Got a secret, can you keep it

Новости об ухудшившемся состоянии патриция среди слуг распространились мгновенно. Стукпостук почему-то первым делом вспомнил о паранойе лорда Ветинари. Стоило бы собственноручно набрать графин чистой воды и лично отнести Его Светлости, чем секретарь и занялся. Жизнь на кухне шла своим чередом, никто не обратил на него никакого внимания – впрочем, как и всегда. Он просто делал свою работу, которая по определенным обстоятельствам заключалась в том, чтобы набрать воды и отнести в нужное место, – лишних вопросов тут не задавали. Такого работодателя у Стукпостука еще не было. Он работал клерком уже какое-то время и, несмотря на свой весьма юный возраст, уже имел опыт работы со многими начальниками. Ветинари просто выполнял свою работу – добросовестно, до конца, уделяя этому все свое внимание, – он заполнял бесчисленные отчеты и квитанции, подписывал приказы, указы, ставил печати, собирал сведения по крупицам, участвовал почти во всем, чтобы завтра всегда могло наступить после сегодня, а работа секретаря в основном заключалась в том, чтобы процесс шел быстрее и не стопорился на таких мелочах, как кончившиеся чернила или отсутствие чистых листов. Со временем ему доверяли всё более и более серьезные бумаги, а в последнее время стопку документации и вовсе стали делить почти ровно надвое – когда уверились, что за Стукпостуком можно не проверять. Его расчёты были всегда верны, всегда были педантично вписаны аккуратным почерком в нужные клеточки и на чётко заданные линеечки. Работать же с бумагами после патриция было сплошным удовольствием – ровный уверенный почерк, аккуратные примечания, дотошно заполненные бланки и отчёты, детально расписанная информация, расчёты, которые были произведены без помощи счётов, в уме, но которым можно было доверять. — Как вы относитесь к драконам? — однажды спросил Ветинари, не отрываясь от бумаг. — У меня не хватает воображения, чтобы в них верить, милорд, — заверил его секретарь. — Когда выполняешь свою работу – добросовестно её выполняешь, – такая ерунда даже в голову не приходит. Стукпостук жил в мире цифр и докладов, в его мире все имело смысл, всё было правильным, как теоремы в геометрии, таким же непоколебимым, и патриций, поняв это, не пытался выдернуть его в реальный мир. Возможно, и сам он черпал какое-то спокойствие в монотонной бумажной волоките, в день за днем выполняемой работе. Цифры не врали. Цифры показывали факты. Указывали на то, что жизнь шла своим чередом, а город все еще работал, несмотря ни на что, вопреки всему – благодаря тяжелой работе. Стукпостуку нравилось быть частью этого процесса, участвовать в нем. Ему нравилось чужое спокойствие и чужой рационализм, то, как патриций равномерно распределял работу между клерками – не больше и не меньше, чем они могли выполнить, – и всё как-то само собой складывалось в исправный механизм, двигавший город к новому дню. Стопки отчётов и докладов никогда не задерживались на столе, и Стукпостуку, чёрт возьми, нравился новый темп работы, при котором его самого надо было буквально вытаскивать из-за стола и вырывать перо и бумаги из рук, но он впервые за долгое время ощутил себя нужным и полезным, почувствовал свою значимость. Быть может, сестра и не одобряла его новый рабочий график, и он всё чаще и чаще оставался во дворце, задерживаясь после восьми, прекрасно зная, что сам патриций своё рабочее место не покинет в лучшем случае до полуночи, и окно Продолговатого кабинета будет выделяться жёлтым пятном света в ночных сумерках. В мире патриция всё было просто и понятно. Путь Стукпостука пешком до дома занимал полтора часа утром и два часа вечером, что, учитывая тот факт, что рабочий день начинался (по желанию самого секретаря) не позднее семи тридцати, лорду Ветинари показалось нерациональным. Решение нашлось быстро – Стукпостуку выдали комнату рядом с остальной прислугой. Помещение не отличалось большими размерами, но имело стол, довольно широкую кровать, книжный и платяной шкафы, стол у окна и большой камин, который прогревал комнату. Кто-то заботливо проложил щели окна тряпицами, и тепло к утру исчезало не полностью. Украдкой секретарь приносил некоторые бумаги и заканчивал свою работу здесь, с утра встречаясь со слегка неодобрительным взглядом хозяина, когда