* * *
Обычно Серидзава и так вел не слишком активный, скорее инертный, образ жизни, а лето расхолаживало на сто тридцать процентов. Когда-то он услышал от красивой леди с большими буферами, читающей новости на одном из федеральным каналов, про теорию прокрастинации, трудоголизм и соотношение упадка уровня работоспособности в сравнении с обычными буднями. Живущее в грудной клетке существо верило, что такой размер бюста не может говорить неважные вещи, поэтому выпуски старалось не пропускать. Если бы предки не увезли Токио на все лето в Америку, особой разницы в сравнении с другим временем Серидзава не заметил бы — он и в школе любил поваляться на крышном диване. За прошедшее время он как-то привык к другу по несчастью, которому не повезло оказаться в самом паршивом учебном заведении Японии. У Серидзавы выбора не было, а Токио не оставил его себе сам. Чудной малый, — иногда размышлял Серидзава, — иметь столько возможностей и проебывать эйнштейновские мозги в черной дыре. Уж в математике Токио разбирался намного лучше и наверняка добавил бы к этим ста тридцати процентам сотые доли погрешности. Сегодня будильник зазвонил, едва стрелка перешагнула порог шести утра. Серидзава резко открыл глаза и потянулся за рубашкой с цветастыми красными лилиями — ее он особенно любил. Все началось недели полторы назад — с позапрошлого четверга кто-то повадился изгаляться над местной газетой, точнее, именно над той, что доставлялась конкретному адресату. Телевизор телевизором, но газетам Серидзава по старой памяти доверял все же больше, чем сиськам блондинки из корпорации «Фуджи-Нетворк». Однажды газета обнаружилась в ближайших кустах колючей розы — в тот раз Серидзава разодрал майку с круглым значком хиппи на левой стороне. Ее он тоже любил — пусть меньше рубашки, но верил, что договариваться надо, не применяя силовых воздействий. Пару дней спустя он нашел газету за соседним забором, потом — рядом с проезжей частью, но с середины прошлой недели громкий удар туго связанной бумаги о деревянную поверхность начал будить в несусветную рань, а это значило только одно — что лозунг «not war» больше не действовал и вето автоматически временно снималось по негласной договоренности с полуспящим мозгом. В начале улицы раздался велосипедный звонок, Серидзава замешкался, натянул спортивные брюки, босым прошлепал по прохладному полу и рывком распахнул входную дверь. Возможно, не стоило тратить время на штаны, — мелькнула мысль, когда в лицо со скоростью ядерной боеголовки влетела долгожданная корреспонденция — целая, не оборванная кустами и не изжеванная соседским сенбернаром. — Бля-ядь… — протянул Серидзава, и, наверное, именно здесь дало сбой его поистине буддийское терпение. Боль напомнила о прошлогодней драке с Хосеном, когда Наруми сломал ему нос. Но сейчас кровь не заливала рубашку, только перед глазами на миг потемнело и мир потерял очертания. Серидзава попытался было догнать газетного варвара, но каменная крошка рядом с домом, при любом удобном случае с удовольствием раздирающая пятки, и скоростной велик самого разносчика, вдарившего по газу, оказались крайне неблагоприятными факторами для немедленной погони. Серидзава оставил бесполезную затею, поднял газету и отправился искать сардельки в морозилке. У носа еще оставался шанс не распухнуть и не покрыться гематомой.* * *
