Хрен-брюле

То, что впереди несколько часов адской мороки, Мартин понял сразу. И произошло это аккурат после того, как в три часа ночи его разбудил телефонный звонок. Отвратительно бодрый полицейский, уточнив, что имеет дело именно с Мартином Зиверсом, сообщил, что его мотоцикл был угнан, но в ходе успешной операции, проведенной героическими служителями закона, обнаружен и спасен, а коварный преступник задержан. Впрочем, когда Мартин прибыл в участок, выяснилось, что все геройство полицейских состояло в том, чтобы поднять с земли тяжелый байк, с которым угонщик не справился на повороте. Ну и, конечно, скрутить его самого — благо после падения тот был изрядно дезориентирован. Байк оказался лишь поцарапан — от серьезных повреждений уберегли мощные стальные дуги, которые Мартин установил еще три года назад. Как раз после того, как сам в дождик разложился на дороге и при этом повредил ногу, которую придавило махиной железного коня. А вот со злостным рецидивистом-угонщиком (а именно так похитителя и охарактеризовали Мартину в дежурке) возникли неожиданные проблемы. Хотя бы потому, что им оказался совсем юный омега. Он тоже был жив-здоров и теперь сидел, вызывающе развалившись на стуле, и плевал на всех. В прямом смысле этого слова. — Ах ты ж зараза! — в сердцах вызверился полицейский, оттирая с рукава очередной плевок и косясь на нагло лыбящегося «рецидивиста». — Ничего, сейчас дооформлю задержание и отправишься в обезьянник, Льельс. И вот обещаю: если там тебя опять начнут бить за твои выверты, я и пальцем не пошевелю! — В смысле — бить? — не выдержал Мартин, косясь на омегу. — Кулаками, — пояснил тот и осклабился, демонстрируя чуть кривоватый передний зуб. — А потом ногами, если упаду. Ничего нового. Омега был юн и хорош собой: задорно курносый нос, свежие полноватые губы, живые глаза темно-медового цвета. Общее впечатление не портили даже суперкороткая, странно неаккуратная стрижка под допризывника и небольшой шрам на переносице… Действительно, совсем молоденький! И какой-то по-воробьиному задиристый… Отчаянно и наигранно задиристый… Мартин, естественно, стал думать, чем подобное поведение может быть вызвано (причем в голову лезли самые скверные сценарии) и в итоге «попал», поняв, что испытывает по отношению к юному угонщику не справедливую злость, а острую жалость: и что эти глупые мальчишки со своей жизнью творят? Еще и полицейских зачем-то доводит, дуралей! А они ведь того гляди действительно окончательно обозлятся и на самом деле позволят сокамерникам отделать мелкого наглеца… — Я не могу этого допустить! — категорически заявил Мартин и полез в куртку за документами, тем самым открывая себе самому ворота прямиком в адские или, вернее, бюрократические чертоги. Только через час с весомым гаком, после заполнения кучи бумаг, долгих задушевных бесед с полицейским начальством и прочего, прочего, прочего, святой отец Зиверс вырулил на своем счастливо обретенном мотоцикле с территории участка… И не один — у него за спиной, замогильно хохоча и нагло обхватив своего спасителя руками и длиннючими стройными ногами, сидел «злостный рецидивист и угонщик», несовершеннолетний омега Льельс Келлер… — Отец-то его, поди, еще не протрезвел, — вздыхая и отводя глаза, пояснил полицейский и ляпнул печать на пропуск. — До утра не добудишься, а совать этого говнюка в камеру — так и правда потом только и делай, что драки разнимай. Такой, прости господи… хрен-брюле, а не омега. Мартин засмеялся на это забавное и совершенно неожиданное в устах здоровенного альфы-полицейского определение: — Почему хрен-брюле? — Сынок мой младший так всякую непонятную ему или противную ерунду называет, — полицейский улыбнулся чуть смущенно, и