подавал листы на подпись. Патриций, оказалось, поощрял трудоголизм в других людях – в разумных, однако, пределах, хотя, когда дело касалось его самого, часто об этих пределах забывал, порой заканчивая работу далеко за полночь, либо же унося часть документов в спальню. Стукпостука всё ещё не утвердили на должность – не истёк испытательный срок. Слуги разделились на тех, кто всё ещё сомневался в его кандидатуре, и на тех, кто уже принял его за своего, – вторых было значительно больше. На кухне его всегда ждала горячая порция – будь то завтрак, обед или ужин, а главная кухарка по имени Анэтт, полная обаятельная женщина, как и положено всем кухаркам, если они, конечно, на ваше счастье оказываются добрыми, всё сетовала, что патриций почти совсем ничего не ест, и новому секретарю не помешало бы отнести ему что-нибудь прямо сейчас. К делу подключилась зеленоглазая девушка с яркими рыжими волосами, носившая то простое чёрное платье, то чёрный дорожный костюм, который девушкам носить совсем не полагалось. Представилась она Коломбиной, и, хотя он пока плохо понимал её полномочия, Стукпостук всё же полностью отдался на её милость, последовав совету немногословного патриция. Девушка, похоже, знала о дворце всё: изгибы коридоров и расположение многочисленных комнат, историю каждого крыла и этажа, – и информация лилась из неё журчащим потоком, отражаясь в блестящих глазах и скользя улыбкой на розовых губах. Она также сообщила мимоходом, что чай Его Светлости лучше заварить с ромашкой и без сахара, а принести лучше всего в полдесятого вечера – когда патриций позволяет себе получасовой перерыв на кроссворды (здесь любым размышлениям лорда Ветинари полагалось сочувственно кивать, и Стукпостук сначала не понял, о чём она говорила, но потом и сам увидел, что любое слово, которое пришлось посмотреть в словаре, патриций воспринимал как личное оскорбление, не меньше). Также ему сообщили, что стоит любой ценой избегать перемещения в расписании встреч с главой Гильдии Наёмных Убийц (лорд Низз, казалось, пронзительному взгляду научился у патриция, а после получения титула лорда обзавёлся подозрением в гораздо больших количествах, чем того требовала профессия), тогда как аркканцлера Наверна Чудакулли и командора Ваймса в приёмной можно было бы и подержать, а в случае с Ваймсом – даже необходимо. А потом она познакомила его с теми, кого просто не могло существовать. По городу ходили слухи, но никто не осмеливался всерьёз верить им или же торопиться опровергать их. Тёмных клерков не существовало, но вот они сидели в комнате, пили чай, как обычные люди, и через их руки текли документы, доносы, расчёты, карты и счета, сливаясь в поток информации, поступавший в уже обработанном виде патрицию на стол. Вот где кипела работа – здесь, во дворце, а не в сторонних конторах, где Стукпостук, чего греха таить, пытался найти себе работу, но нигде не мог прижиться со своей педантичностью и дотошностью к сухим деталям и цифрам. Теперь же он словно умер и попал в рай. Коломбина познакомила его с некоторыми клерками: Шелкопряд, её постоянный напарник, гораздый на громкие и весёлые шутки; Альфред, известный своими взвешенными и подробными докладами; Бриан, готовый любому рассказать об изобретённом им устройстве; Гарольд, всецело посвятивший себя анализу производства свинины; Джеффри, знавший, казалось, всё про любовниц и любовников высокопоставленных господ; Годфри, получавший в основном задание проследить за чьей-нибудь безопасностью; Исмаэль и мистер Уорд, часто сами относившие патрицию доклады; мистер Смит, которому доверяли… довольно щекотливые поручения. Новенький, Джон Добросерд, моложе Стукпостука, только вникал в дела тайного отдела, и секретарь присаживался рядом с ним, наблюдая, оценивая, запоминая. Представленными людьми штаб не ограничивался – клерки были повсюду, работали как во дворце, так и за его пределами, собирая по крупицам информацию, сплетая сведения воедино. Все клерки, надо заметить, были выпускниками Школы Гильдии Наёмных Убийц, а если лорд Ветинари находил полезных людей, не имевших навыков, позволявших выживать в экстремальных ситуациях, их отправляли на год на курсы, чтобы, в случае чего, они могли постоять за себя. Все они носили чёрное – не нарядное или яркое, а простое практичное