Голод

      Теперь Тамон часто вспоминает свое прошлое, это единственное, что ему сейчас остается – надеяться на что-то он уже не может, поздно, он это понимает. Он вспоминает все вплоть до самого первого детского воспоминания, все хорошее, плохое и ужасное, что с ним случалось, и что он делал сам. Особенно часто теперь он вспоминает лицо той девушки. Имени ее он не помнил, нет, не знал, потому что не слушал, когда она ему говорила. Помнил только длинные светлые волнистые волосы, от которых он не отрывал взгляда в то время, пока ее губы шевелились, произнося слова. Он проходился по золотистым локонам взглядом вверх-вниз и обратно, как в мареве наблюдая, как огонь от огромного праздничного костра, который зажгли на главной улице, заставлял их переливаться и гореть. Волосы – единственное, что он запомнил от ее внешности. Но у нее было красивое лицо, это точно, хоть он и не помнит.       Но он помнит ее крик, зовущий на помощь, и другой, уже жалобный, прорывающийся сквозь крепко стиснутые и зажимающие рот пальцы. Она все не хотела молчать, хоть он и просил ее, хоть кричал уже он, хоть он угрожал. Еще одно – она была упертой. Или скорее глупой. Любая бы на ее месте поняла бы, что нужно заткнуться, но она не хотела. Поэтому он просто крепче прижимал ладонь к ее рту, чтобы было слышно только мычание, которое не услышит никто, заглушаемое далеким шумом праздника и всеобщего веселья. И люди, и эльфы там собрались в одном месте, даже расовая принадлежность отодвинулась многими на второй план, все были заняты танцами вокруг огромного костра под острую заводящую музыку лютни. Никому не было дела, что происходит за границей отбрасываемого огнем света. Тамон зажимал рот крепко, смотря прямо в испуганные большие, как и у все эльфиек, глаза. Чувствительными подушечками пальцев он ощущал бархат, а телом – возбуждение. Прекрасные светлые волосы, от которых раньше он не мог оторвать взгляд, слились с тусклой соломой, и ему казалось, что все это – ее волосы.       То, что он натворил, Тамон осознал только на следующий день, когда, ведомый отдающим прохладой любопытством, протиснулся сквозь немногочисленное сборище обступивших что-то эльфов. Уже, только заметив их, не проявляющих рвения любопытства, а просто обступивших, прямых и молчаливых, Тамон понял, что что-то случилось. И, скорее всего, действительно, кого-то убили. И картина, что ему открылась, ударила по мозгам, возрождая в памяти расплывчатые обрывки недавней ночи. Мычание, тонкие пальцы, вцепившиеся в него, страх, волосы… Он задушил ее. Сам не замечал, что, зажимая рот, он еще и перекрывает доступ кислорода через нос. А уже почти остывшее от прохладного ночного воздуха хрупкое тело, с широко раскрытыми глазами, смотрящими куда-то в сторону, стало ему напоминанием на всю оставшуюся жизнь.       Тамон не верил в Творцов, не верил в Создателя, он вообще ни в кого не верил. Но за бесконечность (или пару часов), что он провел в этом мокром кошмарном подвале, он начинал думать, что кто-то из них все же есть. Кто-то, кто как маленький мальчик, наблюдающий за муравьем в целом муравейнике, наблюдал так же и за ним, и наблюдает сейчас, и вершит свою собственную справедливость. Или кару. Он наблюдал за ним двадцать три года жизни, так много для простого эльфа и так ничтожно мало для Него. И теперь маленькому мальчику надоел муравей, он берет длинный тонкий прутик, валяющийся около муравейника, и придавливает насекомому одну лапку. Он смотрит, как муравей судорожно дергается из стороны в сторону, пытаясь вытащить крошечную кривую конечность из-под нескольких тонн, давящих на нее, но не может. Тогда мальчик берет второй прутик, примеряется, целится, чтобы сразу попасть по другой лапке, и резко опускает кончик прутика вниз, вдавливая в землю и ломая вторую лапку. Муравей трепыхается еще немного, но вскоре затихает, сдается. Скоро ребенку надоест и эта игра. А когда надоест мальчонке, надоест и Ему. И Он раздавит Тамона. Наконец.       Обед сегодня выдался на славу, думает Ллойд, поднимаясь из-за стола и принимаясь убирать с него. Складывая тарелки одна в другую, а в самую верхнюю – кости, он уже ждет, когда будет есть снова. Желудок заполнен до отказа, еще немного – и он порвется, смешивая кишки с плохо прожеванным мясом, поэтому Ллойд решает немного подождать. У него еще есть много мяса, и будет много мяса, и он будет есть его, надо только немного подождать.       