Take Me to Church

My lover's got humour, She's the giggle at a funeral Он словно блядское произведение искусства. Стоит, облокотившись о перила и зябко подрагивая, натягивает рукава кофты на самые кончики пальцев. Трэвис борется с желанием прикоснуться к родинке на бледной шее — прикоснуться пальцами, губами, языком. Слизать с кожи этот запах мяты, намотать голубые, словно небо, волосы на кулак и целовать; до болящих губ, до жжения в легких. Трэвис сглатывает слишком громко. Сал дергается, поднимает голову и Фелпс судорожно сжимает кулаки. Их лица разделяет всего пара сантиметров и чертов протез. — Ты в порядке? Трэвису хочется кричать. Нет, я не в порядке, Салли Фишер. Я болен — твоим голосом, твоей шеей, плечами и невозможно тонкими ключицами. Твоими губами. Твоими небесно-синими волосами и длинными ногами. Тем, как ты щуришь глаза в невидимой для меня улыбке, тем, как прячешь широкие ладони в рукава своих бесконечных свитеров. Трэвису хочется кричать, но он лишь небрежно пожимает плечами, бросая сухое: — Какая тебе разница, педик? Сал отзеркаливает движение и переводит скучающий взгляд на лужи. Под козырьком над школьным крыльцом мало места — пара неловких движений и ты уже под проливным дождем. Они застряли тут вместе — Трэвис в ожидании отца, а Сал... Он заправляет волосы за ухо — движение до боли в ребрах женственное. Трэвис отводит взгляд и сжимает челюсти так сильно, что скрипят зубы. Салли трудно назвать женоподобным — у него слишком худые ноги, широкие ладони и спина. Если бы не волосы, если бы не чертовы волосы — они бы никогда не отказались бы в этом болоте, где-то меж ненавистью, отчаянием и похотью. Ведь так? Дверь распахивается с громким стуком о стену и в Салли меняется абсолютно все. Он резко отталкивается от перил и машинально выпрямляет спину. Трэвис кусает губы — чужие глаза щурятся в той-самой-чертовой-улыбке, во взгляде появляется живой блеск. Трэвис готов ползать в его ногах, словно побитая собака, лишь бы Салли смотрел так только на него. Но Сал Фишер смотрит и видит только Ларри Джонсона. Ублюдок лишь улыбается в ответ — Трэвис хмурит брови, всей своей душой желая пересчитать ему зубы. Буравит горящим взглядом, а Джонсону хоть бы хны. Он стягивает со своих плеч куртку и растягивает ее над своей головой и головой Салли. — Готов испортить прическу, Салли-Кромсали? — Иди нахуй, Ларри-Схерали. Ларри смеется – пока Сал перехватывает один край куртки, – и берет его за предплечье. Трэвис чувствует, как ломаются его ребра. Как горло сдавливает удушенный крик. Эти двое срываются в дождь, а он комкает в кармане чертову записку. «Мы не можем это продолжать. Я не могу. Ты...» Трэвис не знает, кого из них двоих он ненавидит больше. “We were born sick”, you heard them say it, My church offers no absolution Наблюдать за ним — словно смотреть на картину в Лувре, на чертову статую Мадонны рядом с алтарем в их церкви. У Салли глухой, грудной смех. Мягкий голос с хрипотцой. У него до безумия бледная кожа — ее цвет почти сливается с цветом протеза, а на запястьях легко можно проследить переплетение вен. Трэвис никому на свете не признается в том, что до дрожи в кончиках пальцев любит повторять этот узор ладонями. Его кожа восхитительна. И пальцы Джонсона, сжимающие его запястье, выглядят до омерзения неправильно. В груди клокочет глухая ярость. — Как раз учуял мусор. Салли, кажется, кривится и Трэвис поджимает губы, моля Бога о том, чтобы эта жгучая боль пропала. Чтобы пропал Ларри Джонсон, а вместе с ним и Сал Фишер. А лучше, чтобы пропал он сам. Take me to church, I'll worship like a dog at the shrine of your lies. I'll tell you my sins so you can sharpen your knife. Offer me my deathless