чёрное, которого придерживался и сам правитель города. На таких одеждах легко можно было скрыть мелкие брызги и пятна, к тому же цвет не привлекал к себе внимания, оставаясь где-то на краю вашего сознания. Патриций не обращал внимания на положение в обществе или на ваши финансы, ваш пол и сексуальные предпочтения. Его интересовало только то, что вы могли предложить городу. Пусть вы умели только петь или танцевать, скажем, вы знали три или четыре иностранных языка, были выдающейся стенографисткой (ну, или стенографистом), обладали ловкостью рук, – этот невозможный человек находил вам применение, и вы занимали своё место, словно винтик, которого машине не доставало. Ваше отсутствие не мешало общей работе, но теперь, стоило вам и многим другим стать частью целого, дело пошло быстрее, объём выполняемых работ увеличился, а вы обзавелись домом и семьёй, которых у вас раньше не было, да даже если и были – вы никогда не смогли бы вырваться, став однажды частью дружного коллектива, объединённого одной целью. Именно поэтому Стукпостук беспрепятственно набрал чистой воды в графин. Именно поэтому был уверен, что отравитель не может быть никем из прислуги, из клерков, только не они, благодарные за возможность проявить себя. Встревоженные слуги пытались в меру своих сил отвечать на расспросы Стражи, и Стукпостук, как человек, почти получивший должность секретаря (и знавший, что бумага о назначении будет подписана, как только истечёт официальный испытательный срок), оказался ровно посередине, балансируя между прислугой дворца и людьми, о которых ни командор Ваймс, ни кто-либо ещё просто не могли узнать. Тёмные клерки по-прежнему приходили во дворец и покидали его, но оставались при этом незамеченными. Возможно, чутьё стражника подсказывало Ваймсу, что он что-то упускает, но искать в тенях колонн людей ему даже в голову не приходило. Стукпостуку казалось, что шесть пролетов он проходил мучительно медленно, и время тянулось, как резина. В голове до сих пор никак не укладывалось, что патриция можно отравить, что ему может быть лучше, а уже ночью – хуже. На нужном этаже, чуть не запнувшись о последнюю ступеньку, Стукпостук вдруг остановился, поражённый внезапной мыслью. Мысль эта пришла ему в голову внезапно – настолько она была сюрреалистичной и невозможной. Неужели никто не додумался переодеть Его Светлость? Принести холодный компресс, который хоть немного, но сбил бы жар? Неужели все настолько боялись этого холодного и неприступного человека, который сейчас был беспомощнее ребёнка, что не могли даже заглянуть и убедиться, что его состояние не ухудшилось? Сердце Стукпостука неприятно ухало вниз каждый раз, стоило ему вспомнить: под утро новость о том, что патриция снова нашли без сознания на полу, разлетелась по прислуге. Разумеется, он, как клерк, почти утвержденный на должность секретаря, узнал об этом одним из первых – допрос тоже начали с него. Всё окружение во дворце уже считало его секретарем, и действительно: он всегда был рядом, всегда мог с точностью сказать, какой документ ожидал увидеть Его Светлость, протягивая бледную руку с просвечивающими сквозь тонкую кожу венами. Стукпостук не смог предложить Страже ничего полезного, кроме того, что, да, командор Ваймс действительно держал в руках дневник патриция. Он не раз видел, как лорд Ветинари делал в книге пометки в течение рабочего дня, когда выдавалась свободная минута, или же поздно вечером, когда стол уже давно освещался массивным подсвечником. Вдруг кто-то схватил его за локоть и утащил в тень колонн, прошипел на ухо просьбу вести себя тихо; прижав графин к груди, Стукпостук обернулся и с облегчением вздохнул, увидев взволнованную Коломбину. Последние несколько дней он видел многих тёмных клерков, но не решался остановить кого-нибудь из них, безусловно занятых своей работой. То, что кто-то из них патрулировал этаж патриция, успокаивало. Они не забыли о нём, наоборот: проявляли заботу и беспокойство с рационализмом, который их работодатель, без сомнения, оценит, когда ему станет лучше. Действительно, поток документов и сведений поступал во дворец, не переставая, и было бы глупо и безответственно со стороны клерков оставить бумаги без внимания. Работа шла своим чередом, в быте клерков ничего не изменилось, только наиболее способных и