День начинался паршиво, но стоящий в дверях Серидзава с газетой на лице поднял настроение Идзаки на несколько делений по шкале эмоциональных тонов. Большую часть стеллажных полок дома занимали книги по экономике и психологии, а сегодня местный торгаш обещал привезти брошюру по нейро-лингвистическому программированию и самогипнозу. Ну а вдруг он сможет внушить себе, что разбогатеть легко, мозг активизирует скрытые резервы и на Идзаки действительно умиротворяющим душу денежным дождем сверху посыплются купюры? На лето все поразъезжались кто куда и в одночасье вошли в очередной этап взрослой жизни. Один Серидзава окопался у себя в темной прохладной берлоге. Идзаки как-то пытался его вытащить из дома, но бросил безуспешные попытки и оставил «гризли» валяться под опахалом вентилятора. Потом свыше пришло не лучшее решение тоже нанести пользы и разносить по утрам информацию. Но это, по крайней мере, учило вслепую ориентироваться в лабиринте улиц и приносило свои бонусы — с ним здоровался местный пекарь и иногда угощал вкусной выпечкой. Проезжая по кварталу в особо мрачном настроении в один из четвергов — этих проклятых дней, как про себя называл их Идзаки, — он закинул со злости газету Серидзавы в кусты. Потом проехал еще три дома и хотел было вернуться, но на улице появился сам Серидзава и светиться, конечно, уже не стоило. Тот принялся озираться, потом полез в колючие розы, в процессе забавно матерился и бухтел, кажется, порвал майку и что-то оцарапал. И тут у Идзаки созрел план по поднятию себе тонуса на день. Через неделю, проезжая мимо дома Серидзавы, он уже заранее замахивался туго свернутой газетой и кидал что было сил, представляя вместо входной двери самого хозяина. Верно говорят, что, если чего-то сильно желаешь, оно может и исполниться. Эх, деньги бы так появлялись… Но появился только сам Серидзава. Адреналин зашкалил и разбил внутренний термометр, сплющивая выровненное атмосферное давление, Идзаки взял пятую скорость и, пока Серидзава делал попытки проморгаться, свернул на ближайшем перекрестке, пересекая три квартала со скоростью планеты на орбите. Потом долго сидел и не мог успокоить сердце, отдышаться и вернуть разбросанные по токийским улицам мысли, чувствуя себя сильно нашкодившим ребенком. Узнай его Серидзава, подбитым глазом вряд ли обошлось. Макулатуру в тот день Идзаки так и не разнес. Последующие дни газета Серидзавы, принимая в процессе полета ускорение астероида, изо всей силы врезалась в деревянную дверь. Но хозяин дома больше не появлялся. «Чертова ленивая сова», — недовольно думал Идзаки, колеся по узким улицам и огибая редких прохожих. Ну а что — он работает, а этот спит.* * *
По выходным разносчики начинали работать на час раньше, но Идзаки, как обычно в последнее время, проспал. Лишь посетовал, что со всем этим на законных каникулах определенно следовало заканчивать. Мимо мелькали закрытые магазины, спящие кирпичные домики, хранящие тайны хозяев, затухающие фонари и намеки на солнце в бледно-голубом небесном море. Даже собаки — и те спали своим крепким собачьим сном. Проезжая мимо дома Серидзавы, Идзаки подумал, что может уже вслепую найти эту дверь. Он притормозил, пару секунд поразмышлял о вечном, взвесил газету в руке и примерился так, чтобы она упала на дверной коврик. Субботы, видимо, унаследовали карму четвергов, потому что выработанную привычку было не так просто усмирить, силу Идзаки не рассчитал, но газета, пролетев через открывшийся проем, спикировала прямо вглубь дома. Из дверей навстречу шагнул Серидзава. Сейчас он не был босым, катил под боком мопед, а в его взгляде мелькало что-то странно нехорошее, похожее на землетрясение и торнадо одновременно и заставляющее отступить на шаг назад даже братьев Миками. В горле пересохло, сердце пропустило удар, и Идзаки понял, что пришло время испытать ту самую последнюю, легендарную девятую скорость его велосипеда. Он несся по улицам уже не вороном, а ястребом, шум мотора позади не стихал, разъяренным зверем рыча и преследуя жертву. Накрыло ощущением схлопывающегося капкана и неминуемой кары небес. Идзаки проехал несколько кварталов, петлял по узким улочкам, но мопед, как и его хозяин, был крайне маневренным, быстрым и довольно опытным в дорожных погонях