death. Good God, let me give you my life. Спина все еще горит после ударов четкам, хотя, казалось бы, прошло уже несколько часов. Трэвис чувствует своей кожей следы от тяжелых бусин, влетая в кабинку туалета после физкультуры, пока горло сжимают подступающие слезы. Утыкается лбом в холодную стену с противным стуком лобной кости о кафель и дает себе волю. Горячая влага стекает по щекам, но Филпсу кажется, что это кровь — густая, соленая. Он трет щеки рукавами, задыхаясь от всхлипов. Хлопает дверь туалета. Трэвис узнает эти шаги — Салли словно залез ему под кожу, в его черепную коробку. Теперь он может узнать эту походку из тысячи. Фишер мнется перед его кабинкой, пока Трэвис зажимает рот обеими ладонями, глуша рыдания и молясь. Уйди, уйди, уйди. — Знаешь, у тебя ужасный почерк. Дверца глухо скрипит под чужим весом — Сал прижимается к ней спиной и Трэвис делает то же самое, желая ощутить хоть фантом чужого тепла. — У тебя еще хуже, придурок, — голос скрипит, словно он кричал часами напролет. Салли не отвечает. Лишь сильнее напирает спиной на хлипкую дверь и сопит, словно бы призывая — давай, выходи уже. Трэвис не может отказать; тяжело дышит через нос, силясь успокоить дыхание, стирает влагу с лица и щелкает затвором. Фишер отходит от двери, позволяя выйти — он комкает в руке ту самую записку и смотрит, прожигает усталым, больным взглядом так, что Трэвису стоновится тошно. Как будто бы есть, куда хуже. Грудь будто рвет когтями изнутри его собственный демон и он крепко сжимает зубы, но взгляд не отводит. Они стоят молча, друг напротив друга, даже не стараясь найти, что сказать. Трэвис трет заднюю сторону шеи, чувствуя под пальцами воспаленную кожу. Когда он отнимает руку, то видит расцветающие на подушечках капли крови. Где-то на фоне звонит звонок, а Салли все смотрит, смотрит и смотрит. Тяжело, молча. — Мне надо идти, — спину нещадно тянет и Трэвис думает, что еще немного — и кровь вновь открывшийся ран пропитает толстовку. Если не уже. Салли дергается и, помявшись, делает шаг ближе. Протягивает руку, касаясь чужой шеи, но не задевая ссадину. Тревис шумно сглатывает. — Сегодня после занятий, пойдем ко мне? Это как удар поддых, ушат холодной воды на голову. Фелпс шипит, уходя от прикосновения и опасно щурит глаза, но взгляд напротив остается таким-же спокойным и вызывающим. — Я... Слова застревают в горле. Сал вдруг подходит совсем близко и тычется лбом в чужое плечо с судорожным вздохом. Занесенная Трэвисом рука застывает в воздухе — Салли мелко подрагивает, дыша быстро-быстро. Слабый, беззащитный, сломленный. — Пожалуйста, — он шепчет почти неслышно, так, что у Трэвиса щемит сердце. Рука с раскрытой ладонью осторожно опускается на чужую спину. She tells me, “Worship in the bedroom”. The only heaven I'll be sent to Is when I'm alone with you Сал находит его сразу после последнего урока, не давая даже возможности сбежать. Стоит одинокой тенью в дверях класса, пока Трэвис собирает вещи. Фелпсу хочется кричать, подбежать и со всей силы ударить этого человека, выбить его из своей головы. Салли Фишер — темный призрак в его жизни, порочное наваждение. Трэвис закидывает сумку на плечо и сжимает лямку так сильно, что белеют костяшки. «Боже, смилуйся над ним.» В коридоре никого, кроме них двоих. Трэвис закрывает дверь класса за собой и достает из кармана потрепанный мобильник, набирая сообщение отцу. — Папенькин сынок, — в его глазах играют черти. Трэвис лишь отворачивается, хмуря брови. Сколько это длится? Два месяца, наверное. За это время он научился... Игнорировать. От неожиданного толчка он пятится, больно упираясь лопатками в стену. Сал наваливается на него спереди и все на свете теряет значение. Фелпс