выдающихся в мастерстве маскировки отправили на поиски отравителя, который мог затаиться в коридорах древнего дворца, имевшего множество тайных ходов. — Я и сама хотела проведать Его Светлость, возможно, принести воды, — продолжила девушка, — но, вижу, ты подумал о том же. Нет-нет, — покачала она головой, когда секретарь принял это за просьбу передать ей графин с водой. — Иди. Так будет лучше. Ты его секретарь, Руфус. Секретарь. Я прослежу, чтобы вас не побеспокоили. — Но как я пройду мимо охраны? — попытался возразить Стукпостук. — Как я тебя и учила, — пожала плечами Коломбина. — Иди и делай вид, что ты имеешь полное право там быть. Что, кстати, правда. К тому же ты вроде уже не раз повторил сержанту Детриту, что нет, это был не ты. Он всегда теряется, когда выбранные им методы дедукции заводят его в тупик. Просто воспользуйся этим, ну же. Стукпостук многое хотел бы сказать ей: что ему не нравятся методы Стражи, которая считает позволительным заглядывать в личный дневник Его Светлости, более того, считает, что секретарь патриция уж тем более не мог не воспользоваться случаем и не подсмотреть, что же пишет тиран двуединого города (Стукпостук мог бы прочитать долгую и нудную лекцию о том, что личное не имеет к работе никакого отношения, и что это дело исключительно лорда Ветинари, что он записывает в предрассветные часы, если бы его слушали и слышали); что ему пришлось всё же заглянуть в книгу и увидеть там, помимо текста, записанного уже знакомым по работе с документами шифром, которым пользовались все тёмные клерки, непонятную фразу, записанную чуть ниже и дважды подчёркнутую – «настойка ночи замутила бульон дня»; что всё не так просто, как представляется Коломбине, – вот только он собственными глазами видел, что этот способ работает, а командор Ваймс до сих пор считал девушку не то горничной, неодобрительно взглянув на кружевной фартучек, повязанный поверх чёрного платья, не то ещё кем. Фартук был на ней и сейчас, и Стукпостук глубоко вздохнул, поняв, что Коломбина знает это всё и без слов. — Сержанта ты найдёшь без труда, — подмигнула она, ободрительно похлопав его по плечу. — Спальня патриция – дальше по коридору, если что. Последняя дверь направо. Спальня патриция?.. Конечно, как Стража могла догадаться о том, что отравленного человека стоило бы переодеть? Действительно, глупый вопрос. Сержант Детрит ожидаемо нашёлся без проблем – он охранял вход в одну из комнат. Стукпостук глубоко вздохнул, подумал о господине, который в нём нуждался и который, будь он в сознании, ожидал бы увидеть своего секретаря вместе с документами, которые Стукпостук предусмотрительно захватил с собой. Пусть они были пустыми, а чернил у него бы не нашлось, всё же листы бумаги придавали его нахождению здесь цель и оправданность. — Э-э-э, — промолвил Детрит, мысленно формулируя вопрос. Где-то в тени мелькнул белый фартук, и секретарь поднял голову, смотря прямо в глаза тролля. — Стукпостук, сержант. Секретарь Его Светлости, — доложил он. — Вы и командор допрашивали меня чуть раньше. Лорд Ветинари, полагаю, захочет увидеть эти бумаги, — и, не веря своей удаче, Стукпостук проскользнул внутрь, заперев дверь изнутри. Он оказался внутри обычной комнаты, похожей на все комнаты во дворце. Та же унылая серость и сырость, те же зелёные обои, не желавшие оставаться частью интерьера, та же скудная меблировка. Стукпостук осмотрелся в поисках своего господина и наконец заметил кровать, на которую, по всей видимости, Стража, поднявшая его с пола, и переложила его. Чёрные одежды патриция лишь оттеняли его почти меловую бледность, которая и в лучшие дни больше походила на болезненную. Лорд Ветинари был рационален во всём, и лишних движений это тоже касалось: их он попросту не совершал, и всё же неподвижная фигура на кровати казалась неестественной и неживой, и лишь едва заметное движение грудной клетки, обтянутой простой тканью, давало понять, что человек всё ещё был жив и дышал. Секретарь задумался. Первым делом нужно было переодеть Его Светлость во что-то более подобающее – Стража же просто оставила его на кровати в том состоянии, в каком нашла на полу. Стукпостук осторожно выскользнул из комнаты, вежливо кивнул охранявшему вход Детриту, который нелепо уставился на человека, и поспешил по коридору в спальню