сразу стало ясно, что на самом деле он нормальный мужик, а не сволочь, которая равнодушно позволила бы кого-то избивать в камере… Бак был почти пустым — засранец Льельс, который вообще непонятно как сумел так долго справляться со столь мощным и тяжелым для него агрегатом, скатал почти все. Пришлось заезжать на первую же заправку. Отпускать от себя мелкого не хотелось по очевидной причине: сбежит ведь. А Мартин считал себя ответственным за то, чтобы выпрошенного из цепких лап закона «рецидивиста» доставить до родного дома и там сдать родителю. Так что на заправке Мартин поволок Льельса за собой к кассе, а после еще и накормил хот-догами, на которые притихший омега косился так, что было совершенно ясно: не ел он давно. А вот дальше все пошло не по плану, потому что, когда Мартин свернул к дому Льельса, от нужного подъезда как раз отъезжала скорая. И вскоре стало ясно, что увезла она не кого-то, а отца «рецидивиста и угонщика». Это и тот факт, что Курта Келлера посетила очередная, особо крупная белочка, Льельсу сообщил сосед-бета, сонно кутавшийся в драноватый махровый халат, который своим состоянием самым постыдным образом напомнил Мартину его собственный. — Круто! — откликнулся Льельс и даже руки потер, явно предвкушая свободу и все радости жизни, связанные с ней. И Мартин (донкихотствующий идиот!) уже второй раз за эту долбаную ночь повторил: — Я не могу этого допустить! В итоге святому отцу Зиверсу, который, если честно, в последние пару часов рогатого демона поминал куда чаще, чем Единого бога, пришлось чуть ли не силой заставить Льельса собрать вещи — небольшой рюкзак, который можно было бы довезти на мотоцикле, — а после конвоировать омегу к себе домой. Здесь Льельс первым делом был познакомлен с Плюшем — миролюбивым до флегматичности лабрадором Мартина, а после обустроен в гостевой спальне. — Пока твоего отца не выпишут, поживешь у меня. Правила мирного сосуществования просты: не гадь ни себе, ни людям. Усек, Льельс? — Усек, — откликнулся этот поганец и каким-то отвратительно пошлым образом облизал губы, а после еще и этак с намеком ткнулся языком в щеку изнутри. — А ты правда священник? Или так… просто набрехал полицаям? Мартин закатил глаза и ушел к себе. И так оставалась всего пара часов для сна. Утреннюю службу за святого отца Зиверса ведь никто не проведет… Оставлять Льельса одного было немного стрёмно, но Мартин понадеялся, что мальчишка после бессонной ночи, полной приключений, проспит достаточно долго. Да и красть в доме, по сути, было нечего. Книги? Но редкие букинистические издания вряд ли могли заинтересовать такое незамутненное воспитанием и образованием существо, как Льельс Келлер. Разве что сбежит… Но о том, чтобы омега никуда не делся из дома, должен позаботиться Плюш. Или он не серьезный пес весом под сорок килограммов, а какая-нибудь там болонка? Утром Мартин, понятно, еле встал. Глаза открывались только по очереди и то не до конца. Ехать на байке было нереально — дело точно бы закончилось встречей с первым же столбом. Так что пришлось вызвать такси. Пока оно ехало, Мартин постыдно быстро выгулял Плюша — загнанный домой пес посмотрел на хозяина с убийственным презрением и уплелся в угол кухни обижаться, — а после пошел проведать Льельса. Омега спал с головой укутавшись в одеяло — только забавный, чуть вздернутый нос из складок и торчал. Мартин оставил своему нежданному гостю записку с повелением позавтракать чем Единый послал, а после сидеть на попе ровно и не шалить. Плюш, который всячески делал вид, что не слушает, тоже получил четкие указания: из квартиры никого не выпускать и, соответственно, никого в нее не впускать. В такси святой отец Зиверс умудрился снова заснуть, хоть