Балет

      Огромное собрание людей собралось в фойе известного театра. Хрустальные люстры, высокие колонны притягивали заинтересованные взгляды. Здесь снова собралось сножество людей, и все они ждали очередного фантастического балета.       Внезапно, между ними стремительно пролетела чья-то тень. Пара гостей с недоумением обернулись: они увидели удивительной красоты молодого человека.        - Это Алексей Островский! — громко объявила молоденькая девушка своей подруге, хватая ее за локоть. Подруга метко стрельнула взглядом в юношу и ахнула: то был хорошо сложенный, необычайно красивый молодой человек с чистой мраморной кожей. Он был одет в светлое одеяние, что незаметно сливалось с цветов фарфорового лица. Любопытство охватило посетителей, они вытянули шеи, чтобы увидеть хотя бы ногу молодого танцовщика. Но вдруг он исчез, с ловкостью скрывшись за миниатюрной дверью под широкой лестницей. Всем казалось, что душа его до сих пор парила в воздухе. Они не в силах были оторвать взгляда от той пустоты, где минутой назад блистал молодой человек. Что же их так привлекало в нем?       — Это актер или балерун? — спросила резким тоном пожилая дама у сухого джентльмена.       — Балерун? — он выпучил глаза. — Вы имеете в виду танцор балета?       — Это тот самый премьер? — оборвала высокомерно дама, вздернув острый подбородок. — Вы видели его телосложение? Это именно тот премьер!       Круглые запотевшие очки слезли с длинного морщинистого носа джентльмена, он поднял светлые брови.       — Я не знаю, кто это!       — Да бросьте! — дама махнула рукой, развернулась на своих каблуках и исчезла.       Между тем, тот самый юноша, что вызвал неописуемое восхищение у посетителей, тихонько нырнул в скромную комнатку. Там его встретила пара недовольных лиц.       — Вы опаздываете, Островский. Будьте внимательны.       Гримерная не отличалась особой красотой и аккуратностью: несколько сломанных лампочек, обрамлявших зеркала по периметру, попросту перегорели; крема и косметика были неаккуратно брошены на стола, бархатные стулья можно было спутать с комодами для платьев, но при этом во всей этой картине чувствовалась необъяснимая атмосфера изысканности. Как будто, все вещи населяло такое же настроение, какое имелось у танцоров и балерин. Будто их коснулась женская красивая рука...       — Вы выглядите неважно, Островский, — недовольно заметил чопорный мужчина с модными очками и зажатым выражение лица. Мужчина был профессиональным визажистов, он важно орудовал кисточкой на великолепном лице молодого человека, который, кажется, не чувствовал ни единого прикосновения. Юноша безэмоционально смотрел сидящую напротив него вдалеке балерину. Она надевала капроновые колготки. Но юноша не думал ни о ней, ни он визажисте. Слишком пустым был его взор.       В детстве мальчик столкнулся со множеством трудностей. В балетную школу мама привела ребенка по ошибке, перепутав двери дома пионеров. Там Леша воочию увидел балет. Чувства спихнули в нем, как свпыхивает спичка. Какая-то хорошенькая танцовщица погладила его по голове. Мальчик был восторге. Мало того, преподаватели заметили мальчика, отметили в нем прекрасные пропорции тела, они еще и обратились к матери с просьбой подумать о балетной школе. Однако женщина ответила отказом и увела сына из театра. «Балет не для мужчин!» — злилась женщина. «И я не хочу, чтобы моего сына оскорбляли».       Но мальчик был отнюдь не рад такому решению. Ему хотелось вернуться, даже попытался уговорить маму, но та строго запретила сыну говорить что-либо о танцах.       — Ты еще маленький и ничего не понимаешь. У тебя столько талантов! Балет не принесет ничего хорошего. Зато скоро ты пойдешь в школу. Кто знает, может быть из тебя выйдет настоящий учёный!       