Уголёк

Шум в ушах сильнее музыки в наушниках. Обнажённый Матвей лежит на кровати, наблюдает за «бесплатным стриптизом» от Антона. Наблюдает он и его пляшущие в глазах чёртики. Отличный сюрприз после каникул — забраться в спальню к своему парню и предложить всего себя. И смотреть, как тот судорожно стаскивает с себя модные тряпки, как готовится к неожиданно свалившемуся на него сексу. Матвей смеётся про себя, а наушники всё ещё не снимает — как же, нужно ведь своего огнемага позлить. Смотреть, натянув на лицо маску безразличия, как он внутренне пылает, и делать вид, что музыка сейчас куда важнее горячего Антона совсем рядом. Но вот он нависает над Корецким и безбожно выдёргивает «ниндзя-мизантропа» из его музыкального мира. Матвей хочет позубоскалить, чтобы ещё сильнее раззадорить Варчука, но по пылающим глазам понимает — уже назубоскалился, теперь эта ночь и так будет жаркой и долгой… Антон укрывает их одеялом — кто бы мог подумать, какой стеснительный! — становится ещё жарче. Шарит в полутьме по тумбочке, ищет тюбик смазки, борясь с желанием подсветить немного огнём, пока рука рыжего не останавливает его.  — Думаешь, я просто так тебя ждал? Не затягивай прелюдию, давай, — на губах Корецкого играет нетерпеливая усмешка. Антон чуть улыбается в ответ, губы дрожат от нетерпения. Притягивает к себе за бёдра и резко входит в такого желанного парня. Его парня. Матвей тихо матерится сквозь зубы. Забыл, как это, хреново подготовился, придётся привыкать по ходу. Морщится, и пластырь с переносицы начинает отклеиваться. Антон лёгким щелчком это прекращает — пластырь возвращается на место, а удивлённый Матвей затихает и перестаёт морщиться. Только дышит тяжело и часто, почти задыхаясь от жара. Варчук склоняется, выдыхает дым, затягивает парня в поцелуй. Поцелуй горячий, как прогулка по пробудившемуся вулкану. Матвей тихо, с порыкиванием, стонет в приоткрытые губы, обнимает Антона за шею и чувствует, как запах дыма оседает в лёгких. Запах дыма… будто в комнате костёр развели. Быстрым всполохом в сознании — относительно далёкое детство. Поход с классом и вечер у костра. Когда его заставили есть уголь — типа, лекарство. Когда ещё тлеющий уголёк обжёг ему язык. Сейчас он чувствует примерно то же — его необыкновенно острый язычок зажат в зубах Антона. От этого ведёт и бесит одновременно. В таком захвате не двинуться, а в поцелуе Корецкий любит вести, а не безвольно плавиться от накатывающего жара. То, что у «херова огнемага» горячее всё, не нужно даже повторять — Матвей всё на своей шкуре испытал, и не раз. Начиная от горячих рук, заканчивая горячими зубами (могут ли они вообще быть горячими у нормального-то человека?) и, несомненно, горячим членом. Его пальцы зарываются в волосы Антона, уже липкие от пота, тянут назад, заставляя отстраниться.  — Полегче, — хрипит рыжий. — А то мне припекает. Морщится, глядя на дебильную улыбку Варчука, и затыкает ему рот, когда тот хочет рассмеяться, а из носа уже вылетают струйки дыма.  — Так, блять. Я секса хотел, а не поджариться здесь заживо! Антон выворачивается из цепких ладошек Матвея, ведёт обжигающим языком по вытянутой тощей шее, кусает под кадыком, и всё это не переставая двигаться — рыжий захлёбывается стоном и матом одновременно. Мечется по кровати, пытаясь сбежать от адского пекла — своего дико горячего парня и одеяла, которым они укрыты.  — Тсс. Свою задницу ты всё равно не спасёшь, — хрипло усмехается Антон, ловя его взгляд, полный ненависти и страсти одновременно. И, словно в подтверждение своих слов, тянет Матвея за бёдра к себе, вколачиваясь в него до предела. Поток возмущения и стонов вновь гасит обжигающим поцелуем.  — Больно… Сука ты, Антон, — всё же шипит рыжий прямо ему в губы, а сам всё сильнее прижимается. Жмётся, хватается, как утопающий за соломинку, чувствуя, что эмоции и жар переполняют — до высшего «охерительно, Антон, сделай так ещё раз». А потом не остаётся ничего. Корецкому кажется, что он расплавился заживо. Под веками пляшут белёсые всполохи. Горло отчего-то дерёт, и парень не сразу понимает, что дерёт от его же стона. Короткие ногти впиваются в Антона — кажется, в плечо. Всё тело горит, но бедная, многострадальная задница — особенно. Варчук обхватывает ладонью его член — обжигает, и стон переходит в вой. Матвей не выдерживает, быстро, словно какой-то «херов девственник», как он назвал Антона в их первый раз, кончает. Глотает воздух и краем глаза замечает, как довольно ухмыляется его парень. Тихо рычит и впивается зубами в нижнюю губу Антона, превращая его усмешку в гримасу боли. Тот движется быстро, судорожно, балансирует на краю, держа за бёдра так, что точно будут синяки, и после замирает, сотрясаемый оргазмом. Дрожит ещё немного, обмякает, выходит из Матвея и бросает на пол использованный презерватив. Корецкого ещё потряхивает, он пытается повернуться и лечь поудобнее, но всё тело болит. Будто только что вернулся из пылающего «Молота ведьм». Варчук осторожно двигает его и ложится рядом, заглядывает в глаза, в которых уже и чёртики не пляшут — спалило всё к ебеням. Пытается обнять и успокоить, но на это Матвей только шипит:  — Брось свои гейские штучки. Подумаешь, неделю ходить не смогу, — утыкается в подушку, а в голосе сквозит такая детская обида, что Антону стыдно становится. Он всё же обнимает, а Корецкий придвигается ближе и касается рукой липкой от пота груди. Чувствует, как лихорадочно бьётся чужое сердце.  — Ты как уголь, херов огнемаг, — шепчет парень в полудрёме сорванным от стонов голосом. — Можешь хрен знает сколько тлеть, обжиматься по-гейски в тёмных углах, но потом тебе башню сносит. Вот тогда, когда пылаешь, я тебя безумно хочу.  — Оно и видно, — Антон усмехается, поправляет сбившееся одеяло и прислушивается к дыханию отрубившегося Матвея. А после засыпает и сам, когда через зазор в занавесках начинают пробиваться первые лучи солнца.