до храма и было всего ничего по времени. Похоже, спал он и во время проповеди, потому что после вспомнить, о чем говорил прихожанам, не получилось. Отправляясь назад домой, Мартин мечтал лишь об одном — рухнуть в койку и дневным сном (пару часов до того момента, как опять придется вставать и ехать обратно, уже к вечерней службе), наверстать недостачу сна ночного. Но все его мечты обернулись прахом: квартира оказалась пуста. Ни проклятого Льельса, ни засранца Плюша во вверенном ему для охраны помещении не наблюдалось. Звонить в полицию казалось делом как минимум глупым. Дома было все в порядке. Только в раковине стояла сковородка с остатками яичницы, которую омега и не подумал помыть за собой. А еще в миске у Плюша виднелось размазанное нечто, по запаху подозрительно похожее на мороженое, которое пес, как и сам святой отец Зиверс, просто-таки обожал. Именно по этой причине в заморозке всегда имелся стратегический запас чего-то сливочного, фруктового… А лучше крем-брюле… Тут же вспомнился полицейский в участке и данное им Льельсу определение… Действительно, не омега, а хрен знает что — хрен-брюле какое-то неугомонное! Мартин, заранее зная ответ, все-таки полез в холодильник — проверить. Точно! Мороженого на полке не было. Зато скомканная обертка от здоровенной килограммовой пачки обнаружилась в помойном ведре… Коварный Льельс, каким-то образом догадавшись о постыдной слабости «сторожевой собаки» Плюша, подкупил его взятками и подношениями? Допустим. Но куда этих двоих понесло после?! Впрочем, все разрешилось само и даже до того, как Мартин успел себя окончательно накрутить: «сладкая парочка» вернулась. Правда, добиться от них ничего путного все равно не вышло. И если пес молчал по понятным причинам, то мрачный омега только огрызался не хуже собаки, а после и вовсе ушел в «свою» комнату, еще и шарахнув дверью. После вечерней службы Мартин постарался не задерживаться. Во-первых, потому что ни на что не было вообще никаких сил — не юнец, чай, чтобы после бессонной ночи скакать бодрым розовым зайцем, — а во-вторых, потому что остро свербело узнать, что происходит дома и какие еще коленца выкинул «рецидивист и угонщик». Но Льельс и Плюш мирно сидели рядышком на полу и смотрели телевизор, а на плите в кухне обнаружилась полная сковородка жареной картошки — неаккуратно наструганной и немного подгорелой, но на вид вполне съедобной… Отчетливо понимая, что после еды сразу заснет мертвым сном, Мартин решил первым делом выгулять пса, но Льельс, на минуту отвернувшись от экрана, где кто-то бегал, орал и стрелял, сказал, что Плюш свои собачьи дела уже сделал в скверике напротив, а по возвращении домой был накормлен. — Опять крем-брюле? — проворчал Мартин. — Я нашел собачий корм в кладовке! — тоном оскорбленной невинности возмутился Льельс, но Мартин отчетливо увидел, что щеки и уши у мальчишки покраснели. Неужели этот мелкий засранец еще не растерял способность смущаться? Мартин немного поразмышлял на эту тему, невольно любуясь задорным мило-курносым профилем Льельса, вздохнул тяжко, поминая Единого, и убрался на кухню. К картошечке замечательно пригодились обнаруженные в недрах холодильника сосиски — задубенелые и покрытые толстым слоем льда, но зато в натуральной оболочке, дорогие и вкусные. Мартин при помощи ножа отковырял две, потом подумал и прибавил к ним еще парочку. Ведь судя по тому, что к картошке никто не прикасался — сковорода была полнехонька, — Льельс тоже еще не ужинал. Поели в тишине — омега от своей тарелки даже глаз не поднимал и вообще выглядел совсем не таким, как вчера: не нагличал, замкнулся и как-то, что ли, повзрослел… — Тебе сколько лет, Льельс? — решил уточнить Мартин. Омега усмехнулся