Но Леша грустно опускал голову и ничего не слышал. С каждым годом он все меньше и меньше думал о балете. Родители сумели отвлечь мальчика от искусства, напичкав его репетиторами и учителями. Тот не был счастлив: с угрюмым лицом, выполнял все требования. Вскоре они переехали в другой город. Но однажды мальчик увидел афишу с рекламой нового балета. Билеты продавались по дешевой цене, и это подтолкнуло мальчика на мысль о накопленных деньгах. Он, ничего не сообщив родителям, самостоятельно приобрел билеты и пошел в театр. Там танец представился ему в новых ярких красках — он не мог сдержать своего восхищения. Сидя во втором ряду, юноша буквально проглатывал взглядом все происходящее и едва дышал. А когда балет закончился, мальчик, не смея сдерживать эмоций, выскочил из ряда и начал кружиться, под сильным впечатлением.       — Это что тут творится?! — крикнул один джентльмен, расширив глаза.       — Здесь ребенок пляшет, директор! — закричала писклявым голосом очкастая дама.       — Да остановите же его!       — Смотрите, да балет у него в крови!       — А это что за удалец? Ты как сюда попал? — перед юношей возникла громоздкая фигура длинного мужчины с слишком волосатой головой и короткими усами. — Где твои родители?       Леша Островский остановился и взглянул на мужчину. Мягкая улыбка выглянула из-под густых усов джентльмена. Мальчик улыбнулся в ответ и аристократично взмахнул рукой.       — Смотрите, да это же ценный экземпляр! Какие легкие руки, правильные ноги! Мальчик, ты можешь еще раз покрутиться и доставить дяденьке удовольствие?       — Конечно! — обрадовался юноша и с легкостью покружился на месте.       Незнакомый мужчина энергично затряс головой так, что волосы полетели в разные стороны. Он был очень доволен юным джентльменом.       — Ты уже занимаешься танцами? — поинтересовался мужчина у мальчика, покручивая темные усы.       — Нет, — как можно естественнее пожал плечами мальчик.       — Ох-ох-ох! Шорников, поди сюда! А ну взгляни на это восьмое чудо света! — он позвал какого-то очкастого малого, носившего значок с крупной надписью: «Шорников Дмитрий Дмитриевич, педагог искусства».       — Ты смотри, что за молодец!       Шорников потер очки и внимательно окинул взглядом мальчишку. — Ну да… Фигурка просто класс...       — Ты на его лицо взгляни! Да это же будущая звезда, простите меня за пафосность! Я не знаю кто он, и как тут… — не успел джентльмен договорить, как в театр вбежала мать Леши и остолбенела у порога. Ее глаза впились сначала в двух джентльменов, она высокомерно смерила их взором, но они лишь слабо ухмыльнулись. Сердитая женщина медленно перевела взгляд на сына. Непреодолимый ужас читался в глазах ее.       — Девушка, вам к кому? — обратился усатый мужчина. Улыбка до сих пор не сходила с его гладкого лица.       Я не скрою того, что мама в то время выглядела очень молодо. Поэтому не будем винить джентльмена в его маленькой ошибке.       — Это мой сын, — с некой жестокостью ответила мать.       Брови джентльменов одновременно поднялись вверх.       — Знаете, вашего мальчика ждет большое будущее, если вы…       — Перестаньте вешать мне лапшу на уши! Пошли, — она подошла к сыну и резко потянула его за руку.       Но он не сдвинулся с места.       — Я не хочу идти, — мрачно ответил юноша.       На ее ухоженном лице не дрогнул ни единый мускул. Она лишь сжала тонкие сухие губы и наклонилась к Леше. И в этот момент женщина вдруг увидела собственное лицо. В лице сына, как в зеркале, отразилась вся ее обида и бельмесость. Ей вдруг стало тошно от всего происходящего, она силой выхватила бледного мальчика и потащила его домой. То было страшное зрелище.       — Ах, вот ты как поступаешь с матерью!       — Но я хочу научиться танцевать! — жалобно простонал мальчик.       — Танцевать как балерина! Балет не для мужчин!       — А папа поддержал бы меня!       — Его больше нет! И не смей прибегать к этой теме! Или ты тоже хочешь оставить меня одну, да? Кого ты выбираешь, меня или свой балет?!       Мальчик глядел на нее мокрыми, но надменными глазами, и с каждой секундой его тонко очерченные брови опускались все ниже и ниже.       — Ну?!       — Я люблю тебя, мама. Но не меньше я люблю балет.       