А пить стоит меньше

            Гилберт любил выпивать. Гилберт любил уходить в запой. Гилберт просто любил периодически зависать в барах до почти полной потери сознания. Почему почти? Ну, ему же надо было ещё добраться до дома, пускай и австрийского.       Гилберт всегда знал, что Родерих приютит у себя дома блудного альбиноса, иногда страдающего от алкоголизма, обычно по утрам. Гилберт знал, что потомственный аристократ всегда готов выделить ему комнату хотя бы на одну ночь, а иногда и на несколько. Гилберт знал, что Родерих не откажет просто потому что он приличный мальчик из хорошей семьи. Ведь так обычно говорят о воспитанных и тихих людях?       Гилберт снова напился. Гилберт заранее знал, что сегодня он поедет не домой, точнее, не в свою холостяцкую обитель, поэтому он уже заранее заказал себе такси на адрес очень приличного мальчика Родериха. Вечер вышел очень удачный, не просто удачный, отличный. Сегодня победила любимая команда по футболу, была выдана зарплата, сегодня была просто пятница, в конце-то концов! Ничто не помешало надраться Гилберту, как последней скотине, что он и сделал. Благо, к девушкам не приставал, да и зачем, когда есть один хорошенький аристократ?       Как вы уже догадались, сегодня он снова поехал к Родериху домой. «Его дом ближе», - говорил себе Гилберт, - «у него дома хорошо, уютно… Ладно, может, не всегда уютно. Зато там есть Родерих, который наверняка уже что-нибудь новенькое сочинил.» Когда такси привезло мужчину к особняку, он всё же смог расплатиться и шаткой походкой направился к воротам. А, стоит ли упоминать, что сейчас уже третий час ночи?       Конечно же, звонок разбудил хозяина и часть прислуги, что остаётся на ночь или живёт в особняке. Родерих терпеть не мог, когда посреди ночи к нему ломился Гилберт. Пьяный Гилберт. Родерих был готов поклясться, что ещё ни разу не застал Гилберта трезвым или без похмелья, рвущегося к нему домой. Причин именно такого его состояния он определить не мог, но так как он сам позволил Гилберту в любой момент приезжать к нему в особняк, переждать ночь или ещё чего, то приходилось терпеть наглость альбиноса, который зачастил с, честно говоря, пьяными вдрызг визитами. Нет, с этим определённо пора что-то делать. Сонный дворецкий постучал в дверь в спальни молодого человека, зашёл и спросил, можно, а тем более, стоит ли впускать ночного гостя, который представился «Величайшим удачником всех времён и народов – Гилбертом Байльшмидтом». То, что Величайший был явно пьян, дворецкий тактично пропустил, да оно уже и не важно было, ведь Родерих дал согласие на пропуск нарушителя спокойствия в доме и откинулся обратно на подушки с намерением побыстрее заснуть.       Побыстрее заснуть не получилось. Наглый гость умудрялся шуметь так, что его наверняка было слышно даже в подвалах: по зданию, построенному на рубеже 19-20 веков, эхом разлетались слова какой-то похабной песенки вперемешку с разными ругательствами, возможно, на лестницу или на причудливый декор на пути в спальню. Нет, не в спальню хозяина, чему Родерих был рад, но не был рад Гилберт, а может и рад. В конце концов, не Родерих умел читать мысли. Зато Родерих поражался терпению своего дворецкого, которого, наверняка, тоже оторвали ото сна, и который сейчас провожал почти постоянного гостя в, можно сказать, его покои. И на этом можно было успокоиться и спокойно продолжить нагло прерванный сон, но что-то не давало это сделать. Точнее этот кто-то сейчас нагло шумел за соседней стенкой, из-за чего Родерих вдруг вспомнил, что по линии отца он может называться католиком, и взмолился о сохранности мебели и разных предметов интерьера гостевой комнаты, что так неудачно была расположена за стеной собственной спальни. Когда Гилберт успокоился и, судя по тишине, всё же решил поспать, прошло ещё где-то полтора часа, за которые молодой наследник аристократического рода усиленно обдумывал план мести несносному альбиносу. Конечно, для начала хотелось в него чем-нибудь запустить, желательно тяжёлым и громким, тем более, что возможность была, ни силы, ни желание, ни здравый смысл не пускали Родериха на смертный бой с пьяным человеком. Да отблагодарим мы эти качества молодого человека, что не раз спасли его голову и, возможно, другое более мягкое место!       