криво: — Уже имею официальное право трахаться и рожать детей, но пока не могу свободно распоряжаться собой. Мартина тоже всегда смущал этот момент в законодательстве. Согласно ему омеги, в отличие от альф и бет, которые получали все права в восемнадцать, могли считаться совершеннолетними лишь после двадцати одного. И при этом имели возможность выйти замуж уже в шестнадцать… Действительно… хрен-брюле какое-то. Следствие пока не изжитых общественных устоев, сохранившихся со старых времен, когда омеги были в куда более зависимом и ущемленном положении… — Ты… учишься где-то? Или?.. — Отучился уж! — неожиданно отрезал Льельс и, резко встав из-за стола, ушел. Вот и поговорили… Мартин помыл посуду, принял душ и, отчаянно зевая, пошлепал по коридору в сторону спальни. Через открытую дверь в гостиную на мгновение стал виден Льельс. Он опять сидел на полу перед телевизором, а рядом с ним притулился Плюш. Предатель! Даже ухом в сторону Мартина не повел, а ведь обычно рогатому душу готов был продать за то, чтобы оказаться в святая святых — в хозяйской спальне. Вот что с неокрепшими умами и душами пачка мороженого делает! Кстати, запас завтра надо бы пополнить… Так, с мыслями о сладком, Мартин и отрубился. И, наверно, только этим и можно было попытаться позднее объяснить те сны, которые тут же посетили его. Началось-то все вполне невинно: Льельс кормил Плюша крем-брюле. Пес сначала вычистил миску, а затем принялся лизать Льельсу руки, испачканные в сладком лакомстве. Омега смеялся, потом, забавляясь, стал нарочно пачкать себя мороженым… Везде… И как-то вдруг оказалось, что он голый, а Плюш… А Плюш уже и не Плюш, а сам Мартин, Единый спаси и сохрани! Кожа Льельса под языком и губами была теплой, очень нежной, гладкой и… сладкой, кофейно-молочной. Мартин вылизывал ее — все складочки и округлости — и глухо стонал от возбуждения, которое туманило мысли, билось бешеным пульсом, скапливалось в паху, обещая вскоре взорваться мощнейшим оргазмом. Льельс — тот, что во сне — засмеялся тихо и порочно, извернулся, навис над перевозбужденным пахом Мартина и, прежде чем вобрать его член в рот, с усмешкой томно выдохнул: — Ты такой вкусный! Мартин выгнулся, кончая, и… проснулся. В комнате было черным-черно — задернутые с вечера плотные шторы не пропускали ни лучика. Сердце колотилось, дыхание сбивалось, подушка под шеей была неприятно влажной. Фух! И приснится же в сорок-то лет такое вот «порно-порно-весело-задорно»! Мартин нервно шевельнулся и… И вдруг с ужасом понял, что в постели не один! Рванувшись, он привычно нащупал выключатель. Лампа на прикроватной тумбе зажглась, разом осветив и самого Мартина — голого и все еще возбужденного, — и отброшенное в сторону одеяло, и… недовольно щурящегося Льельса… — Ты! — выдохнул Мартин и саданул кулаком по матрацу. — Ты! — Только не ври, что не понравилось! Мартин вскочил на ноги и начал судорожно натягивать на себя хоть что-то, что могло скрыть его наготу: первыми подвернулись треники, в которых он вчера, стесняясь своего старенького домашнего халата, и пришел в спальню из ванной. — Зачем все это, Льельс? Зачем… так? — А как надо было? Омега смотрел с вызовом, но Мартин опять, уже во второй раз за сегодняшний день, увидел, как начинают гореть его щеки. А еще истинное состояние омеги выдавали руки — дрожание пальцев и нервные движения возле паха, который Льельс явно очень хотел прикрыть, но не позволял себе, продолжая играть выбранную роль лихого и опытного соблазнителя. — Зачем?.. — повторил Мартин и уселся на край кровати, уткнув лицо в ладони. — А то не ясно! — вдруг выкрикнул Льельс, и матрац под задницей у Мартина заколыхался так, словно омега в раздражении запрыгал по нему