патриция, чтобы захватить чистую одежду, решив, что постельное бельё в комнате, куда перенесли патриция, было достаточно чистым. По пути ему никто не встретился, и вскоре он, благодарный Коломбине за краткое указание дороги, достиг своей цели – дверь в комнату была не заперта, и Стукпостук бесшумно проскользнул внутрь, притворив тяжёлую деревянную створку за собой, и та, не издав даже отголоска печального скрипа, отрезала его от внешнего мира. Он оказался в совершенно обычной комнате, которая не отличалась изысканной обстановкой: узкая кровать, шкаф в углу, стул у стола с документами и массивным подсвечником – патриций по какой-то причине не любил газовые лампы, – камин, который давно не разжигали, и всё те же печальные зелёные обои, которые так и норовили отклеиться от каменных стен дворца. Из-за закрытых ставней проникал противный ветер, гулко гудел и гулял по комнате, слегка вороша бумаги на столе. По полу дул мерзкий сквозняк, и Стукпостук в который раз порадовался тому, что прислугу селили в недавно реставрированном крыле, где комнаты были ещё меньше, но зато легко протапливались и сохраняли тепло даже в зимние морозы. Он ещё раз окинул помещение взглядом, направился к старому шкафу из тёмного лакированного дерева и совсем не удивился, когда увидел, что тот был заполнен меньше, чем наполовину. Свой интерес к изучению одежды патриция секретарь объяснил беспокойством, но довольно быстро заметил висевшее на плечиках пальто, которое, по меркам Ветинари, можно было назвать тёплым и зимним. Стукпостук назвал бы его в лучшем случае демисезонным, а толщина подклада оставляла желать лучшего, но уже само наличие чего-то тёплого в шкафу радовало. Бирка на пальто печально извещала о том, что куплено оно было в магазине, закрывшемся примерно десять лет назад – отец Стукпостука тогда очень сильно расстроился и попытался объяснить ещё слишком маленькому сыну, как много Анк-Морпорк потерял в тот день. Стукпостук был слишком мал, чтобы понять или запомнить большую часть того, что говорил отец, но название почему-то прочно засело в голове. Он переключил своё внимание на полки с ночными рубашками и нисколько не удивился, когда они оказались из простого хлопка, не слишком жёсткого, но и не слишком мягкого. Осторожно взял лежавшую самой первой рубашку, всё же захватил небольшое полотенце из аккуратно пристроенной сбоку стопочки и направился назад. Стражник всё ещё стоял у двери и, услышав шаги, посмотрел на секретаря. — За время моего отсутствия никто не приходил? — спросил Стукпостук у Детрита, который озадаченно посмотрел на него, изучая. — Никто, э-э-э… — прогрохотал тролль, намереваясь что-то спросить, но Стукпостук был быстрее. — Стукпостук, сержант, — подсказал секретарь, хотя стражник явно собирался задать совсем другой вопрос, и проскользнул внутрь, закрыв за собой дверь на непрочный замок. Подумал – и подпер её стулом. Никто не приходил. Значит, не было необходимости менять воду в графине, если Его Светлость захочет пить, когда проснётся. Иногда Стукпостуку казалось, что он заразился паранойей своего господина, но разве можно было это назвать паранойей, когда где-то был отравитель, поджидающий удобного момента? Таз нашёлся под ванной; Стукпостук набрал в него тёплой, почти горячей воды и, перекинув через плечо полотенце и закатав рукава, направился обратно в комнату. Поставил таз у кровати и остановился, пытаясь решить, с какой же стороны подступиться. Он осторожно промокнул лоб и виски, покрытые испариной, повёл полотенцем дальше по шее и по груди, покрытой тонкими шрамами, неловко перевернул патриция на бок и обтёр спину, удивившись тому, как остро выступали лопатки. Замер в нерешительности, занеся руку над развороченными мышцами бедра, и в голове сразу всплыли долгие холодные вечера, когда лорд Ветинари слишком тяжело опирался на трость. Тут же поспешил переодеть патриция, испугавшись, когда влажная кожа покрылась мелкими мурашками. Дыхание Ветинари было тихим и едва заметным, но ровным, – Стукпостук какое-то время простоял, в ступоре наблюдая за тем, как поднималась и опускалась грудная клетка, обтянутая тканью сорочки, как подрагивали веки закрытых глаз. Он не знал, отступила ли опасность, станет ли патрицию лучше или хуже, – всё, что он мог, это стоять посреди