Скидывая грязные тарелки в воду, Ллойд цепляется взглядом за небольшую масленую картину, заказанную как-то у местного художника. Он, получив готовую картину, потом еще долго брюзжал, что мазила содрал слишком уж много за пару мазков. Теперь же при взгляде на изображенных на ней жену и маленького сына, он испытывал только грусть. И сожаление, что они не могут есть вместе с ним. Но в этом есть и хорошее: это все его, не надо ни с кем делиться. Это его немного радует, ведь скоро ужин. На этих мыслях под его отросшими усами появляется улыбка.       Эльф давно потерял счет времени. Если бы его спросили, он бы ненадолго задумался, в упор посмотрев, и ответил бы: «А вы как думаете?». В подвале не было никакого света, только почти незаметный для обычного глаза от пары горящих свечей, пробивающийся сквозь тонкие просветы между высохшими досками. Для любого другого, окажись он здесь, была бы только густая чернота, но Тамон, кажется, так много времени провел в ней, что глаза стали чувствительны даже к этим крохам света, что немногие предметы, помимо него заполнявшие пространство, приобретали смутные очертания. Но он был только рад, безумно счастлив, что чудовище оставляло его каждый раз, уходя, в кромешной темноте. Почти счастлив, что не может видеть то, что осталось от его ног и руки. Но у него осталась еще одна рука, и ей он, как в лихорадке, судорожно оглаживал мокрую ткань, насквозь пропитанную его же горячей кровью, не осмеливаясь прикоснуться, ощущая влажное тепло. Чудовище накладывало жгуты и повязки хорошо. Ему бы лекарем работать… А, может, он и был лекарем. Не важно. Но из-за этого он еще дышал, еще не истек кровью. Ткань, намотанная на прижженные обрубки конечностей, была пропитана чем-то пахучим, у Тамона от этого запаха закладывало нос, заставляя дышать ртом, но этому он был тоже рад – не чувствовал запаха крови. А еще он почти не чувствовал боли. Человек что-то споил ему, только поэтому он еще не умер от болевого шока. Жаль.       После убийства той эльфийки Тамон ждал, что за ним придет стража или ее родные, чтобы всадить нож в живот. Но прошел месяц, а никто не приходил. Убийства эльфов стража расследует неохотно, если не сказать вообще берется за них, так что он больше надеялся на мечущихся от страстного желания найти насильника и убийцу мать и брата. Но его не просто не подозревали, его даже не опросили: не видел ли кого-нибудь, не знает ли что-нибудь. Он жил на краю деревни в хлипкой и косой, как и у большинства эльфов, лачуге, которую он все же по мере сил старался содержать в чистоте и порядке. Почти весь день проводил на лесопилке, помогая таскать тяжелые бревна, чтобы заработать хоть каких-то денег. В деревне сородичи относились к нему чуть более дружелюбно, чем равнодушно, у многих он был на хорошем счету. Трудолюбивый, вежливый, учтивый, правильный Тамон… Он всегда был нелюдим и необщителен, а после того случая, поняв, что скорее всего никто уже не узнает, что он натворил, пришел этот человек… И теперь он медленно подыхает под землей, съедаемый по одной части тела за раз.       Первым делом Ллойд избавил его от языка, которым он то и дело ворочал, что-то крича и пытаясь выдавать слова четко и без дрожи, надрывно спрашивая. Обед верещал слишком громко, Ллойда это раздражало. Но язык пошел бы только на десерт, поэтому сразу же, как только заткнул кляпом рот, ткань которого тут же сначала покрылась красными пятнами, а затем поменяла цвет полностью, он избавил его и от ноги почти по самый пах. Поначалу зубчатый металл шел легко, с легкостью подцепляя маленькими зубчиками сосуды, связки, мышцы, рвя и режа, но как только зубцы шкрябнули о бедренную кость, работать стало труднее. Пришлось приложить немного усилий, чтобы кость, хрустнув, поддалась, разламываясь на двое, и ножовка по дереву с приятной легкостью шла дальше. Работа сильно упрощалась тем, что громкий эльф отключился еще на подходе к твердой кости, расслабляя тело и заваливая голову набок. Похоже, крепкая настойка из эльфийского корня еще не успела подействовать, и тот отключился от болевого шока. Или от ужаса. Впереди еще много еды. Ллойд, глядя на отпиленную ногу, облизнулся от мучавшего его аппетита.       Деревня походила на разворошенный муравейник. Несмотря на то, что солнце давно скрылось, не спал никто.       Тамон находился не в этом мире, он плыл в темном тягучем мареве из которого даже уже не хотел выбраться, он просто ждал когда наступит смерть. Без страха. Он смирился. Он даже не просил о смерти, зачем? Она в любом случае наступит, а когда именно, зависит не от него.       