или просто резко задвигался. — Что за вопросы, святой отец? А то мне с самого начала не было ясно, что ты на меня запал! А то я твоих взглядов не видел! А то я не понял, за каким хреном ты меня к себе домой приволок и с комфортом устроил! — Я что, разве что-то требовал от тебя? Я к чему-то тебя принуждал?! — ответно взорвался Мартин, разворачиваясь к Льельсу и вновь ударяя кулаком по кровати. — Лучше бы принуждал! — еще громче выкрикнул тот, и лицо его искривилось так, что стало ясно: омега вот-вот заплачет. — Такие правила игры мне были бы понятны! А по тем, что предлагаешь ты, я играть не умею! Что тебе от меня надо, если… если не это? Что?! Сказать, что Мартин растерялся, значило не сказать вообще ничего. Льельс все повернул как-то так, что теперь действительно казалось: именно он, Мартин — служитель Единого бога, куда более взрослый по сравнению с юным омегой разумный бета — виноват в том, что не расставил точки над «i», не объяснился, заставил Льельса думать… Единый и вся небесная рать! — Я… Я просто пожалел тебя. Не мог оставить на улице, позволить и дальше… Мне показалось, что я в ответе за тебя, Льельс. И да, ты прав. Наверно, если бы ты не был для меня сексуально привлекателен, мои действия в отношении тебя могли бы быть… иными. Но… Но я бы никогда! Понимаешь? Никогда не стал бы требовать с тебя… То, что ты подумал обо мне… Это для меня оскорбительно и вообще… ужасно! А уж то, что ты сделал! Короче говоря, теперь тебе придется… — Придется! Это точно! — вдруг перебил Мартина Льельс и резко вытер ладонями слезы и сопли. Глаза его горели ненавистью и отчаянием. — Теперь, если ты, святой отец, выставишь меня, я тут же попаду в долбаный интернат для трудных подростков, потому что мой алкоголик-отец, чтоб ему век в огне адском гореть за все, что я от него видел, вчера утром все-таки помер! Я в больнице был и еле удрал от добрых докторов, которые так и мечтали обо мне позаботиться. Потому что мне, блядь, до совершеннолетия еще как до Луны пешком — два с лишним года. А в интернат я не поеду! На хуй! Уж лучше в петлю! Ты, святоша хренов, и понятия не имеешь… — Не матерись, — устало буркнул Мартин и потер лоб напряженными пальцами. Льельс был не прав: о том, что творится в подобных заведениях, Мартин знал распрекрасно и немало сил положил, чтобы ситуацию изменить — привлечь спонсоров, волонтеров, просто внимание общественности. Чтобы у детей, содержавшихся там, оставался шанс стать нормальными людьми. Чтобы они не перемещались плавно из интернатов в тюрьмы… Рогатый и все его прихвостни! От одной только мысли, что Льельс тоже окажется в одном из таких интернатов — с его-то характером и внешностью! — стало не по себе. Но как быть? Куда его деть на те два с половиной года, что остались до совершеннолетия? Попытаться оформить опекунство? Ну… вариант. «Мы в ответе за тех, кого приручили». Но большой вопрос: получится ли? Был бы Мартин бетой замужним — другое дело! Но никого подходящего он так и не встретил… Да и думалось о создании семьи все реже — стало казаться, что время уже упущено… Неожиданно в голову пришла мысль, что на самом деле наиболее простым решением вопроса с отправкой Льельса в интернат для трудных подростков как раз стал бы брак… Но что скажет начальство? И что станут думать о святом отце Зиверсе прихожане, если он возьмет себе в мужья омегу, которого, похоже, знают в лицо чуть ли не все полицейские в городе и который младше потенциального супруга на двадцать с лишним лет?! Одно слово — хрен-брюле какое-то! Мартин решил пока что подумать о другом: — На что вы с отцом жили? Нахохлившийся Льельс, который все-таки укутался в одеяло, только дернул плечом: — На его пенсию. И на то, что я