Родерих всегда был ранней пташкой. Родерих каждый день вставал в 5:30 утра, проводил все необходимые банные процедуры, одевался, спускался в столовую пить кофе и наслаждаться видом утреннего сада из панорамного окна, тени декора которого причудливо украшали помещение. Родерих любил утреннюю тишину и спокойствие, даже тогда, когда не был выспавшимся. Итак, утренний кофе ровно в шесть утра, поданный в любимой фарфоровой чашке из сервиза, привезённого из Англии, яичная запеканка с изюмом и лимонной цедрой, несколько фруктов, новый букет цветов на небольшом столе – всё это ещё не тронуто, а сам хозяин маленького утреннего торжества так и не спустился. Дворецкий и горничная практически не подавали виду, что что-то пошло не так, например, молодой господин выбился из графика – мало ли, что могло случиться. Прошло уже целых пять минут, завтрак катастрофически остывал и приходил в негодность, кофе, уж, точно, и дворецкий попросил всё убрать. В тот момент, когда горничная начала убирать завтрак, Родерих спускался по лестнице, но он будто не заметил накрытый стол, вокруг которого крутилась прислуга, и направился прямиком в музыкальную комнату. Буквально через пару минут Родерих вышел со скрипкой на перевес в глубокой задумчивости, даже не обращая внимания на две удивлённые пары глаз, и снова поднялся на второй этаж, с которого вскоре раздался звук хлопнувшей двери. Немолодой дворецкий и гувернантка уже между собой удивлённо переглянулись.       Часы показывали шесть часов десять минут, Родерих верил им, как и всем часам в доме, всё же они всегда показывали точное время. Родерих любил порядок и покой, а потому он не любил нарушителей порядка и покоя. Гилберт – нарушитель его, Родериха, покоя и сна. Вот уже добрые полгода без какой-либо четкой периодичности Гилберт приходил посреди ночи домой к аристократу с аметистовыми глазами, шумел, тем самым мешая спать, иногда что-то рушил в доме, а один раз даже разбил окно, выбросив небольшую скульптурную композицию в сад, после чего клятвенно пообещал Родериху вернуть её на место и прыгнул вслед за ней. За последний месяц Гилберт приходил семь раз домой к Родериху в нетрезвом состоянии, что должно было уже поселить некоторые подозрения, но пока лишь поселило жажду возмездия за нарушение покоя. Нервы были натянуты туго, как струны на скрипке, что сейчас держал Родерих в руках. Наблюдая за тем, как сладко спит Гилберт после очередной попойки, брюнет решил, что настало время страдать не только ему от плохого сна. Раздался резкий и довольно неприятный звук, стоит сказать, самый неприятный, какой мог издать Родерих, скрипки. Итак, объект подал признаки жизни, и теперь Родерих заиграл самую бодрую мелодию, что вспомнил, кажется, это был Паганини, как позже отметил про себя Родерих.       О, если бы кто-то спросил Родериха, садист ли он, возможно, он сказал да, ибо именно в эти минуты исполнения музыки он действительно наслаждался мучениями человека, проснувшегося от громкого, неприлично громкого звука над своей головой. «Нечего было напиваться до скотского состояния», - мстительно подумал Родерих, продолжая свой концерт и наблюдая за физической болью человека, который, если и хотел просто погостить, мог и не напиваться для такого случая.       Гилберт был уверен, что это далеко не самое лучшее утро, которое было у него в этом доме. Его точно не выгоняли, но явно издевались и, судя по всему, наслаждались этой местью сполна. Местью? «А, об этом дерьме я подумаю, когда смогу ДУмАтЬ». Гилберт не знал, как выглядит со стороны, но для него в этом зрелище приятного мало, ведь выглядел он, как никогда, жалко и уничтожено, а его мимика, кажется, выражала все страдания грешников на разных кругах Ада, и чем дольше исполнялась музыка, тем больше мук и дальний круг Ада отображались на его лице. Стоит ли говорить про звуки, которые издавал Гилберт? Стоны, хрипы, иногда подобие криков и, конечно же, самые отборные ругательства прямиком из словаря Величайшего алкаша в истории. Если описать всё в двух словах, то Гилберт сейчас мечтал о собственной могиле, желательно, рядом с достопочтенными предками.       Когда музыка стихла, Гилберт выдохнул и был готов открыть глаза, но готовился он слишком долго, так как вскоре дверь хлопнула, от чего альбинос зарылся в подушку с мигренью. Родерих предовольно вышел из комнаты, мысленно наслаждаясь стонами боли и отчаяния, в народе называемые похмельем.       Никто не знает, откуда у взбалмошного альбиноса появились силы, но он-таки вышел из комнаты, правда, в этот момент Родерих уже был на нижних ступенях возле первого этажа.