surrender to the power

Генерал приходит к ней по вторникам. Иногда чаще, иногда реже; в последнее время — скорее реже. Ему не нужно приглашение, не нужно сопровождение или стража; он проходит сквозь ее дом, тяжело опираясь на трость и стуча сапогами, мимо девочек и клиентов, пачкая ковры уличной грязью, раздраженно откидывая в сторону занавеси, уверенно, словно акула, почуявшая кровь, одним и тем же маршрутом он идет в ее кабинет. Раньше они встречались чаще. Раньше они танцевали — ее рука в его, чужая широкая ладонь на бедре, уверенные шаги, прижимающиеся друг к другу тела (Генерал ведет, всегда ведет), полузаметная, будто неуверенная улыбка на узких губах; но нет, больше нет. Никогда. С его ногой не до танцев, с его ненавистью не до улыбок — разве что яростных, полных наслаждения от чужой боли; она понимает это лучше прочих. Она все еще рада его видеть. Он запирает за собой дверь и замирает — молчаливая, плотная тень с тяжелым взглядом; она оборачивается, поправляет парик. Волосы падают ей на лицо. — Все в силе? — спрашивает Генерал; только попробуй отказать, говорят его глаза. Она и не собирается. — В силе, — она кивает и поднимается на ноги. — Ты еще помнишь слово? — Еще бы я забыл, — он смеется, хрипло и невесело. — "Коготь". Она кивает снова. В полумраке лицо Генерала кажется причудливой деревянной маской — странной, не лишенной очарования и безумия, — и на мгновение она задумывается об окружающих Город лесах, древних языческих ритуалах; мысль уходит, стоит Генералу сделать шаг вперед, маленький и словно неуверенный. Трость опускается на каменный пол тяжелее, чем обычно, и громче. Усмехнувшись, она садится на край кровати. — Раздевайся. Иногда ему нужно наказание. Иногда — боль. Сегодня он пришел за властью, но не своей — чужой; сегодня он хочет подчиняться, сегодня он не представляет любви без сжавшихся на горле пальцев, и она готова дать ему это. Она забирает трость из его неподвижных пальцев, кладет ему на плечо, и он опускается на колени — теперь его очередь смотреть снизу вверх; Генерал гладит ее бедра и ждет следующего приказа — широкие, жесткие ладони на тонкой белой коже. Несколько секунд она позволяет себе просто насладиться прикосновением. Бледно-зеленые глаза Генерала кажутся почти черными, когда она вплетает пальцы в его волосы и тянет, заставляя поднять голову. Второй рукой она прикасается к поясу — мягко, почти задумчиво, — и улыбается, услышав, как на мгновение чужое дыхание прерывается. — Развяжи мой халат, — говорит она почти нежно и откидывает трость в сторону. Генерал слушается. Его пальцы не дрожат, его лицо не выражает ничего, но она знает его лучше прочих; слишком ровное дыхание оседает на ее бедре, и если она прижмет пальцы к его шее, то почувствует, как колотится его сердце. Если она сделает это, Генерал вздрогнет, но не отстранится. Она не хочет этого делать. Вместо этого она разводит бедра и притягивает его ближе. Его прикосновения не слишком умелы, но старательны. Вряд ли он делает это часто, вряд ли он делает это с кем-то, кроме нее; если бы она хотела удовольствия — позвала бы одну из своих девочек, если бы она хотела настоящей власти — не спала бы с Генералом. Это всего лишь работа, хоть и приятная. Одна из многих. — Осторожнее... с усами... — выдыхает она и сжимает пальцы в чужих волосах чуть крепче; Генерала от этого пробирает дрожью. — Вот так... вот так. Хороший мальчик. Он опирается на ее бедра и не открывает глаза, но ей нет до этого дела. Какая разница, представляет ли он кого-то, какая разница, если сейчас он думает не о ней; она стонет и комкает одеяло второй рукой, и пытается удержать жгущее язык "Тадеуш". У нее получается. Она отстраняет его, когда понимает, что еще немного — и все закончится слишком рано: тянет за волосы, заставляет поднять голову, и только тогда Генерал открывает глаза. У него пустой, немного растерянный взгляд, словно он только что проснулся и не понимает, что происходит; она знает, многие отдали бы все, чтобы увидеть его таким. Улыбнувшись, она