тонет, задыхается. Фишер не делает ничего особенного — просто поправляет загнувшийся ворот толстовки, разглаживает складки бледными пальцами. Трэвис ловит взглядом каждое его движение, пока сердце глухо заходится в груди. Он чувствует своими бедрами жар чужих и понимает, что сгорает в нем. В животе все скручивается в тугую пружину и Трэвис перехватывает чужое, хрупкое запястье; меняется с Салли местами, прижимая того к стене. Смотрит-смотрит-смотрит. Сал поднимает скучающий взгляд и выдергивает свою руку из захвата. — Долго мы будем тут стоять? «Боже, смилуйся надо мной.» Они идут в тишине до самых апартаментов — Трэвис идет на шаг позади, так, словно они чужие люди. Салли это, кажется, совсем не мешает. Он идет, задумчиво теребя лямку собственного рюкзака и совсем не обращая на Фелпса внимания. Тот не предпринимает попыток напомнить о своем присутствии, прекрасно зная, что все это спокойствие — позерство, не более. На первый взгляд Фишер скуп на эмоции. Вечно спокойный и циничный, словно непробиваемая стена. Но Трэвис знает, что за буря клокочет внутри этого тихого омута. С этого все и началось — с пожара во взгляде во время драк, с ядовитых оскорблений. И с волос, конечно, с этих блядских волос. Если бы не они — он не стал бы покорной собачкой на привязи у этого придурка. В апартаментах почему-то всегда холодно, даже холоднее, чем в церкви. Трэвису кажется, что оба эти места прокляты самим Дьяволом — ледянящий душу и тело сквозняк гуляет по ним даже в самые жаркие дни. И ступеньки под тяжелыми шагами скрипят одинаково. Только демоны разные. Там — грозная фигура в церковном одеянии и режущие удары четок. А тут — Салли Фишер, чей взгляд режет еще больнее, чем чертовы четки. — Проходи, — Сал отпирает дверь и направляется в сторону комнаты, на ходу стягивая один из своих растянутых свитеров. Трэвис сглатывает вязкую слюну, хватая того за предплечье, разворачивая и прижимая к себе. И вроде бы сразу становится спокойнее — ладони идеально ложатся на чужую поясницу, а контраст между его смуглыми пальцами и фарфорово-бледной кожей выглядит до дрожи правильно. Но в груди все равно словно кто-то проворачивает невидимый нож. Он ведет дрожащими пальцами выше, пересчитывая выступающие позвонки — Салли выдыхает, выгибаясь и уходя от прикосновений. — У тебя руки холодные, — глаза щурятся в невидимой гримассе. Трэвис молчит, словно бы и не услышав слова, лишь тянется одной рукой к застежке протеза, отцепляя его и откладывая на стоящий рядом комод. Сал не отстраняется и даже не отворачивает голову, спокойно позволяя рассматривать покрытое шрамами лицо. За стенами этой квартиры они — никто друг-другу. Не знакомые и даже не враги. Так, взаимная антипатия, совсем немного выходящая за рамки. Но стоит переступить порог, как все становится другим. Сал все-же выворачивается из объятий и идет в свою комнату, Трэвис следует за ним, прикрывая за собой дверь. И подходит к усевшемуся на кровать Фишеру — тот притягивает его ближе, уцепившись пальцами за шлевки джинс. Живот обдает горячим дыханием, Трэвис прикрывает глаза, наслаждаясь этим ощущением. — Отца не будет до вечера. У нас есть время. Фелпс кивает и забирается на кровать, повалив Сала на матрас. Тот падает безвольной куклой — разве что хватается за чужую кофту. Он кажется падшим ангелом — сломленный, порочный, отвергнутый Богом. И Трэвис с ужасом понимает, что сам готов отрекнуться от всего святого — стоит Салли лишь попросить, глядя вот так вот надрывно. — Демон, — шепчет, наклоняясь к чужой шее. Сал жмурится, запускает ладони под кофту, очерчивая контуры свежих ран и старых шрамов. — Больно? — Нет, — боль от тебя в разы сильнее, Салли Фишер. Amen, Amen, Amen