Прости меня

— Прости меня, отче, ибо я согрешил, — тихо, почти неслышно молится перед алтарем с распятым на кресте Христом в маленькой церквушке отец Томас. Он беззвучно повторяет слова молитвы, давно выученных наизусть. Но суть в просьбе о прощении греха — полностью понять и принять свою вину перед небесами, оценить глубину падения в ад. Но почему-то преподобному было стыдно только в простом самом обыденном плане, но никак не перед Богом. Ведь Он это любовь и свет. Коими для Томаса стал такой же «падший», случайно встреченный или же намеренно поставленный Богом на жизненном пути Ортеги. Мысли снова вернулись к Маркусу, да в таком русле, что нужно было срочно уходить из церкви. Даже мысли могут быть греховны, а уж воспоминания, да тем более такие — не в стенах церкви им место. Шагая по почти пустынным улочкам в сторону дома, зябко кутаясь в пальто, Томас не мог отмахнуться от воспоминаний, как от назойливых мух. Сухие жилистые руки, сильные и одновременно нежные. Однажды Ортега чуть не упал, запнувшись о порог, но Маркус подхватил его, аккуратно обхватив за плечи. Длинные пальцы, поправляющие воротничок, передающие молитвенник, ненароком касающиеся голой кожи ощущались, как разряд тока. Улыбка, редко касающаяся глаз, но Томасу она доставалась сполна. И она казалась ему совершенно особой, ласковой и теплой, как весеннее солнце, сумевшее пробиться сквозь хмурые тучи. Проницательные глаза, будто способные посмотреть в самые потаенные уголки твоей души, способные выяснить все твои секреты и пересчитать скелеты в шкафу. Томас больше боялся не своих мыслей, а того, что о них узнает Маркус. Губы, Господи, как стыдно, самые среднестатистические, если подумать здраво, но когда они накрыли его собственные, то весь мир перевернулся. Так грешно, но так хорошо. Это был даже не поцелуй, так прикосновение губ, чтобы заткнуть истерику, успокоить. Но это было слишком — слишком много. Томас не мог не думать об этом, а Маркус делал вид, будто ничего и не было. — О чем думаешь? — прервал мысли знакомый голос. Ортега не заметил, как дошел до дома, где его ждал (ждал ли) Кин. — Почему ты на улице? — поинтересовался Томас. — Жду тебя, — ответил Маркус. — Надеюсь, недолго — на улице жуткая холодрыга. Пойдем внутрь, поедим и выпьем чего-нибудь горячего, — предложил Ортега. — А мне можно и горячительного, из нас двоих я без воротничка, — усмехнулся Кин. Молча, они поднялись в квартиру, каждый погруженный в свои мысли. — О чем ты думаешь? — тихо спросил Маркус. — О тебе, — решил не обманывать Томас. — Неужели? Я что-то сделал не так? — напрягся Кин. — Нет, все в порядке, — отмахнулся Ортега. — Неужели? — повторил Маркус и подошел еще ближе, посмотрев своими невозможными проницательным взглядом. Томас закрыл глаза и снова почувствовал тепло на своих губах. В этот раз Маркус его целовал по-настоящему, серьезно, вдумчиво, а не просто прикасался губами. Ортега уже и не помнил, целовали ли его когда-нибудь так. Он не удержался и прижался ближе, и даже позволил себе обнять Маркуса робко, еле касаясь ладонями. Кин же обхватил руками его лицо, продолжая целовать. «Прости меня, отче, ибо я согрешил. Но, Боже, как же это хорошо!»