наклоняется и целует его в губы, крепко и долго. Собственный вкус заводит ее, но это не важно; важно — то, как Генерал тянется к ней, опираясь на ее бедра, но не пытаясь (не решаясь) подняться на ноги или заставить ее пригнуться. — На кровать, — хрипло говорит она, разорвав поцелуй. Генерал смотрит на нее так, словно разучился понимать человеческую речь, и, вздохнув, она бьет его по щеке — не сильно, так, чтобы привести в чувство. — На кровать, я сказала. На спину. Руки на изголовье, без приказа не убирать. Все понял? — Да, — отзывается он так же хрипло. Она приподнимает бровь: — Что, прости? — Да, мадам. — Молодец. Эта часть встреч, пожалуй, нравится ей больше всего. Ей не нужно притворяться, ей не нужно изображать удовольствие, и она знает, как прикасаться, чтобы было хорошо — безумно хорошо, и это не преувеличение. В этом она лучшая. Она вообще много умеет. Генерал стонет, запрокинув голову и вцепившись в изголовье побелевшими пальцами, когда она скользит ладонью по его члену — то быстрее, то медленнее; она сидит на его бедрах, смотрит на него сверху вниз и улыбается отстраненно и задумчиво. У него столько шрамов, что она не сможет сосчитать, даже если захочет — непременно собьется. От ножей и мечей, от арбалетных болтов и стрел, осколков стекла, разбитых бутылок, ожогов; они завораживают, но Генерал не любит, когда к ним прикасаются, а она уважает его желания. В такие моменты она действительно считает Генерала красивым — распростертого на ее постели, разгоряченного, подающегося навстречу ее ладони; она знает, как ему нравится больше всего, но еще она знает, как он заводится, если не получает, что хочет. Она убирает ладонь, не обращая внимания на почти отчаянный стон — так вовремя, еще немного, и он бы кончил; Генерал смотрит на нее снизу вверх и не шевелится, только подрагивают напряженные бедра. Он молчит, не доверяя (она знает) своему голосу. Наверное, хочет спросить, в чем дело, наверное, хочет просить ее продолжить, но сдерживается — пока сдерживается. — Хочешь еще? — спрашивает она почти ласково и улыбается, глядя ему в глаза; он кивает. — Вслух! — Да, мадам, — его голос звучит уже привычно хрипло и надтреснуто, и, помедлив, он облизывает губы. — Оближи еще и это. Она тянется вперед (бедра под ней вздрагивают снова), прижимает к чужим губам пальцы; Генерал облизывает их, глядя на нее из-под ресниц, и от этого взгляда возбуждение накатывает на нее еще сильнее, тяжелой душной волной. — Хороший мальчик, — шепчет она и выпрямляется. — Хороший, послушный мальчик. Звук, который издает Генерал, когда она прикасается влажными от слюны пальцами к его члену, она не может описать даже про себя. Время здесь тянется незаметно. Совсем скоро Генерал говорит — стонет, захлебываясь словами, подается навстречу ее ладони, просит ее продолжать, просит ее не убирать руку, не останавливаться; любой из ее девочек эта власть вскружила бы голову, но не ей. Она знает, как опасно может быть подобное. Поэтому в какой-то момент она не убирает руку. Генерал кончает со вскриком, едва не врезавшись затылком в изголовье; пальцы будто сводит судорогой, он вздрагивает, запрокинув голову и зажмурившись, и какой вид... Несколько долгих мгновений она просто смотрит; затем вздрагивает тоже, словно очнувшись от сна, и соскальзывает на покрывало одним плавным движением. Голова кажется тяжелой, будто от усталости. Она не уверена, что устала. В изножье кровати лежит кусок ткани — старый, давно выцветший, мягкий; им она вытирает Генералу живот, потом безразлично откидывает в сторону. Позже найдет и отнесет прачкам, или постирает сама, если будет время. Скорее всего, его не будет. Повернувшись, она видит, что Генерал смотрит на нее из-под ресниц — пустой, бессмысленный взгляд. Он так и не отпустил изголовье; беззвучно вздохнув, она придвигается ближе и разжимает его пальцы, обнимает его за плечи. — Иди сюда, — бормочет она и, поддавшись порыву, прижимается губами к его макушке. — Вот так. Иди сюда. Непрошеное "Тадеуш" все еще жжет ей язык.