний девственник. — Потренируемся? — Виктор смеется. — Ты уверен, что этот результат можно будет показывать миру? — Не попробуешь – никогда не узнаешь. 2. — Что вы чувствуете, став двукратным чемпионом мира? Похоже на дежавю, только теперь серебро у Виктора, а Юра с бронзой мрачен как грозовая туча. Юри не знает, как выразить словами все свои ощущения, поэтому отвечает просто: — Я счастлив. — Краткость — сестра таланта, — фыркает Юра. — Какие у вас планы на будущее, господин Плисецкий? — Нам с Кацуд… Кацуки есть, куда стремиться. В следующем сезоне сразимся снова: он — за золото Гран-при, я — за золото мира. — Говорят, вы соперники не только на льду. — А? – брови Юры ползут вверх. Он сверлит журналиста тяжёлым взглядом. Юри это не нравится. — Глупости, — он перехватывает вопрос без адреса. — Мы очень разные, тут не поспоришь, но это не мешает нам общаться. К тому же, иногда так устаёшь на тренировках, что сил на ссоры уже не остаётся. — А на что силы остаются? — Скучно прозвучит, наверное: стараюсь узнавать что-то новое, учиться. — Я уроки делаю, — Юра немного оттаивает. — Гуляю иногда. — Я сплю. Словно в подтверждение своих слов Виктор зевает. Журналисты смеются. — Ваши коллеги уже отчитались, а какие планы у вас, господин Никифоров? — Я уже говорил после серии Гран-при: это последний сезон. Для меня было большой честью соревноваться с лучшими из лучших, с теми, кого я знаю много лет, и с теми, чей путь только начинается. Тяжело уходить, когда видишь, какая интересная начинается борьба, но пора, пора. В этом году на Чемпионате мира я снова разделил пьедестал с Юри Кацуки и Юрием Плисецким. Они выдающиеся фигуристы. — Сам такой, — бормочет Юра мимо микрофона. Юри тянет к себе бутылку с водой. Нужно срочно отвлечься. Виктор умеет сказать так, что внутри всё сжимается, и уже нельзя вдохнуть — можно только разрыдаться. Но сейчас это точно лишнее. — Господин Кацуки, с вами всё в порядке? — Виктор так редко нас хвалит, — отвечает он кое-как. Кто-то давится хрюканьем. — И каждый раз так невпопад, — добивает Юра. Все смеются. — Как их хвалить после таких заявлений? — Виктор скрещивает руки на груди. — Вы общаетесь так по-семейному. — Учитывая, сколько времени мы проводим вместе… — Правда, что господин Кацуки до сих пор живёт у вас? — Он замечательный сосед. Не могу даже припомнить, чтобы мы в чём-то не сошлись, но истории, конечно, случались всякие. — Поделитесь? — Юри? Виктор смотрит хитро. Как бы говорит: разве зря мы столько тренировались? Это вызов. Журналисты замирают в ожидании. — Ладно, — говорит Юри. — Есть одна история, которую Виктор любит мне припоминать, хотя если бы не его странные привычки... В общем, иногда он не включает свет. Однажды я пришёл после тренировки и сразу уснул, а когда проснулся, было уже темно. В Петербурге зимой очень короткий световой день. Я пошёл на кухню… — О, нет, — Юра понимает, о чём речь. – Опять? — Это бомба, — подтверждает Виктор. — Продолжить не хочешь? — Молчу! — Так вот, я пошёл на кухню. Когда плохо видишь, в темноте всё сливается, и мне показалось, что Маккачин, наш пудель, опять что-то тащит со стола. Такое частенько случается, и порой заканчивается плохо. Я, конечно, разозлился, бросился отнимать с криком: «Да сколько можно, глупое ты животное!»