комнаты, беспомощно вертя в руках влажное полотенце. Стукпостук сглотнул и решил разобрать хотя бы часть документов, скопившихся за последние несколько дней, тем самым облегчив работу патриция, когда тот очнётся. Уже у двери ему показалось, что он услышал тихий стон. Стукпостук обернулся на звук и еле успел подбежать к кровати, чтобы поймать патриция, который нашел в себе силы сесть, – однако на этом его силы кончились, и он начал заваливаться набок. Секретарь подхватил его, помог улечься на более мягкие подушки, заботливо принесенные из других комнат. Он почувствовал, как все тело патриция било крупной дрожью, и далеко не сразу понял, что причиной всему была паника параноика, который проснулся и обнаружил, что его переодели, который осознал, что любой мог войти и сделать все, что угодно, а он бы даже не почувствовал, был бы бессилен против неведомого противника. Стукпостук и сам испугался того, насколько беспомощным все это время был спящий патриций, который панически вцепился в его рукав, – но вот ловкие и сильные обычно пальцы разжались, тонкая рука, по цвету почти ничем не отличавшаяся от белизны ночной рубашки, безвольно упала на постель, а голубые глаза умоляюще посмотрели, словно молча высказывая просьбу не молчать, не таить, если что-то все же случилось. Любой мог войти и воспользоваться слабостью и болезнью этого обычно всесильного человека, все инстинкты которого кричали об опасности. И он обратился с немым вопросом к своему секретарю – к человеку, которому он мог доверять, надеялся, что мог. Стукпостук не выдержал этого напряженного взгляда, не смог бросать сухие слова – жестокие и безличные в своей отстраненности. — Я вас переодел, милорд, — тихо и мягко произнес он, сам вкладывая ладонь в тонкие пальцы, с готовностью вцепившиеся в его руку. Хватка была слишком слабой, но приносила патрицию видимое облегчение. — Я обмыл вас. Вам лучше? В комнате никого не было. Никто не приходил. Я запер дверь и подпер её стулом. Я принес воды. Хотите пить, милорд? Я сам набрал, на кухне. Никому не сказал, зачем. Сам принес. Не думаю, что её могли отравить. Короткие фразы, лаконичные вопросы. И такой же короткий кивок, давшийся лорду Ветинари с явным усилием. Стукпостук налил воды в стакан, понял, что патриций его не удержит, ловко просунул руку под выпирающие лопатки, обтянутые тонкой тканью, помог приподняться, переместил ладонь на шейные позвонки, а второй рукой поднес стакан к искусанным сухим губам. Ветинари попытался перехватить стакан, но Стукпостук не дал, мягко покачал головой. — Не надо, милорд, вы расплещете, я подержу. Патриций пил так жадно, словно провел несколько дней в пустыне. Только после третьего стакана он прикрыл глаза, слегка качнул головой и наклонился вперед. Вернее, постарался наклониться, но вышло какое-то рваное движение плечом, которое, однако, было верно истолковано секретарем. Он поставил стакан на столик и, присев на кровать, осторожно помог патрицию устроить верхнюю часть тела у себя на коленях. Было ли легче в таком положении, нуждался ли тиран Анк-Морпорка в человеческом контакте – Стукпостук не знал. Но если его присутствие хоть немного помогало, он готов был сидеть так хоть до самого вечера. Он не знал, куда деть руки, поэтому одной рукой продолжил придерживать патриция, а другой начал успокаивающе гладить его по спине, надеясь успокоить панику параноика, которая так легко точно не улеглась бы. Лорд Ветинари сдавленно кашлянул несколько раз, потянулся зажать рот дрожащей рукой, ощутимо напрягся, задышал реже. Что он..? О. — Вас тошнит, милорд? — испуганно спросил Стукпостук. Впрочем, ответа на вопрос не требовалось. Секретарь помог Ветинари еще больше свеситься с кровати, обрадовался тому, что оставил таз с водой рядом, за ним даже не нужно было тянуться. — Не сдерживайтесь, вам будет лучше. Секретаря вдруг посетила чудовищная мысль. Сколько… боги, сколько патриций не ел? Если до этого его не стошнило, значит, больше суток, намного больше. И теперь организм, получив воду, решил мигом избавиться от ядовитых веществ, выводя их прочь. Вот только желудок был пуст, и организму не оставалось ничего, кроме как выводить токсины с желчью. Патриций не хотел показаться слабым, не хотел, чтобы кто-то видел его в таком состоянии, но было немного поздно, и оба