с участием местного инспектора полиции. Иногда возникала мысль, что такими темпами Серидзава сможет с успехом гонять на Гран-при. Кто одолжил ему мопед — оставалось загадкой, не иначе Тацукава расщедрился, но Идзаки слышал, что до осени того нет в городе. У реки, после почти пустого в это время моста, колесо угодило в ухабину, Идзаки скатился со склона, вперся в самодельное низенькое ограждение и перелетел через руль, плюхнувшись с головой в воду. Уплыть по течению в Китай ему не дал бегущий следом Серидзава, походивший на кару небес. Он прыгнул с обрыва следом, потом поднялся — у берега вода едва закрывала колени — и рывком рванул к себе Идзаки за мигом треснувший воротник рубашки. — Издеваешься, гад? — спросил Серидзава, подтапливая в местной речке крашеную макушку. — Бля, пусти, утопишь! — Идзаки не мог совладать с телом после полета, барахтался как дурак и пяткой пытался сбить Серидзаву с ног. Тот снова встряхнул за ворот, с размаху заехал в скулу, потом не удержался и сам присел в воду. — Да что тебе будет… — он отпустил Идзаки, смахнул с лица мокрые волосы и уставился суровым взглядом палача, которому правительство запретило жать на рычаг, замыкающий электрическую сеть. — Нахуй ты мою газету насиловал? Идзаки тоже перестал барахтаться, сидел в реке, как в луже, весь промокший, ткань неприятно липла к спине — зато жарко не было уж точно. Он помолчал, посмотрел в ответ исподлобья, расценив, что лучшая тактика защиты и контроля ситуации если не ответное нападение, то хотя попытка. — А ты чего в своей норе зарылся? Серидзава вздохнул, пожевал губу, — черт знает, о чем думал в тот момент, даже господь не ведал, что творилось в этих чертогах разума, — через минуту шторм в его глазах прояснился и начал утихать. Он вздохнул и оперся локтем о колено. — Сам же туда устроился. Вот и делай работу нормально, — за словами не скрывалась ни угроза, ни жажды мгновенной расправы, но только то, что Идзаки иногда не мог уловить. Никогда не получалось препарировать Серидзаву до конца, хотя тот казался простым и понятным — любил пожрать, поспать и комфорт. — Сам разноси свою газету. — Издаки ухмыльнулся и добавил: — Я тебе не собака. Идзаки собакой уж точно не был, скорее, большим хитрым котом, себе на уме и с вавилоном планов на будущее. — Блядь, все сигареты промокли. — Серидзава достал пачку, из которой вытекала речная вода, только ракушек не хватало, но в следующий момент добавил то, что отвлекло Идзаки от продумывания кратчайшего пути слинять с минимальными потерями: — С матерью плохо, сестра сейчас на мне. Серидзава временно снимал комнату в доме, в котором, как думал Идзаки, никто больше не жил. В эту секунду проступили и заметные темные круги под глазами, и усталость в глазах, и общая помятость — мысли Серидзавы сейчас были далеко отсюда. Даже цветы на рубашке — и те поблекли. Новый родственник появился у Серидзавы случайно, еще когда он перешел в среднюю школу. Потом отцу удалось получить от скупого банка кредит под бешеные проценты и раскидать по углам большую семейку: они переехали, и сейчас Серидзава предположительно радовался бесшумному одиночеству. — Я бужу ее, да? — Ладонь Идзаки скользнула по водной глади. Неприятное маленькое невидимое сверло надавило куда-то в район солнечного сплетения. — Она в дальней комнате, заболела и дрыхнет сурком. Только я тебя слышу. — Серидзава помолчал и добавил: — Но да, было разок. Интересно, почему он Идзаки сразу голову не оторвал? Серидзава всегда старался решить проблему подручными средствами, но, если не выходило, — тогда обращался к власть имущим, с него сталось бы сходить к управляющему почтовой организацией и накатать жалобу. Ответить было нечего, да и не стоило. Идзаки чувствовал себя неуютно — только чертов Серидзава мог заставить отбитое чувство