… Закрыв лицо руками, Юра оглушительно хохочет. Слышит эту историю в сотый раз и всё равно всегда ломается в конце. Юри самому до сих пор смешно. И совсем немного – стыдно. — Да, — их снова спасает Виктор, — я очень удивился, когда он выхватил курицу прямо у меня из рук. *** — Как я вас ненавижу, придурки, — Юра утирает самые настоящие слёзы. Всё ещё вспоминает пресс-конференцию. У него не так много времени, и Виктор спешит открыть шампанское. — Да ладно? — Шоколадно! Когда свадьба, счастливые соседи? — Это просто история из жизни, — Юри бесцельно блуждает взглядом по номеру. — После фразы про нашего пуделя, боюсь, не просто, — веселится Виктор, наполняя бокалы. — Я так сказал?! — Ох, это вышло так небрежно! Лучше не придумаешь. Юри есть, что возразить, но все слова теряются при виде грустной улыбки. Виктор раздаёт шампанское. — Что ж, выпьем за этот прекрасный сезон, — говорит он. – Лучший, что у меня был. — Рассказывай, — ворчит Юра, но всё же улыбается, делая символический глоток. Юри пьёт молча. Он старается не думать. Совсем. Шампанское немного кислит, пузырьки щиплют нос и взрываются на языке. Это даже приятно. — Ладно, — говорит Юра. — Пойду. Отабек ждёт, с декабря не виделись. Погуляем, поболтаем. В клуб только к полуночи. Приходите тоже, старички. — Старички? – возмущается Юри. — Мне всего двадцать пять! — Это ненадолго! Гнусно хмыкнув, Плисецкий исчезает за входной дверью. Виктор смотрит вслед, и его лицо невозможно прочесть. Постояв так, он садится рядом и легонько толкает плечом. — Не грусти, чемпион. — Кто мне запретит? – Юри делает ещё глоток. — Ого! Это звёздная болезнь? — Я свою норму по шуткам выполнил, разве нет? — Что случилось? Неужели, наконец, обиделся на нашего дорогого говнюка? — Не хочу, чтобы ты уходил. — А кто хочет? Только идиоты и слабаки боятся сильных соперников. — Не делай вид, что не понимаешь! — Тогда и ты не делай ви… — Виктор! — Не будем сегодня ругаться, хорошо? — он повторно наполняет бокалы. – Мне тоже паршиво. — Извини. Давай о чём-нибудь хорошем. — Тогда я хочу сказать ещё одно спасибо. Лично тебе. Как тяжело найти силы просто повернуться, чтобы встретиться с ним взглядом, но Юри находит. Подумаешь, бокал дрожит в руке и в глаза как будто насыпали песка. Главное – молчать. Молчать и слушать. — О нет, только не это, дыши глубже, дай мне хотя бы полминуты, прежде чем мы оба начнём реветь. Виктор просит успокоиться, а сам берёт за руку, целует раскрытую ладонь, прижимает пальцы к своей щеке. Он говорит негромко. Здесь больше некому слушать. Эти слова только для двоих. — Когда я бросил всё и поехал в Хасецу, Яков сильно разозлился. Сказал мне: если уйдёшь сейчас, то не сможешь вернуться. В каком-то смысле его слова сбылись, ведь Виктор Никифоров больше не самый лучший. Тихо-тихо, дай закончить! Хочу, чтобы ты знал, я вернулся не для абсолютных побед, а только ради… Молчи. Молчи! Юри бросается к нему, едва не расплескав шампанское, прижимается лбом к плечу. — …нашей общей любви к фигурному катанию и моей – к тебе. — Виктор, никогда так не говори. Ты лучше всех. Лучшее, что со мной было, — Юри глотает слёзы. — Я не хочу, чтобы это закончилось! — Не закончится, — обещает Виктор. – Никогда не закончится, пока мы оба этого хотим. 