Он не знал, день сейчас, вечер или ночь, но слышал, даже через слой земли и дерева, многочисленные крики. Бледный, еле заметный интерес шевельнулся в нем, заставляя прислушаться к шуму наверху. Там наверняка происходит что-то интересное, только что? Он постарался собраться и сосредоточиться на посторонних звуках, которым удавалось проникать в глухой подвал. Понемногу получалось. Он улавливал громкие крики, звуки ударов ног о землю, ощущал их спиной через мокрую каменную стену. Удивительно, и как страшно иронично. Он слышал и чувствовал всех пробегающих даже кожей, и не только сейчас, а раньше, когда все это только началось. Они каждый день проходили мимо него, десятками. Он через ужасную боль в обрубках конечностей заставлял себя двигаться, мычать и бить стены, чтобы хоть кто-нибудь заметил, чтобы хоть кто-нибудь услышал, чтобы хоть кто-нибудь помог, спас. Но нет, они были глухи, а он слышит так, будто они ходят совсем рядом.       Да, решил Тамон, видимо действительно случилось что-то серьезное. Крики были громкими и обеспокоенными, даже женщины и дети участвовали в этом. Через какое-то время стало тише, успокоилось, но ходить люди не престали. Теперь появились новые звуки. Слух мог обманывать Тамона, но, похоже, кто-то стучал по дереву. Стучал в дверь… в дверь этого дома. На секунду Тамон остановился. Весь. Его тело, мысли, сердце, внутренние органы. Чудовище тоже не спало, оно спустилось со второго этажа, на пару секунд остановилось, но к двери не подошло, не открыло. Стук, сильный и требовательный, не прекратился. За дверью также громко и требовательно говорили, но монстр стоял на месте. Тогда дверь начали выбивать. Как таран, кто-то с силой наваливался на ровное дерево плечом, пока железные кованые петли, удерживающие его, не слетели. Тамон не видел, что происходило наверху, он мог только представлять. Вот неизвестные выбивают дверь, слышится громкий удар двери о пол. Пара секунд тишины, и монстр издает злобное рычание. Раздается звук удара металла о металл, а затем тишина. Только негромкие шаги нарушают ее – двое неизвестных вошли внутрь. С каждым их шагом, с которым они приближались к его тюрьме, сердце билось все сильнее, пока, наконец почти ощутимо не забилось о ребра при их попытке открыть дверь. Не получится, заперто на ключ. Он всегда запирает на ключ, когда уходит. Требуется бесконечная минута, чтобы отыскать ключ, который, наконец, проворачивается в замочной скважине. Рука в перчатке толкает толстую дверь, и на Тамона падает такой яркий для него свет от лампы.       Вошедший замер на месте.       - Создатель…, - одно это слово выразило все, что почувствовал этот человек. Шок, начинавшийся ужас, неверие в увиденное. Тело человека не двигалось, его разум пытался принять то, что увидел. Мужчина, наконец, сделал несколько шагов к обрубленному телу, криво повалившемуся о стену. Тамону пришлось сильно постараться, чтобы принять вертикальное положение при помощи одной руки. Его полумертвые глаза, направленные на человека, смотрели, казалось, прожигая душу, а мужчина проходился по Тамону глазами вверх и вниз, задерживаясь на обрубках.       - Что там, Ролан?       Шаги, которые тоже прекратились, стоило второму спуститься. Тому тоже потребовалось немного времени.       - Ролан.       Рука, тяжелая, как и голос старшего мужчины, опустилась на плечо.       - Мы ему ничем не поможем.       Как будто Тамон без них не знал. Когда они только зашли в дом, он уже был уверен, чем все закончится. Оттого его сердце и билось чаще. Надежда, облегчение, долгожданное избавление принесут ему эти люди.       Пылающий глаз, пронзенный мечем – знак, выкованный на железном нагруднике седого. Он слышал рассказы и слухи, что доносились до деревни: о возрожденной Инквизиции, о Разрыве, демонах… Даже думал, не пойти ли к ним, не искупить ли так то, что сделал.       У Создателя действительно есть чувство юмора. Жестокое, извращенное, черное. Инквизиция борется с демонами и чудовищами, кто же еще должен был покончить с тем, что сейчас валяется бездыханным трупом у входной двери?       Лицо Ролана дернулось, когда искалеченное тело издало смешок. Тамон собирался принять долгожданную смерть молча, но случилось не так, как он планировал. Вслед за одиноким первым смешком раздался второй, такой же, затем еще и еще. Тамон смеялся, смеялся так, что внутренности Ролана щекотала дрожь. Смех самого настоящего безумного, состоящий из мычания, звуков выдавливаемого из легких воздуха и смешков, отдаленно напоминающих нормальные и привычные.       - Избавь его от страданий.       Седой мужчина убрал с плеча юноши руку, бросил на эльфа нечитаемый в темноте взгляд и стал подниматься наверх.       - Да примет тебя Создатель, - услышал Тамон сквозь собственный смех, прежде чем холодная сталь наконец вонзилась под ребра.