это прекрасно понимали. Это, однако, не мешало правителю города пытаться сохранить лицо даже в таком состоянии. Словно он не был человеком. Словно это было чем-то, чего стоило стыдиться. Стукпостук подавил вздох, продолжил мягкими движениями поглаживать Ветинари по спине, надеясь хоть как-то облегчить чужое самочувствие. — Пожалуйста, милорд, — попросил он, надеясь хоть в качестве одолжения убедить патриция, что не было смысла стесняться. Он переодел почти бессознательного Ветинари, обтер его влажным полотенцем. И в сложившейся ситуации тоже не было совсем ничего противоестественного. — Ну же, я вас держу. Все хорошо. Вы боитесь, что кто-то войдет? Я подпер дверь стулом, помните? Разумеется, лорд Ветинари боялся совсем не этого, но оба сделали вид, что повторное заверение слегка его успокоило. Патриций перестал пытаться задерживать дыхание, позволил рвотному рефлексу сработать, как следует, и его действительно стошнило желчью. Он сплюнул, избавляясь от мерзкого вкуса во рту, хотел облегченно вздохнуть, но его снова затошнило, еще сильнее. Стукпостук виновато гладил нервно вздымающуюся спину, рукой чувствуя чужой жар сквозь легкую ткань, ощущал прерывистое дыхание патриция, которого выворачивало. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем лорд Ветинари смог наконец отвернуться, задышать полной грудью. Стукпостук вытащил платок – без отдушек, не пахнущий ничем, кроме чистоты – и предложил его патрицию, вложив ткань в безвольную руку. Опомнился и сам промокнул тонкие губы, налил воды в стакан и придержал стеклянную емкость, чтобы Ветинари смог прополоскать рот. Менять позу у лорда Ветинари не было никакого желания. Последний час окончательно вымотал его, и, похоже, у него остались только силы на то, чтобы прижаться к теплому секретарю, который единственный из всего персонала – из всего дворца – осмелился прийти и предложить свою помощь тирану Анк-Морпорка. Где-то внутри Стукпостука разливалась горькая обида. Никто даже не мог воды принести. Никто даже не спросил, как патриций себя чувствует, словно у него, как у какой-то неведомой машины, было всего два режима: «я умираю» и «я работаю». — Милорд, — тихо позвал Стукпостук. — Милорд? Я сейчас вернусь, только дойду до ванной, хорошо? Я недолго, буквально пять минут. Дверь все еще закрыта, у входа дежурит сержант Детрит, никто не пройдет, слышите? Меня он пропустил только по приказу Ваймса. Он с трудом заставил себя переложить пригревшегося патриция со своих колен на постель; тот, впрочем, не особо сопротивлялся, лишь покраснел, то ли от жара, то ли от неловкости, когда секретарь нагнулся за тазиком и направился в сторону ванной. Там он вылил содержимое в унитаз, прополоскал несколько раз таз и убрал под ванну. Открыл кран с холодной водой до упора, захватил полотенце и держал под обжигающе ледяной водой, пока не онемели руки. Тихими шагами вернулся в спальню, приподнял лорда Ветинари за узкие плечи, снова помог устроиться на своих коленях. Патриций что-то тихо пробормотал, доверчиво прижимаясь ближе, – его то лихорадило, то знобило. Стукпостук положил ледяное полотенце на бледную шею, спрятав влажные края за воротом спереди, и в награду услышал еле слышный стон облегчения; прикоснулся к вискам холодными пальцами и ощутил, как лорд Ветинари подался навстречу. Стукпостук проследил за его взглядом, и только тут заметил слегка оплавленную свечу на прикроватной тумбочке. Поражённый внезапной мыслью, секретарь повертел огарок свечи и, пытаясь унять дрожь в руках, повернулся к патрицию. — Милорд, а когда вам стало хуже? — спросил он. — Вечером, — лорд Ветинари устало посмотрел на него – и было в его глазах что-то ещё такое, что секретарь не мог различить, словно он хотел, чтобы Стукпостук понял, вот только что он должен был понять? Хуже патрицию стало вечером, но что это давало? Фактов было слишком мало, и Стукпостук нахмурился, попытался, как его учила Коломбина, хорошенько представить себе ситуацию. Следовало начать с того, что вечер – понятие растяжимое, в понятии Его Светлости – тем более. — Вечером? Когда стемнело? — уточнил он, с каким-то ужасом уставившись на огарок свечи в своей руке. — Когда стемнело, и я сел писать. — Милорд!.. Но патриций лишь покачал головой и протянул руку, в которую секретарь нехотя, но всё