Альфа

— Так, вы как хотите, а я пойду пожарю яичницу, — заключил Роб и, игнорируя три пары глаз, встал, развернулся и ушёл на кухню. Шум воды прекрасно заглушил возмущённые выкрики Дона, перешедшего в режим «цун-цун», как и всегда, когда Роб вместо «сверхважных дел» упирался на кухню мыть всякие там единственные на четверых сковородки. «Я на такой мазохизм не подписывался,» — проворчал он после себе под нос, стараясь не прислушиваться к возне за стеной. Только вот стены были кошмарно тонкие, а слух у Робеспьера острый, так что оставалось только зубами скрипеть, роясь в холодильнике в поисках яиц и чего-нибудь ещё. Черта с два он вернётся быстрее, чем через полчаса, вот и надо занять руки хоть чем-то. — Да хватит уже бальзачиться, эй! — донесся до Роба особенно возмущённый зов, и он не смог бы поручиться, чей именно это голос, господина Ламанчского, или его собственного, Робеспьера, дуала. Правда, игнорировать это ему не помешало, все-таки не зря он на прошлой неделе три дня просидел на линии огня между в очередной раз поссорившимися Бальзаком и Гамлетом, которых с разным успехом пытались примирить все подряд — вот уж где искусство возвышенного игнора было возведено на пьедестал. В холодильнике, помимо яиц, нашлись ещё огрызок докторской колбасы, неясным образом выживший в условиях их квартиры, где все любили есть и никто не любил готовить, пара помидоров и пучок зелени вялой настолько, что Роб моментально припомнил, что притащил этот проклятый пучок Габ, нехарактерно расщедрившийся лишь потому, что чёртову зелень, разросшуюся на подоконнике благодаря садоводческому порыву Штира, было уже некуда девать. А щедрость это хорошее качество, полезное. С ближними надо делиться. — Кто-нибудь ещё будет? — завопил он, обращаясь к соквадренникам, и, услышав нестройные звуки одобрения, потянулся ещё и к пакету молока. Накормить всех четверых пятью яйцами все равно бы не вышло, а омлет прекрасно маскирует экономию продуктов. За стеной опять раздалась непонятная возня, тихое шипение и редкое ойканье — опять кому-то ненароком заехали локтем в глаз или пяткой в живот. Вчера это все ещё сопровождалось взрывами хохота, но усилиями Дюмы — благослови Господи этого святого человека — было введено первое правило альфийской групповухи, емко сформулированное Робеспьером как «во время секса — не ржать». И очень вовремя — Дон, пытавшийся хоть как-то воплотить в жизнь дикое предложение «а го потрахаемся все вместе, а то чо как не квадра», выдвинутое тем же вечером, начинал уже очень опасно закипать. А ролевых ЧСников Робеспьер в активном виде не любил, что зеркальщика, что подревизного — выводили из равновесия. И теперь, сосредоточившись на нарезке проклятых овощей и весьма безынициативной зелени, он против воли вслушивался в полногласные рассуждения Дона о том, что и куда засовывать. После вчерашнего фиаско (Роб обвёл этот день в личном календаре самым чёрным маркером, какой только нашёл), все, в порядке тренировки, были одеты, и сегодняшние инструкции касались исключительно рук и ног, ничем не хуже какого-нибудь «Твистера». Только он в этот человеческий тетрис больше ни за что не полезет, спасибо, наигрался. Старенькая плита ласково облизнула лицо Роба привычным запахом газа и зажглась ровным голубым огнём, послушная поворотам ручек и щелчкам пьезоэлемента. Робеспьер вообще не особо насчёт готовки, это Гюго, притаранивший непонятно откуда духовой шкаф, занявший весь подоконник, под настроение по большим праздникам удивляет всех знакомых чем-нибудь вроде кальмара в собственных чернилах. У Роба все попроще — картошка, котлеты, яичница вот. Зато приготовленная им еда — регулярное явление, а ещё ножи он хорошо точит, это тоже полезно. Утопив в смеси яиц и молока все нарезанные ингредиенты, он уселся на табуретку и углубился в вытянутую из-за холодильника старенькую электронную читалку. Дюма, тот ещё поборник до смерти здорового образа жизни, хоть и за версту чуял доновы заначки чипсов, всех тайников с книгами так и не нашёл, а потому не смог и искоренить привычку Роба читать при тусклом свете и во время еды. На кухню, почесывая живот и зевая, неожиданно вывалился Виктор, и Робеспьер, уже было напрягшийся, вытащил моментально спрятанную при звуке шагов книжку из-под стола. Гюго, после пары секунд рассеянного гипноза плиты, прикрыл сковороду с омлетом крышкой и, все так же зевая, уселся на соседнюю табуретку, обжигая левый робеспьеров бок пышущим, как и всегда от страстного любой квадры, теплом. Миксимиллиан на всякий случай подобрался, готовясь ко всякому. Проще было бы Жукова от нарывающегося виктима отвлечь, чем сдвинуть с рельс