3. — Третье золото Чемпионата мира подряд, господин Кацуки, позвольте вас поздравить. — Спасибо. — Собираетесь войти в десятку непобедимых чемпионов мира, как ваш тренер? — Надеюсь, это будет не единственное моё достижение, в котором я смогу сравниться с Виктором Никифоровым. Упомянутый Виктор Никифоров посылает сердечко, стоя у дальней стены. В этом сезоне он коротает пресс-конференции в компании Якова, который всегда пристально следит за подопечными, а в особо тяжёлых случаях незаметно для журналистов показывает им кулак, или одёргивает теперь уже своего коллегу. Сейчас Фельцман крайне сосредоточен. Юри сам чувствует, что Юра лишь изображает скуку. Джей-Джей тоже напряжён, хотя светит широкой улыбкой. Жалеет об упущенном серебре? Все знают, как тяжело Плисецкому даётся вторая половина сезона. Ему нет равных в серии Гран-при, дома он занимается избиением младенцев, но уже на Чемпионате Европы побеждает с трудом. — Поделитесь планами на следующий сезон, господа. — Выиграю, наконец, золото Гран-при, — Юри улыбается. Ответ Юры тоже предсказуем, а вот Джей-Джею удаётся всех удивить. — Сделаю упор на развитие своей школы в Монреале, — он теребит обручальное кольцо. — Я хочу, чтобы молодые спортсмены проявляли больше индивидуальности, чтобы не стеснялись искать свой стиль, но когда тренер в два, три, а то и все четыре раза старше, бывает непросто отстоять личное мнение. Думаю, приходит пора пересмотреть порядком устаревшие отношения наставников и учеников. Яков что-то говорит Виктору, и тот жмурится, безуспешно пытаясь не смеяться в голос. Зная обоих, нетрудно догадаться, о чём речь. Даже Юра тихо фыркает себе под нос. Пресс-конференция, тем временем, продолжается: — Можно ли расценивать это как заявление о прекращении карьеры? — Возможно, я пропущу серию Гран-при… по личным обстоятельствам. Ничего плохого, наоборот, очень радостное событие. Наверное, моя жена не будет против, если я скажу, — Джей-Джей пытается держать лицо, но тут его прорывает, и в зал летит знакомый всем ликующий рёв. – Она ждёт ребёнка! Моя Изабелла! Я так счастлив! Спасибо тебе! Он посылает воздушные поцелуи супруге, которой ничего не остаётся, кроме как улыбаться под вспышками фотоаппаратов. Чету Леруа поздравляют. Джей-Джей в центре внимания, как и положено королю. — Капец, — шепчет Юра. Вид у него одновременно потрясённый и свирепый. Всё очень плохо, но Юри всё же пытается предотвратить катастрофу. — Вот это новость, — говорит он подчёркнуто вежливо. — Мои поздравления. — Спасибо, — деревянным голосом отвечает будущий отец. Он смотрит мимо Юри, на Плисецкого, и, судя по лицу, готовится принять смерть. — Охренеть ты меня удивил, Джей-Джей. Я был к такому не готов, но приятно знать, что ты преуспел в нормальной личной жизни! Яков показывает кулак, уже не скрываясь. Юра сбивается. — То есть... я хотел сказать, поздравляю, Леруа. «Поздравляю, гондон!» — написано у него на лбу. Юри медленно считает до пяти. Мир фигурного катания невелик, в нём легко оказаться в эпицентре чьей-то личной драмы, но вот так, прямо посреди пресс-конференции… Тут нужен особый талант. Джей-Джей застывает, словно статуя самому себе. Юри не хочет знать, что он чувствует. Не может вообразить, сколько нужно сил, чтобы играть на два фронта. Журналисты тоже чувствуют интересный поворот: — Господин Плисецкий, вы можете пояснить, что значит «нормальная личная жизнь»? — Нет, — повернувшись в зал, Юра отвечает неожиданно спокойно. – Не могу. У меня личная жизнь только ненормальная. Он полностью владеет воцарившейся тишиной. На двести процентов. Юри рад бы остановить его сейчас, но это уже невозможно. Плисецкому нужна победа, пусть даже самая глупая, пусть даже он давно доказал, что способен превратить в силу даже свою