зарабатывал иногда. — Чем? — У Мартина засосало под ложечкой: неужели постельный опыт мальчишкой был получен за деньги? Льельс глянул и оскалился злобным крысенышем — явно понял, о чем Мартин подумал: — Я не шлюха, понял?! У шлюх таких рук не бывает! — Омега протянул к Мартину дрожащие пальцы, и тот только теперь по-настоящему разглядел их: под короткими ногтями неотмываемая мазутная чернота, на обеих кистях, но на правой особенно, мелкие шрамы и следы от ожогов. Руки рабочего человека, а не постельной игрушки. Повинуясь душевному порыву, Мартин взял ладони Льельса в свои и сжал, согревая и успокаивая. — Расскажи мне о себе хоть что-то, малыш, и я постараюсь тебе помочь. Просто потому, что считаю это правильным, а не потому, что мне что-то от тебя надо. И Льельс, немного побрыкавшись, рассказал. Все было обыденно, но оттого не становилось менее трагичным. Счастливая семья, центром которой, вне всяких сомнений, был папа Льельса. Его внезапная гибель под колесами автомобиля, когда его сыну едва исполнилось пять. Алкоголь, при помощи которого оставшийся без своего истинного альфа начал глушить душевную боль. В итоге Льельс рос предоставленный самому себе. Дома почти не появлялся, чтобы не сталкиваться с теряющим человеческий облик родителем. Была школа, в которую Льельс ходил просто потому, что там были бесплатные обеды и добрый учитель по родному языку, который почему-то с юным омегой постоянно дополнительно занимался и всячески его опекал. И была дворовая компания, в основном состоявшая из альф и бет. Не худшая. Без наркоты или какого-то особого хулиганства и воровства. Из увлечений — в основном мотоциклы. Техника была старой, постоянно ломалась, а потому компания дни напролет занималась тем, что немного каталась, а после долго чинилась. Увлечение это дало Льельсу что-то вроде профессии. Официально на работу его не брали — мал был, но знакомые в разных мелких мастерских периодически подбрасывали рукастому и толковому омеге то или иное задание. После окончания школы стало проще: Льельс даже устроился работать на постоянной основе, но глупо попался на том, что взял один из особо запавших в душу мотоциклов покататься. Естественно, без спросу и, естественно, со всеми вытекающими последствиями в виде заявления в полицию и последующего увольнения. — Отец тогда запил в очередной раз, — рассказывал Льельс, глядя в сторону, — вот я и дурканул. Захотел оторваться как следует. Пар спустить. А там как раз такой байк стоял! Твой по сравнению с ним — полный отстой! — Но-но! — пригрозил Мартин, который своего железного коня искренне любил. Льельс улыбнулся, сверкнув своим немного косеньким передним зубом и встал с кровати, тем самым явно завершая «дозволенные речи»: — Точно поможешь и взамен ничего не потребуешь? — Точно, — решительно кивнул святой отец Зиверс, стараясь не смотреть между складками наброшенного на плечи омеги одеяла. Льельс качнул головой и вдруг шагнул ближе, потянулся и огладил Мартину правую лопатку. — Эй! — шарахнулся тот. — Решил пощупать — не режутся ли у тебя крылья ангельские. — Иди уже отсюда… исследователь! И чтобы больше никогда не лез… — А вот этого, — Льельс нагнулся так, что его медовые глаза оказались совсем близко, напротив, и Мартин отчетливо увидел, как в них пляшут веселые демонята, — я тебе, святой отец, обещать не стану. Ибо грешен. А твоя праведность уж слишком соблазнительна… Как и ты сам. Мартин разинул рот, чтобы возмутиться, но тут Льельс выпрямился, и одеяло, в которое он кутался, с тихим шуршанием сползло на пол. В этот момент совсем не святой отец Зиверс с грохотом, который, кажется, был слышен даже Плюшу на кухне, захлопнул рот, стискивая челюсти, чтобы не выдать себя стоном