линейно-напористого, если он уже упёрся рогом и попер буром. А в плане «всякого» Виктор был изобретательнее зловредного скорпиона. Но на часах было уже около четырёх утра, а от сонного Гюго вполне можно отделаться долгими увещеваниями или коротким облапыванием. Из соседней комнаты сквозь картонные стены донеслись голоса сейю, нестройно выводящие своё вечное «Моюру-у…», милосердно заглушая любые другие звуки. Вероятно, Дюма сумел перенести непостоянное внимание Кихота на нечто другое — звуки сенен-ая в их маленьком жилье служили неофициальной табличкой «Не беспокоить». Иногда Робеспьеру всерьёз хотелось вскрыть этих двоих и посмотреть, какой именно отдел мозга позволяет им ещё и сексом под японские гей-аниме заниматься. Да ещё и под один и тот же фильм. Думать, что они там его просто пересматривают в девяносто седьмой (он считал) раз, Робу было противно. — Как думаешь, это Дон в Дельте таких идей нахватался? — спросил он, отвлекаясь от неприятной темы. — А то где же, — Гюго лениво уставился в потолок, и Робу, лишенному возможности рассмотреть выражение его лица, послышалась в голосе дуала затаенная угроза. — Других рассадников коллективного ударного производства у нас вроде как нет. — Верно, не сам же он эту чушь выдумал, — протянул Робеспьер, прикидывая, возможно ли, что в Гамме с Бетой оргии поставлены на поток. Живое воображение, скооперировавшись с обширным кругозором, подкинули пару картинок, из-за чего пришлось срочно и бесшумно, чтобы Виктор не заметил и не попытался войти в режим мамочки-наседки, фыркать и трясти головой, выкидывая из неё всякую ерунду. Пока Гюго пространно излагал намерение навестить дельтийцев, а то что-то засиделся он, никакой движухи, скоро плесенью зарастёт и начнёт пополам с Есениным дрессировать кошек, а сам Роб, успевший изучить дуала настолько, чтобы понимать, что же вечно дружелюбный и глубоко интеллигентный Виктор на самом деле имеет в виду, в уме изумленно переводил эту речь в тираду, практически полностью состоящую из нецензурных аналогов «пойду покажу этим умникам кузькину мать», омлет успел подняться, поджариться и прилипнуть к крышке. Он, конечно, сгорел бы к Аушре, если бы не запищавший таймер, который Робеспьер установил заранее, памятуя о своей рассеянности и нечувствительности к запаху гари. Это, в сущности, и означило конец вечера. Или начало утра. Виктор, чтобы не перекрикивать лирическое объяснение двух школьников, ударил в соседнюю стенку пару раз, отчего затрясся холодильник и чуть не схватил сердечный приступ Роб, аккуратно разделявший омлет лопаточкой на условно равные части. Всерьёз жульничать совесть ему не позволяла, но вот забрать себе часть с самым большим куском колбасы он, как повар, вполне себе мог. Помятые после бессонной ночи и красноглазые как кролики-вампиры, Дюма и Дон присоединились к ужинозавтраку. И на этом инцидент был исчерпан. Все-таки Робеспьер никогда не умел как следует злиться, а злиться на зеркальщика и вовсе было невозможно. Особенно глядя на то, как вялый Искатель ковыряется в омлете, словно пытаясь откопать нефть. И особенно после того, как месяц тому назад он припер в их квартиру здоровенного слюнявого пса, которого пришлось сначала мыть в четыре руки, после чего Роб был совершенно мокрый и несчастный, а потом везти в ветеринарную клинику, а потом ежедневно кормить, вычесывать и выгуливать. Им всем очень повезло, что вскоре пса удалось пристроить, иначе Максимиллиан непременно съехал бы куда угодно, хоть к Наполеону тапочки подавать, и никто бы его не переубедил. И ещё раньше, когда Дюма по наводке дуала перевёл квадру на сыроедение, на четвёртый день которого взвился уже Виктор и перетаскал к ним домой весь социон. Запасы пророщенных круп и сырых овощей после такого количества гостей у Александра закономерно подошли к концу, а коллективное мнение, возглавляемое привыкшими к строгости и регулярным постам, а потому авторитетными Достоевским и Драйзером, выдало вердикт, гласящий, что так жить нельзя, после чего все вернулось на круги своя. Что соквадренникам не понравилось в том, что Роб неделю назад сделал генеральную уборку, он так и не понял, но, в любом случае, этому дому было уже не привыкать ко всяким дурацким идеям, выходкам и чудилам. В конце концов, здесь жили они. Альфа. Первые. А быть первыми значит принимать первый удар, делать первый шаг, начинать эксперимент, который чаще оказывается неудачным, чем наоборот, быть черновиком, исписанным и перечеркнутым от края до края, измятым руками и тонким стержнем ручки, грифелем карандаша и стирательной резинкой до хрупкости, прозрачности, до самых волокон. И на чем только вместе держатся?