Сын рос наследником. Мать уже давно определила ему путь и пустила бархатную ковровую дорожку. Бессмысленные выходки сына вскоре перестали волновать ее. «Ничего, ты скоро опять забудешь о балете… Я не дам тебе отравить свою жизнь…»…       Пока однажды Леша не исчез. Но мать все поняла, ей не трудно было догадаться, что юный упрямец снова сбежал в театр. Она пришла туда, уверяя себя, что увезёт мальчишку в другой город, где нет ни балета ни театров. Ее губы пылали огнем, но лицо не выражало никаких эмоций. Душа женщины рвалась на куски.       Она увидела сына среди группы танцоров, которые с восхищением разглядывали ее мальчика. Мертвая бледность покрыла впалые щеки матери. Она хотела было сделать шаг и громко окликнуть его, как вдруг женщина заметила, что сын прямо смотрит ей в глаза. Она проглотила язык, мальчик не шевелился, но все также следил за своей матерью, держась за руку усатого джентльмена. Это была невероятная картина. Снова перед ней всплыло ее же собственное лицо. Снова женщина с ужасом отступила от собственного ребенка.       — Вам что-то нужно? — усатый джентльмен обратился к незнакомке.       Ученики тут же умолкли, судивлением воззрились на женщину.       — Нет, — сухим хриплым голосом ответила женщина.       — Это ваш сын?       Мальчик сильнее сжал руку мужчине, но продолжал с детской болью следить за мамой.       — Нет, — тем же тоном повторила она. — Его никогда у меня и не было.       Это были последние слова и последний день, когда она увидела свое истинное лицо в другом человеке, когда единственный сын исчез из ее жизни.

***

      Леша практически сразу после вступления в школу поставил для себя цель стать лучшим. Однако учителя уже видели в нем жемчужину сцены. То был настоящий маленький бриллиант. Его аккуратное личико приводило в восторг всех молодых преподавательниц. А смелые выпады, в хореографическом плане, встречались аплодисментами. Но странная особенность была замечена в нем — юноша не шел разговоры ни с одним мальчиком. Говорили, будто юный танцор прямо заявил им о своем лидерстве и больше не сказал ни слова. Также существовали версии, якобы мальчик страшился этого пола. Во всяком случае, у него не было ни единого друга.       Не секрет, что вырастая я в вышину, мальчик также прогрессировал способностями. Его красота с каждым годом становилась все тоньше и тоньше. Он уже в десять лет покорил зрителей, когда впервые вышел на сцену. С тех самых пор его тискали со всех сторон, созывая станцевать то на одном, то на другом балете. Сначала он с улыбкой принимал приглашения, но потом ему начало надоедать чрезмерное внимание, и юноша вернулся назад в родной театр, где впервые достиг успеха. Учителя приветствовали юного танцора со всей радостью, у коих она имелась, а коллектив оставался к нему безэмоционален. Но Алексей не обращал внимания. Представления возобновились, публике снова открылась блестящая личность Островского на этот раз в виде удивительного пленительного павлина, раскрывшего свой веер. Учителя терзали бедного мальчика, уже с того времени на него начала падать критика, множество танцоров стали винить его в таланте и прирожденной координацией движений. Проще говоря, у них родилась зависть. Но, несмотря на все доводы, его все равно не жалели, он постоянно испытывал муки и буквально ломал свое красивое тело. Болезнь также часто преграждала путь юноше. Однако, хотя Островский не раз с болью думал о себе, балет бросить он не мог.       Парень достиг того, что отточил тело до совершенства, отчего даже обычные движения приковывали взгляд посторонних. Простой взмах рукой вызывал дрожь. О! Он был достоин этого! И если до выступления молодой человек работал до пота — на сцене он словно оживал. Все эмоции, волнующие его, точно передавались публике. Танцуя, он был рассказчиком — все наблюдали, затаив дыхание. Островский очаровывал ее, пленял своей страстью, ему удавалось кружить голову всем, кому вздумалось. Но высшего наслаждения он достиг тогда, когда выступил с главной ролью в большом театре. Там его ждал триумф, там его постигло высшее удовольствие. Он получил величайшую известность, о нем писали в прессе, говорили на каждом углу. В него влюблялось немало женщин, но…       — Почему вы так вялы, Островский? — снова повторил свой вопрос надменный визажист.       — Я в порядке, — задумчиво ответил актер.       