стыда мелкими острыми ноготками скрестись о пыльный диван совести. Сестре Серидзавы недавно исполнилось четыре — вроде сама клала ложку в рот, натягивала одежду, но что-то серьезнее делать не умела, смотрела беспомощно, с надеждой нового существа в мире широких возможностей, ограниченных связями. «Семья пропащая с кучей нищенок», — за глаза говорили про Серидзаву те, кто сам наконец вылезал из долговой ямы. В глаза опасались, иначе пропащими в подвале Судзурана могли стать они. По мосту проползла фура, первые солнечные лучи согревающе скользнули по спине, где-то вдалеке в речную воду спикировала чайка, попыталась схватить жирную рыбу с дополнительным плавником от производственных выбросов. Город просыпался. — Ты ведь один? — Идзаки выжал уже свою пачку сигарет, тоскливо чувствуя в крови недостаток никотина. — Да, отец опять запил. Кто знает, где его носит. — И как справляешься? — Херово, — признался Серидзава, потом поднялся — сидеть в луже-реке удовольствие довольно сомнительное, — и добавил: — Но на мне уже было двое, так что можно считать меня многодетным родителем. Только льгот из-за возраста не получишь. Его старший брат, задрот и очкарик, пытался выбиться в люди и достигнуть уровня офисного планктона, младшая училась в школе-интернате для девочек, оба смотрели Серидзаве в рот. Их никогда никто не трогал. Поезд жизни Идзаки ехал не очень гладко, в последнее время его движение тормозили проблемы финансового характера — хватало либо на аренду, либо на остальное. Остальное тоже было важным и включало в себя разную технику, налаживание контактов и ремонт протекающего крана. Сантехническое оборудование не слушалось его категорически. В последнее время отец совсем зажал содержание, на работе ему грозили сокращением, а мать решала собственные проблемы и похоже активно работала над поиском любовника, потому что дома появлялась крайне редко. Сейчас было очень нежелательным добровольно класть шею обратно под нож палача — конструирование взаимопонимания среди семейного разлада и так давалось Идзаки с трудом. Это была самая сложная часть существующих в мире отношений, поскольку зиждились они на чувствах привязанности, зове крови и попыток проникнуться и понять, несмотря ни на что. Занимать у знакомых средства на аренду, возвращение которых всегда требовало бонуса и создавало ненужные обязательства и поруку, представлялось сейчас плохой идеей. Идзаки замялся, но все же спросил: — Я могу у тебя месяц перебиться? Серидзава вопросительно посмотрел сверху вниз, сунув руки в карманы: — А что с твоей хатой? — Напряг с деньгами. — Идзаки помедлил и добавил: — Не видишь — уже газеты разношу. Делал он это, чтобы забить эфир будней, но картины в целом оно не меняло. — Ну ты всегда можешь разносить «снежок», — Серидзава усмехнулся и дернул плечом. — Мне вот только на залог налететь не хватало. — В этом возрасте теневая сторона монеты скрывала слишком много подводных камней и доставлять газеты было намного безопаснее распространения по школе наркотиков. Серидзава молчал, задумчиво смотря на разгорающийся рассвет. Взгляд лениво скользил по линии горизонта, противоположному берегу, появившейся вдалеке ранней барже. Рассветы нравились Токио, но большим очарованием обладали пурпурно-огненные закаты, желательно где-нибудь в заснеженных горах подальше от цивилизации. — С меня жилье, с тебя — еда, — Серидзава сделал паузу, посмотрел на сидящего Идзаки, его мокрую рубашку, на язык, быстро скользнувший по губам, и ответное выражение в глазах и добавил: — И газета. Идзаки усмехнулся в ответ: — У меня есть кассетник, — и все-таки попробовал уронить Серидзаву в воду еще раз. Велосипеды в аренду давала почтовая компания, а в пять утра город еще спал. Это был отличный повод вытащить чью-то засидевшуюся дома задницу.