ненависть. — Можете расценивать это как мой каминг-аут. Он встаёт, едва не опрокинув стул, и Юри поднимается тоже, но с места не двигается. Сказанного не воротишь. Если Юра не хочет здесь оставаться, нет смысла удерживать. К тому же, у выхода из зала его уже ловит Виктор, прижимает к груди как родного. Покрасневший Яков орёт на обоих. Это… даже мило как-то. Юри садится и только теперь слышит, какой стоит гвалт. Джей-Джей, не отрываясь, смотрит, как Фельцман уводит его Русскую Фею. Надо думать, навсегда. — Кхм, — Юри склоняется к микрофону, — понимаю, это тяжело, но давайте продолжим, у нас есть ещё несколько минут. — Господин Кацуки, вы можете как-то прокомментировать слова Юрия Плисецкого? — Не думаю, что они нуждаются в комментариях. К счастью, мы живём в мире, свободном от предрассудков, и если считаем какие-то свои желания ненормальными, то лишь из-за неопытности. Юри сжимает кулаки, наверное, впервые в жизни понимая, как тяжело бывает промолчать. Он одёргивает себя. Достаточно глупостей для одного дня. — Не хотите тоже сделать какое-нибудь сенсационное заявление? — Боюсь, сегодня вас уже ничем не удивить. — Что значит, ничем? — возмущается Виктор со своего места. — Юри-и-и! Раскрой страшную тайну! — Ту самую? — Конечно! — Это к частым вопросам о том, что потрясло меня больше всего, когда Виктор приехал в Хасецу, и мы познакомились поближе. Другие фанаты поймут, — набрав воздуха в грудь, Юри кричит. — Ребята, СМИ нас обманывали. Макка – сучка, а не кобель. *** — Что за цирк вы сегодня устроили? — Яков всё ещё негодует. Они сидят в баре отеля. Фельцман пьёт коньяк. Мрачный Юрка цедит содовую. Виктор и Юри по традиции добивают бутылку брюта. — Это было что-то, — Виктор лежит у Юри на плече. — Мне до сих пор неловко, — в конце второго бокала Юри уже не пытается его спихнуть. — Хоть кому-то здесь неловко, — ворчит Яков. — Твоё здоровье! – он делает большой глоток и ставит на стол опустевший бокал. — Чёрт возьми, даже Витя не позволял себе таких глупостей, а уж сколько я от него мужиков погонял в своё время — ни на минуту нельзя было оставить одного, сразу находил приключения на свой зад! Катастрофа, а не спортсмен. — Яков, перестань, мне было семнадцать! Я просто интересовался. Ничего такого не было, а то расскажешь сейчас. — Конечно, не было, а знаешь почему? Потому что рука у старика Фельцмана тяжёлая. — А я-то думал, меня просто мальчики не любят, — Виктор притворно надувает губы. — Господи, за что мне это всё, — Яков тяжело поднимается. — Ладно, каюсь, есть за что, но вы двое, — он поочерёдно грозит пальцем Виктору и Юре, — из-за вас меня в рай без очереди пустят. Фельцман опасно накреняется. Мгновение – и Юри хватает его под локоть. Даже сам не успевает понять, как. Виктор, внезапно потерявший опору, смеётся, упав на диван. Яков смотрит абсолютно трезво, с таким хитрым и насмешливым прищуром, что Юри уже жалеет о своей заботе, но всё равно спрашивает: — Вас проводить? — К Боженьке-то? Спасибо, Кацуки, сам дойду. За спиной начинают хохотать. Юра даже громче Виктора. Юри мысленно считает до трёх. Это, правда, смешно. Провально. Как всегда. — До номера. — Был бы я лет на сорок младше, а теперь... — Яков картинно машет рукой. — Только зря проходишь туда-сюда. Юри готов провалиться под землю. Или смеяться до слёз. В этой компании часто тяжело определиться. Нахлобучив шляпу, Яков удаляется. Он даже ходит как легенда. Как ледокол в