Еще одна линия на фарфором лице юноши — и он готов. Внезапно, балерина выпрыгнула из угла и остановилась посреди комнаты, открыто глядя в глаза Островскому. Молодой человек также взглянул на нее, и вдруг, что-то сильное ударило его внутри: он внезапно сделал шаг к балерине.       -Островский! — грозно крикнул визажист, — Я еще не закончил!       Но от танцора не осталось и следа.       Балерина стояла на месте, она почти не дышала и глядела сквозь пустое пространство теперь на сердитого мужчину.       — Что с ним? — бесцеремонно спросил он у девушки.       Но балерина ничего не ответила -лишь тяжело вздохнула.       — Пусть он вернется! — замахал кисточкой визажист. — Работа не закончена!       Тем временем Островский куда-то бежал стремглав, будто за ним обрушилась лавина, готовая в секунду поглотить его.       — Стоять! Куда ты полетел?! — он наткнулся на какого-то знакомого балеруна.— Слышал новости о твоем новом балете? Что скажешь? Мне так до безумия понравилась вот эта надпись, — с этими словами, полными бесконечного удовольствия, танцор всунул в руки Островского статью, где название громко заявляло крупными буквами: «Мужчинам везет в балете или как русский актер предпочел известную Римму Флорес очередному однокласснику».       Островский даже не взглянул на бумагу. Ему было давно известно, о чем пресса гнусно шептала обществу. Но все же уколы обиды и несправедливости кололи его молодое сердце. И чем больше он узнавал о себе новые скверные факты, тем длиннее становился шприц самолюбия с ядом.       — Островский! Алексей! — вбежала вице-балерина. — Вас зовут! Скоро выступление!       — Подожди, Ария, — ответил на английском молодой человек. — Римма все еще в костюмерной?       — Я не знаю! Что с вами? — она осторожно подошла к молодому человеку. — Кейт сказала, что вы как сумасшедший бросились из гримерной, что вас так встревожило? — ее неестественно большие глаза попытались проникнуть в душу человека, но тот попятился.       Руки парня начали потеть.       — Боже! Да вы сами на себя не похожи! Я позову доктора…       — Стойте, Ария! Постойте, прошу! Вы можете сейчас найти Римму и передать ей записку?       — Вы что! Через десять минут выступление!       — Будет хуже, если вы не исполните мою просьбу! — он кинулся искать блокнот и ручку.       — Вот! Немедленно отыщите ее и отдайте! Прошу вас, никому ничего об этом не говорите.       Девушка взяла записку и убежала. Как вдруг через три минуты послышался громкий крик девушки.       — Что такое? — сбежались все на звук. — Что у вас в руках? Что это?       — Нет-нет! Отойдите. Это личное! — но не успела она еще раз охнуть, как ее сознание помутилось, и девушка упала в обморок.       — Вырвите бумагу, черт возьми!       Какой-то танцор ловко выхватил из прелестной ручки балерины белую записку и повертел ее перед глазами.       — Ну, что там? Читай!       — Подожди… — парень сам хотел все первым узнать.       — К черту тебя! — тут же отобрал из рук бумагу другой нервный танцор.       — Отдайте мне! — закричала иная балерина, прыгая на одной ноге: она не до конца надела пуанты.       — Я тоже хочу знать! — вбежала еще одна девушка на цыпочках.       Так записка попадала то в одни, то в другие руки, пока ее не перехватили длинные белые пальцы, которые тут же порвали бумагу на глазах у всех, скомкали в шарик и поместили в белый карман.       Буквально весь коллектив растерянно взглянул на юношу, только что уничтожившего предмет всеобщего беспокойства. И этим человеком был Островский. Он с негодованием смотрел на каждого. Гнев кипел в его правильном лице. Это была новая эмоция, никогда раньше не тревожившая эстетичность раннее.       Слишком много издевок и оскорбления он перенес насчет своей внешности и ориентации. Но никогда прежде юноша не был так зол и вспыльчив, как сейчас. Его видели томным меланхоликом после того дня, когда он впервые признался девушке в любви. Тогда произошел переломный момент в жизни молодого человека. Он предложил ей свою любовь, а она отказалась, рассмеявшись в лицо партнера и сказав: «Как же так! Я слышала, что вас не интересуют девушки!». Это был тройной удар. Даже единственная девушка, которой он доверял, которую боготворил, оскорбила его.       