же послушно и без промедления вложил орудие убийства. Он никогда бы не подумал, что лорда Ветинари так легко можно было застать врасплох, потому что первого отравления тот явно не ожидал, а потом догадался, конечно же обо всём догадался и… продолжал травить себя, чтобы позволить заговору принять окончательную форму, которая позволила бы добраться не только до исполнителей, но и до организатора? Организаторов? И всё ещё оставался вопрос, кто же отравил свечи, каким образом это сделал, как пронёс во дворец, и… Видимо, всё это отразилось на его лице, которое патриций мог читать, как открытую книгу, потому что тот лишь слегка кивнул головой, и его губы тронула едва заметная не-улыбка одобрения. — Верно. Но подобные рассуждения вам пока лучше оставить при себе, Стукпостук. Сейчас они будут слегка не к месту, позвольте командору выполнять его работу. Голос лорда Ветинари, исчерпавшего этим свои силы, звучал тихо, но ровно, и секретарю осталось лишь вежливо склонить голову, показывая готовность выполнить безмолвный приказ своего господина. Приказ ему не нравился, с какой бы стороны он на него не смотрел, но патриций знал свои лимиты, знал, что делал, скорее всего у его целей были цели, и Стукпостук не считал, что имеет право возражать. Он доверял своему новому хозяину, и нечто тайное, повисшее в комнате тяжёлым грузом неловкости, превратилось в небольшой момент между господином и его секретарём. Тихо притворив за собой дверь, Стукпостук вышел, кивнул озадаченному Детриту и направился в сторону кабинета, где работали, не переставая, тёмные клерки. Там его ждала кружка горячего чая и взволнованная Коломбина, которая, как и все остальные, с нетерпением ожидала новостей о состоянии Его Светлости. Стукпостук на секунду замер, поражённый повисшей тишиной и таким напряжённым вниманием, но затем вполне спокойно отчитался: опасность миновала, и патриций знает, кто стоит за покушением, всё идёт по плану. Что, скорей всего, если верить выражению лица некоторых клерков, означало: поиски злоумышленника можно прекратить. В общей суматохе, стоило комнате ожить, Шелкопряд предложил провести жеребьёвку на предмет того, кто же будет патрулировать этаж патриция до тех пор, пока весь этот фарс не закончится. Коломбина топнула ножкой в ботинке с острым, но бесшумным каблуком и заявила, что её с этажа никто не прогонит, пусть только попробуют: командору Стражи и то не удалось. К тому же кто-то же должен проследить за тем, чтобы Стукпостук пронёс Его Светлости нормальную еду, верно? Джон Добросерд потянул за завязки фартука, являвшегося в последнее время предметом споров среди клерков, стянул его с талии девушки за одну завязку, примерил на себя, заявив, что с работой горничной он справится не хуже неё. Кто-то резонно заметил, что на мужчинах и парнях этот фартук смотрится ещё развратнее, и его следует немедленно снять, и дальше кружевное изделие пошло гулять по рукам, пока сам Стукпостук не оказался его счастливым обладателем. — Лорд Ветинари рассчитывает на нас, рассчитывает, что мы будем выполнять свою работу, — твёрдо заявил он с уверенностью, которой не обладал до этого ни разу в своей жизни. — И мы не подведём Его Светлость. Секретарь протянул фартук Коломбине, и девушка мягко улыбнулась, принимая его из рук. Все вернулись к работе, не забыв, однако, написать свои имена на бумажках, сбросив ворох листков в ящик для входящих писем, а Стукпостук никак не мог понять, откуда внутри разливалось тёплое чувство осознания собственной необходимости, внезапного понимания, что ему доверяли. Он каким-то волшебным образом вписался в этот мир сухих чисел и железных фактов, перемешанных с живыми людьми, и готов был поклясться, что ни на что на всём-всём Диске не променял бы то, что нашёл с таким трудом. * Когда патрицию стало лучше, и новости об этом разлетелись по дворцу, до Стукпостука также дошли слухи, что лорд Ветинари первым делом поинтересовался, куда же запропастился его секретарь – и все важные бумаги вместе с ним. Коломбина окинула его придирчивым взглядом, поправила съехавшие на переносицу очки и положила на блюдце ещё один бутерброд. Стукпостук собрал документы в аккуратную стопку и направился уверенной поступью по мрачным прохладным коридорам дворца в Продолговатый кабинет. Начинался рабочий день.