северном море. Юри возвращается на диван, где до сих пор катается Виктор. Юра тоже не может успокоиться. Странный вечер. Даже мелькает вдруг мысль: интересно, каким Яков Фельцман был сорок лет назад и что за грехи припоминал? Кажется, на сегодня кому-то уже хватит шампанского. — Блин, я страдать должен, какого чёрта я ржу, — стонет Плисецкий. — Пострадал уже, хватит! Виктор тянет его к себе. Буквально втискивает между собой и Юри. Обнимает. — Хорош лапать! Никифоров! Кацудон, скажи ему! Имейте совесть, придурки! — Ты ещё встретишь своего человека, Юра. — Между вами что-то было? — Да ничего! – Юра брыкается. – Ничего! Как же бесит! Столько времени — и ради чего? Сколько раз говорил себе: не верь пиздаболам, которые только обещают, а сами не делают нихуя! — Жизнь ничему тебя не учит, — Виктор сочувственно хлопает его по колену. — Вот, блядь, ты ещё поговори! Позорная страница моей биографии! — Кхм. — Сука, я это вслух сказал? – Юра в ужасе смотрит сначала на одного, потом на другого. – Не-не-не! Мне было двенадцать, это не считается! Я любил Никифорова, потому что ещё не знал, что он гондон! Всё в прошлом, в одно дерьмо два раза не вступают, ясно?! — В его бокале точно была содовая? – Юри уже с трудом сдерживает смех. — Пополам с текилой. — Виктор! — Предатель, — Юра откидывается на спинку, — скажи, чтобы повторили. В номере темно и тихо. Наконец-то. Можно обняться, упав на кровать. Целовать друг друга, пока не откажут последние тормоза. — Юри, подожди… М-м-м, да что с тобой сегодня? — Только со мной? — Про этих двух придурков вообще молчу. — Я не совсем глупо выглядел? — На их фоне? Великолепно! Как последний оплот здравого смысла. — Я чуть не поддался, — Юри снимает с него рубашку, целуя плечо. — Все и так догадываются, но... Может, тоже сказать, что мы решили пересмотреть отношения тренера и спортсмена? Они смеются. Виктор ложится сверху. Последняя одежда летит прочь. Кожа к коже. Да. Юри закрывает глаза. Ему хорошо. Между ними случается разное, но всегда всё кончается этим чувством: что они вместе уже тысячу лет. — Что хочешь на годовщину? – и этот человек говорит, что не умеет читать мысли. — Хочу на маленький остров, — Юри трётся бёдрами о его бёдра. – Чтобы можно ходить голыми и кувыркаться прямо на пляже. — Кого я воспитал… — Мне кажется, или в твоём голосе я слышу гордость? Виктор смеется. Юри целует его снова. — Трахни меня. — Завтра показательные. — Я никому не расскажу. 4. — Это ваша четвёртая победа на Чемпионате мира, господин Кацуки! Таким могут похвастаться только лучшие из лучших. — Вы правы, — Юри ерошит волосы и пытается смотреть на журналистов, а не искать что-то в стране грёз. – Приятно снова оказаться на вершине. Приятно. Но не так, как в самый первый раз. Без Виктора и без Юры он словно не может найти самого себя – того нервного парня по имени Кацуки Юри. Тот, кто сидит здесь вместо него, спокоен и немного грустен. Справа ёрзает на стуле неутомимый Минами Кенджиро, а слева замер сосредоточенный Джи Гуанхон. — В этом сезоне вы выиграли все соревнования, в которых принимали участие. — Да, такое со мной впервые. — Ходили слухи о вашем уходе из спорта. — Не стоит им верить. У нас с Виктором ещё много идей, а у меня – сил, чтобы их воплотить. Мне тут тоже пару слухов рассказали: что мы с Виктором разругались и я теперь нового тренера ищу, — Юри чешет бровь. — Не знаю, как такие мысли вообще людям в голову