Противники уловили сюжет по-своему, и вскоре пресса глубоко и ужасно осквернила молодого человека до того, что от него стали отворачиваться и остальные. Сегодня же ему придется танцевать с Риммой перед публикой. Он всячески старался уйти из роли, но все его выходки не имели веса. Тем более, было уже слишком поздно - лишь вдвоем могли они осилить партии.       Ему приходилось терпеть издевки. Это было ужасное чувство — находиться с той, которая невежественно оскорбила пылкое молодое сердце, словно вылив ледяную воду в горящий огонь. И хуже ему становилось от того, что он любил эту девушку. Никакие физические нагрузки не сравниться с этой обидой. Может, ему так от этого плохо, что он когда-то уже чувствовал нечто схожее...?       — Что же вы молчите? — спокойно спросил он у сверстников.       — Островский, ваш выход! — объявил чей-то голос.       Юноша безнадежно вытащил бумажку из кармана белого одеяния, и с силой кинул ее в стену так, что кусочки отскочившего комка полетели в разные стороны.       Балет начался. Все чувства юноши — все должно уйти глубоко внутрь и запереться в его бедном сердце. Он никогда не танцевал, когда ему было плохо на душе, парень всегда подавлял чувства и выступал, забыв обо всем! А теперь, когда он будет находится рядом с Риммой — своей болью и обидой; своей любовью… О, какая-то мука! Хуже всего удерживать в себе негатив, но еще ужаснее просто скрывать его за улыбкой.       — О боже, это Островский, — зашептала публика, заметив фигуру смутную в белом одеянии. — Он сам на себя не похож!       — Это и есть премьер? Да я же видела его только что! — стукнула пожилая дама соседа со светлыми бровями и очками на тонком носу. — Какой он сердитый… Право! Мой любезный, не находите ли вы этого танцора слишком сердитым?       — Я не знаю! — заныл бедный сосед.       Тем временем в зале порхала прима-балерина, а Островский, стоя в тени, тихо смотрел на нее горящими глазами. Однако, как только настал его момент, и прозвучала яркая пауза, Островский, скинув свое одеяние, полетел к Римме и начал кружится с нею.       — Да как он смеет! Это же та самая известная бедная балерина, которую он безжалостно отверг! — громко завопила своей подружке сидящая на первых рядах дама в розовом. — Правда… Это же Римма…       — Нет, такой человек правда имеет наглость все еще танцевать на сцене?       — Я слышал, у него гемофилия. Давайте дружно подождем, когда танец прервется из-за кровотечения, это как-то веселее… — саркастическим тоном заявил какой-то джентельмен и гнусно улыбнулся.       — Но он прекрасно танцует… — перебила друга иная дама. — Тем более, он очень красив. В чем его винят? Почему его не любят?       — Мужчинам в балете легче, чем женщинам, поэтому добиться каких-либо мест им не стоит никакого труда. А этот экземпляр еще имел совесть оскорбить чувство невинной девушки.       — Но я все равно не понимаю!       — Ах, смотрите, да он зол! — старушка в дальних рядах вытянула кривой морщинистый палец к сцене.       Островский действительно кипел от негодования. Шепот общества не был слышен со сцены, но он уже умел чувствовать и без слуха дыхание большого зала. Его движения, наполненные огнем обиды и жажды объяснений, его взгляд, ищущий справедливости там, где ее, в данный момент, и близко не было: все это поистине изменило ему. Никогда прежде он не смотрел на публику с таким вызовом, каким изображало его нежное породистое лицо. Волнующая фигура приковывала взгляды, она внушала им власть. А взгляд Островского… «Вы неправы. Я вами недоволен. Этот танец я посвящаю не вам, и не себе. Я посвящаю ее той, кто не поверил мне, но без веры которой я не смогу больше танцевать. Вы не заслуживаете видеть меня грустным или слабым, также, как и я не заслуживаю слышать от вас ложь. Я не покажу вам своей слабости, я не перестану танцевать для тех, кому ненавистен. Нет! Раз вы пришли, раз вы сидите и смотрите на меня, с нетерпением ждете провала, я ни за что не остановлюсь! Я буду танцевать еще лучше! Для человека, кто видит любовь в жизни, а не мнения, не существует давления, а значит — для него нет конца! Он непобедим!»       