Плен

Спок устал. Но устал, но не так как устают после похода по магазинам на торговой планете Дельта-32, не так как устают после ночной вахты на Энтерпрайзе. Ему всё равно. Ничего не имеет для него значения. Спок десятый день в ромуланском плену. Его пытали, избивали и лишали еды. Забавно, как много раз, наблюдая за пытками людей (пусть и недолго, ведь зрелище было невыносимое, и Спок всегда – и как главный помощник, и как капитан, старался предотвратить это любыми способами), но каждый раз он смотрел на людей и думал о том, как им больно. Ведь сам он никогда не забывал о том, что он физически в три раза сильнее, чем люди. И вот он сам оказался в плену. Никто не смотрит на него так и никто не прекратит его страдания. Спок был уверен в том, что его команда погибла, и нелогично было бы думать о том, что кто-то из них успел отправить послание Звездному флоту и Федерация отправит какой-нибудь из своих кораблей для того, чтобы спасти его. Он начал ощущать предчувствие (его человеческая сторона вообще очень активизировалась в последнее время, Спок не знал с чем это связано, вероятно, последствия стресса) или это просто паника – временами Спок думал о том, что он умрет на этой планете. В этот раз человеческая его часть и его вулканская кровь говорили одно – вероятность того, что его спасут равна примерно одной целой и… у Спока не было сил считать. Его вели по обгоревшей земле планеты. Ромуланцы были раздираемы междуусобными войнами, Спок определенно попался под горячую руку. Дышать было тяжело, мелькали какие-то картинки. Черное и красное с оранжевым отливом – вот все, что он запомнил. Черная безжизненная земля, и огонь – везде огонь, кажется, что и само небо стало красным от этого огня. Спока привели в какую-то черную комнату, он был крепко связан, раньше его так крепко не связывали – чтобы точно не помешал тому, что с ним собираются сделать. Комната была совсем маленькая, три и два метра на…он не мог считать. Так странно когда ты теряешь все прежние навыки то, что, раньше, кажется, составляло часть тебя. Кажется? Он стал суеверным? Что-то в нем начало ломаться. Но боли он не боялся, боль не страшна, пока ты не потерял разум. Голос, как будто откуда-то из другого мира или будто из банки (не сам ли он в банке?) сказал, странно растягивая звуки. - Познакомьтесь, мистер Спок. Это Зоран – один из ваших людей, который решил примкнуть к нам. - Предатель! – слабо прошипел Спок и голос его не был уже похож на его собственный голос, он сделался слабым, жалким, и не было в нем больше никакой твердости и уверенности, а было лишь предательски много…эмоций. Он даже не был уверен, был ли у него голос вообще. И он ли произнес это слово или ему показалось – опять это слово! Голос продолжал: - Вы упорствовали, поэтому нам пришлось прибегнуть к помощи того, кто сломал бы ваши – голос помедлил – защиты. Защиты…защиты, что он…Нет! Он не может! Предатель! Спок испытал так много чувств сразу – горечь, боль, обиду и страх, настоящий животный страх, то, что не позволено ощущать вулканцам – именно от него и от звериной ярости бежали их предки, найдя убежище в учении Сурака. Возможно, в последний раз, когда он мог чувствовать эмоции, чувствовать себя, чувствовать хоть что-то, ощущать себя частью этого мира. Защиты – он хотел, но не мог выговорить этого слова, таким мертвым оно показалось ему. Никто не должен был знать. Лишь немногие посвященные, жрецы их земли знали о том, как убрать те ментальные защиты в их мозгу, которыми вулканцы ограждали себя от эмоций, от негативной информации, от проклятия вынужденной эмпатии, которая мучала их народ в досураковский период. Спок слышал о том, что некоторые вулканцы снимали ментальные защиты, но такого никогда не было на самом Вулкане, только за его пределами, куда ссылали еретиков таких как…да, таких как его брат. Этот ритуал с обязательной подготовкой в течение трех лет, осуществляли только если вулканец сам был готов отказаться от защит и познать всю сущность эмоций и считал это сознательным выбором. Но никогда - для разрушения, никогда – для того, чтобы нести смерть. Все эти мысли пролетели в его голове за одну секунду и наконец – то, чего он так стыдился, то с чем он не смог справиться – появился тот самый жестокий страх загнанного зверя. Что будет с ним? Вулканец, который всю жизнь избегал чувств так, как его учили, так как он привык жить. Те секундные всплески эмоций, которые он порой испытывал, конечно, не могли подготовить его к тому, что произойдет сейчас. Вся эта лавина чувств – изнутри – его воспоминания и нынешние чувства, которые, как он полагал, были сейчас очень сильны – и снаружи – предатель, тот кто сделает это с ним, и ромуланцы, и вся война вокруг – всё это упадет на него одним ударом и он не сможет подняться. Эмоции разрушительны для вулканского мозга, он сойдет с ума. - Готовы, мистер Спок? – самодовольно, протягивая слова, обратился к нему Зоран. Спок ничего не ответил, да и что ему было отвечать. - Мой разум твоему разуму… Ему хотелось кричать, но выходили только какие-то сдавленные крики. «Очень похоже на плач» - подумал Спок перед тем, как Зоран вошел с ним в контакт. - Нет…нет…- не сопротивляясь, обреченно повторял Спок, когда контакт уже начался. Скорее даже не потому, что он он хотел это произнести или что надеялся на остатки своей красноречивости, просто он много раз видел, что люди так пытались отсрочить свою смерть. Как глупо. Наконец, защиты перестали работать, он перестал осознавать себя, он перестал понимать, где он, что происходит, кто перед ним, в каком он тысячелетии, какой он расы, всё это перестало иметь значение. Всё потонуло в диком круговороте эмоций. Споку было больно, физически больно от них. Он почувствовал боль от осуждения своего отца, боль от насмешек сверстников в Академии, боль от всех своих неудач, боль от осуждения экипажа – все то, что он всегда прятал, о чем он не думал никогда. Сколько здесь было всего, этой боли, невыносимо… Сам Спок ничего не понимал, не осознавал себя. В висках било только – боль, боль, боль, бом, бом, бом. Но тот кто смотрел бы на него в этот момент, увидел бы фигуру – не человека, не вулканца, какого-то неопределенного существа, которое упало на колени и схватившись за голову издало страшный крик – дикий, отчаянный. Впрочем, нельзя было понять крик это или плач, или последний зов о помощи и мольба о жизни. Крик не заглушил звуков войны.