приходят, почему. — Многие заметили, что вы сторонитесь друг друга. — Почему тогда никто не заметил, что Виктор простудился и болеет? Юри вспоминает, с каким трудом уговорил его поехать в отель сразу после объявления победителей. Видевшие это Кенджиро и Гуанхон едва сдерживают улыбки. Наступает черёд вопросов к обладателям серебра и бронзы. Оба отвечают максимально корректно и кратко, разве что Кенджиро позволяет себе несколько восторженных фраз в адрес победителя. Скука. К реальности возвращают вопросы, обращённые к «господину Кацуки». — Правда, что Юрий Плисецкий приехал поболеть за вас? — Нет. Он приехал поболеть за Отабека Алтына. — Вас это не расстраивает? — Меня расстраивает, что Юра из-за травмы пропустил почти весь сезон. Не скажу, что Финал Гран-при или Чемпионат мира получились менее напряжёнными без него, но с ним было бы веселее. — По-вашему, фигурное катание стало скучным? — Нет. Оно просто стало другим, — Юри ловит себя на том, что снова смотрит в потолок. — Знаете, я с большим уважением отношусь к своим нынешним соперникам, но маленький мальчик внутри тоскует по временам, когда на этих местах сидели другие люди. Тогда тяжело было представить, что фигуристы из Азии обойдут европейцев или американцев. «Что я буду сидеть здесь, как Виктор Никифоров, и от скуки витать в облаках». Кенджиро рассказывает о своих увлечениях, а Гуанхон делится впечатлениями о последних фильмах. «Ещё немного, Юри. Просто потерпи». — Господин Кацуки, ещё пара вопросов. Вы приехали в Барселону заранее. Любите наш город? — Да, решили с Виктором погулять по местам, с которыми связано много воспоминаний. Своё первое серебро в финале Гран-при я выиграл именно в Барселоне. Всерьёз думал тогда о завершении спортивной карьеры и о том, что Виктор зря решил тренировать меня, что ничего из этого не выйдет. Очень смешно теперь вспоминать. И наши кольца-талисманы тоже из Барселоны, кстати. — Талисманов у вас, кажется, прибавилось? В зале хихикают. Нет сомнений, что журналисты уже всё знают и просто ждут ответа, который разнесут по заголовкам. — Вы об этом? — Юри поднимает правую руку, где на безымянном пальце блестят два почти одинаковых кольца. — Нет, второе — обручальное. Мы с Виктором поженились. *** Виктор смеется, чихает и снова начинает смеяться, читая новости. Пить ему нельзя, Юри потягивает шампанское один. Заглядывать в социальные сети просто страшно. — Юра! — Виктор хохочет особенно громко. — Грёбаный сталкер! Юри склоняется над экраном, обняв Виктора, и видит инстаграм Плисецкого. Первое фото — формальный поцелуй со свадьбы. «Свершилось! — гласит комментарий под ним. — Сколько лет мы наблюдали эту содомию молча и теперь наконец-то можем ОРАТЬ. Я ору громче всех, потому что последний год мне приписывали роман с @v-nikiforov , и это было ужасно, а @yuri-katsuki пытался меня утешить (не то, что вы подумали, придурки!), и это было ещё хуже. Ладно, если серьёзно, рад за вас и вашу сраную любовь! р.s. только попробуй пропустить следующий сезон, Кацудон, это далеко не вся моя коллекция» Остальные девять фотографий — поцелуи и объятия разной степени откровенности в самых неожиданных местах: в раздевалке «Юбилейного» и в аэропортах, на городских улицах и на природе, во время вечеринок и дома. — Да, — Юри улыбается, — в чувстве момента ему не откажешь. Виктор чихает в ответ. — Открой комментарии. — Ты уверен? — Я люблю тебя, Виктор, и мне больше незачем это скрывать.