Островский открывал всю свою душевную силу в этом танце. Никто раньше никогда не видел его таким горящим и сверкающим. Все замолкли.       Римма чувствовала на себе огненные прикосновения пальцев молодого человека. Она уже была встревожена, но, при повороте, случайно взглянув на партнера, девушка побледнела, а сердце ее вдруг остановилось: он светился. Свет исходил из его рук, из ярких глаз, из всего его гибкого тела, из подвижной тени. Это был согревающий свет: свет победы и независимости. В последнюю секунду, когда Островский обнял ее, девушка почувствовала мимолетный, но нежный поцелуй горячих губ. Через секунду, молодой человек оставил ее одну на сцене. Принимай же украденные аплодисменты, Римма!       — Островский! Вы с ума сошли! Сто шестьдесят восемь фуэте! Последний прыжок невероятной длины! В вас вселился дьявол!       — Врача! Римме плохо!       — Отойдите! Со мной все нормально! Угомоните Островского, он Бог знает что сейчас вытворял на сцене…       — Доктора!       — Зал ликует!       — Где премьер?!       — Что с Островским?! Верните мне его сейчас же! — грозно приказал директор, яростно вращая глазами.       — Его нигде нет!       — Черт вас подери! — он бросил все и кинулся в коридор. — Вернитесь, Островский! Вернитесь сейчас же!       Молодой человек облокотился на подоконник всем своим весом и тяжело дышал. Как только парень услышал голос директора, танцор поднял голову - она показалась ему шеститонным грузом       — Алексей, вы здесь? Вернитесь назад! Ваше выступление не закончено!       — Я больше не буду танцевать.       — Что это значит?! Вы слабоумный?! Пойдемте сию минуту!        - Вы видели мое последнее выступление, больше я не появлюсь на сцене.       Директор громко и неестественно рассмеялся:       — Вы шутите надо мною, Островский или вы попусту потеряли рассудок! Вы просто так не бросите балет, нет…       — Моя карьера закончилась.       — Да прекратите, ради Бога! — злобно закричал мужчина с усами.       — Я делал все, чтобы добиться успеха. Вы видели сквозь какую боль я шел вперед. Вы знаете, каких трудов мне стоило летать над сценой, вселять в людей чувства! Поверьте, я счастлив, что моя карьера закончилась именно в то время, когда со мною рядом была единственная последняя любовь, когда я открыл публике, когда открыл ей свое сердце. Ведь именно оно правило мною, а не заложенная чертовская система! Да, я люблю балет! Да, я люблю Римму! Но балет не любит меня!       — Прекратите жалеть себя, как слабый мальчишка! — яростно перебил его директор.       — Если бы я жалел себя, я не простил бы их тогда…на сцене… Поверьте, я сделал все. Мне большего не надо.       — Вы идиот! Вы именно жалеете себя!       Островский мрачно посмотрел на мужчину, подошел к нему, с чувством пожал его руку. Потом вдруг резко опустил ее и пошел прочь.       — Опомнитесь! Островский, стойте!       Но танцор его уже не слышал. Все заволокло туманом. Он шел и видел перед собою лишь фальшивые улыбки и чужие аплодисменты. Парень сам не знал, куда его влекло. Время потерялось, память затухла. Так, затерзанный и потерянный, полуживой, полумертвый, бродил по театру лучший танцор большого театра, пока он не наткнулся на что-то живое. То был заблудившийся мальчик. Ребенок поднял на него свои удивительные, полные страха глаза. Увидев Островского, мальчик вдруг просиял: «Вы танцуете?»       Алексей хотел было пройти мимо, но бархатный голос мальчика так лег бальзамом на замученную голову, что тот остановился, терзаясь и дрожа всем телом, а потом присел на корточки и взял за руки ребенка.       — Ты хочешь к маме?       — Конечно! А еще я хочу стать как вы! Вы же танцуете, правда?! Мама мне рассказывала про вас! — он радостно захлопал в ладоши. — Пойдемте к маме, она обрадуется! Она вас очень любит! Вы только представьте, мы не пропускаем ни одного вашего выступления! Иногда мне кажется, что вас моя мама любит больше, чем меня…       Островский улыбнулся теплым детским словам. Незнакомый мальчик согрел его.       — Сейчас, малыш. А где твоя мама?       — Она где-то там, — ребенок указал пухлым пальчиком на потолок.       — Ты помнишь то место, где вы сидели?       — Наверное…       — Тогда пошли, у-фф, — парень взял на руки ребенка и направился к лестнице.       С каждым шагом он понимал, что ему становится все хуже и хуже. Когда они очутились на втором этаже, и Островский опустил мальчика, тот малый шустро побежал к центральному ярусу и остановился перед маленькой дверцей. Молодой человек последовал за ребенком. У него вдруг резко закружилась голова, как только он оказался у двери.       — Вот здесь моя мама.       Островский отворил дверь и пропустил мальчика.       — А вы? — спросил шепотом ребенок.       — А я пойду…       — Олежка, кто там? — донесся из комнатки голос женщины.       Островский вздрогнул. Ему показался женский голос очень знакомым…        - Мама, я с Алексеем Островским! Он сам меня привел! Представляешь?! — весело ответил мальчик.       — Он здесь?! — голос женщины резко изменился. — Скажи, он тут?! — она почти кричала.       — Я здесь, мама, — твердо и уверенно ответил Островский.       Они замолчали.       — Сынок…       — Я не вижу вашего лица, давайте выйдем…       — Нет! Не надо!       — Я хочу взглянуть на вас!       — О, мой сын! — мать заплакала. — Как же я виновата перед тобою! Подойди ко мне! Нет-нет! Я разве ты все еще можешь любить меня! Лешенька, мой мальчик!       — Женщина, вы в порядке? — несколько лиц из соседнего яруса уже готовы были оказать помощь.        — Мама! Это кто?! Почему ты плачешь, мама?! — мальчик бросился к матери и обнял ее.       — Это твой братик, Олежка… Вот этот бедный, но самый лучший человек… Прости меня, Лешенька, прости! Прости, что я не верила тебе! Прости, что не понимала тебя! Я ведь знала, что так все сложится! Я знала, что не смогу защитить своего ребенка, потому и не хотела отдавать единственного сына на балет! Я, которая боялась мнения общества, сама же испортила жизнь своему ребенку!       — Мама, не надо, — Островский уже давно был тронут искренним чувством матери. — Ты должна знать: я давно уже простил тебя.       — Нет-нет! Я не верю! Я не достойна!       — Мама, обними меня, пожалуйста! — Островский наклонился к ней и протянул руки.       Женщина, рыдая, прижала к себе сына. Он приник к ее щекам и почувствовал сухую натянутую на кости кожу.       — Я так страдала… Я так за тебя волновалась… Мой сынок, моя гордость, какая я была ужасной матерью!       — Не плачь, мама, пожалуйста! — слезы потекли по пухлым щекам Олежки.       Через минуты четыре к ним вошли три-четыре человека, которые, глубоко проникнув в семейную драму, не остались равнодушными к происходящему. Островский взял маму за руку и вывел ее на свет. Как только лучи света упали на ее лицо, юношу сдавила жалость: оно выглядело старым измученным, с огромными кругами под глубокими глазами. Но искры счастья светились в них. Молодой человек, ощутив прилив жалости и сыновьей нежности, поцеловал материнские руки, а потом тихо ей признался:       — Я ухожу с балета.       Мама болезненно, но понимающее кивнула головой. Ей было больно слышать такие слова, хотя она и знала, что иного пути нет.       — По другому нельзя? — все-же спросила женщина.       — Нет, — шепотом ответил Островский, опустив глаза.       Возле них уже столпилось достойное количество людей. Наши герои выскользнули из толпы. Островскому пришлось покинуть с матерью театр, чтобы избежать лишних вопросов. Свежий воздух подействовал на молодого человека благоприятно. Он вдыхал его с наслаждениям, чувствуя, что прежде никогда не так не был рад ему, хотя дышал им каждый день. Слезы брата уже давно высушились, но не матери - они никогда не засохнут. Но вдруг, когда Лёша наклонился к мальчику, то не выдержал:       — Так значит, ты мой братик? Получается, я могу стать похожим братика? — снова заплакал Олежка, но улыбаясь сквозь слезы.       — Даже лучше, поверь мне. Ты будешь самым превосходным актером балета. Тебя будут любить.       — А ты?       — А я буду твоей защитой. Ведь теперь рядом с тобой будет тот, кто сумеет защитить тебя.