Зеркало Темной королевы

Чертоги Темной королевы за Вратами пугающе пустынны, и каждый нерешительный шаг под их сводами отзывается гулким, тревожным эхом. Кажется, оно вот-вот отзовется насмешливым голосом Такхизис, но Крисания преодолевает страх и идет вперед. Пусть медальон ее давно погас, но некая высшая сила продолжает вести ее сквозь лабиринты Бездны, полные кошмаров и сомнений — к тому, кому она обещала спасение. Она находит его у подножья трона Темной королевы: изломанная и сгорбленная черная фигура, полы мантии стекают по ступеням, седые волосы почти скрывают худое, резко очерченное лицо. Рейстлин выглядит еще болезненнее, еще изможденнее, чем в момент их разлуки за Вратами, но золотые глаза его лихорадочно блестят, жадно всматриваясь в россыпь блестящих черных осколков перед собой. Мановение руки, взмах посоха — и осколки с тихим звоном меняются местами. И снова, и снова — словно бесконечная черная змея — нет, дракон — пожирает саму себя. Или сбрасывает свою блестящую чешую, которая обсидиановыми осколками остается лежать в чертогах Темной королевы. Крисания приближается к чародею и беззвучно вскрикивает: она узнает, узнает осколки проклятого зеркала! Того самого, которое Темная королева создала давным-давно — еще до своего заточения — и в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, все же плохое и безобразное, напротив, выступало еще ярче, казалось еще хуже. Если человеку приходила в голову добрая, благочестивая мысль, то она отражалась в зеркале невообразимой гримасой, так что Такхизис не могла не хохотать, радуясь своей выдумке. «Теперь можно увидеть весь мир и людей в их настоящем свете!» — сказала она своим драконам, и те стали летать с зеркалом повсюду, искажая образы людей, пока Паладайн не разгневался и не разбил обсидиановое зеркало. Но осколки его наделали еще больше бед: разлетевшись по всему свету, некоторые из них — не больше песчинки — попадали людям в глаза или сердце — и так там и оставались, сохраняя свойство, которым отличалось само зеркало — видеть все навыворот и замечать в каждой вещи одни лишь дурные стороны. Чародей отбрасывает посох и, упав на колени, продолжает лихорадочно передвигать черные, словно сама Бездна, осколки, не замечая, как они ранят его пальцы. На глаза Крисании наворачиваются горячие, обжигающие слезы, и она падает рядом с ним, берет за кровоточащие руки и покрывает их солеными поцелуями: — Рейстлин, я с тобой, я здесь. Но он не отвечает, лишь отнимает руки и вновь режет их об острые грани обсидиана. Зато из-за спины жрице отвечает другой голос: — Поздно. Бедный мальчик уже не слышит тебя. Крисания оборачивается и видит, как тени чертогов сгущаются и превращаются в женщину, укутанную в тончайший шелк зимней ночи, переливающийся белым и черным, красным и синим, и даже зеленым. Она прелестна и нежна, и глаза ее сверкают, как звезды, но нет в них ни теплоты, ни кротости. — Я не отдам его тебе. Темная королева смеется, и смех ее похож на звон разбивающегося стекла. Рейстлин поднимает голову и смотрит Крисании не в глаза — глаза ее застланы слезами до полной слепоты — в душу: — Если я сложу слово «власть», то получу весь мир и стану сам себе властелин. Крисания пытается сморгнуть слезы, и на мгновение ей удается снова прозреть. Лишь на мгновение, но этого достаточно, чтобы различить часть букв, сложившихся из обсидиановых осколков: «в», «ь», «л», «ю», «о»… Потом мутная пелена возвращается, но Крисания уже понимает: из них никогда не собрать слово «власть». Но «любовь» — можно попытаться.