отчаяния. А Льельс с прежней коварной усмешкой развернулся и танцующей походкой от бедра направился к выходу из спальни. Нежная, мягкая даже на вид шерстка узкой полоской сбегала вдоль позвоночника к расселине между маленькими ягодицами совершенной формы, их круглые половинки упруго подрагивали при каждом шаге, а разместившиеся над ними ямочки так и притягивали взгляд… — Единый спаси и сохрани! — все-таки не сдержавшись, проскулил Мартин и зажмурился. За бессонный остаток ночи он успел не раз помолиться Единому, неоднократно помянуть рогатого, раз сорок обругать себя и Льельса, а еще сбегать к зеркалу, чтобы посмотреть, что же в его внешности могло показаться юному омеге соблазнительным. Вот что?! Мартин всегда считал себя обычным: среднестатистический бета с волосами распространенного русого цвета и серо-голубыми глазами, довольно высокий, крепкий, но не вот тебе что-то брутально-аховое. Лицо тоже ничем не примечательное, уже давно утратившее юношескую округлость и свежесть, ставшее угловатым. Густая бородка, которую Мартин подстригал довольно коротко, успешно прятала старую, полученную еще в детстве, отметину на подбородке — шрам от падения с велосипеда. В общем, совсем не урод, но и не секс-символ, способный привлечь такого красавчика, как Льельс… Врет? Но зачем, если Мартин свою помощь ему и так уже пообещал?.. Просто для того, чтобы посмотреть, как «святой отец», попавшись на крючок, дергаться будет?.. Чтобы потом, когда скучно станет, сказать: «Хрен тебе, Мартин, а не брюле?» По итогам этих невеселых размышлений был выработан четкий план: надо узнать все про возможное опекунство и найти Льельсу какое-то занятие, чтобы времени на глупости оставалось по минимуму! Вопрос с работой решился проще всего: один из прихожан Мартина держал довольно большую автомастерскую, где обслуживал помимо прочего и мотоциклы. Навыки Льельса оказались не мифическими, а совершенно реальными — несмотря на возраст, механиком он был действительно опытным и умелым, а за его поведение Мартин взял ответственность на себя. Документы для опекунского совета тоже были подготовлены и отправлены. Теперь оставалось ждать ответа, но опыт других прихожан храма на Удольной, где и служил старшим пресвитером святой отец Зиверс, говорил, что процесс это небыстрый. Время шло, и жизнь, в которую Мартин сам, своими руками затащил непутевого Льельса, стала обретать некоторые формы и даже равновесие… И все было бы ничего, если бы не одно существенное «но»: проклятый омега, похоже, действительно решил постоянно держать бедного Мартина в тонусе и то ли соблазнял на самом деле, то ли просто «троллил». В ход шло все! И «забытая» открытой дверь в ванную. И привычка по утрам появляться на кухне в полуголом виде — сонным, теплым и расслабленным. И якобы случайные прикосновения. И, главное, взгляды, от которых у Мартина натуральным образом начинало плавиться в штанах. Молитвы не помогали, а Единый со своих многочисленных изображений смотрел на слугу своего, как тому казалось, с откровенным недовольством: мол, сам заварил, сам и расхлебывай, я-то тут при чем? Пауль, который заехал к Мартину «на работу» с очередными жалобами на жизнь (Кайо был беременным и изводил супруга просьбами, которые альфа называл не иначе, как «срань господня», но при этом неизменно удовлетворял), и тот подметил, что «братец нынче какой-то не такой», и, почуяв поживу, начал докапываться. Святой отец Зиверс крутился как грешник на сковородке, но взявшего след брата с пути не сбил, так что в один из вечеров Пауль коварно заявился к Мартину домой, где и обнаружил совершенно офигевшего от появления такого гостя Льельса. — Мёб и правда твой родной брат?! — спросил этот юный паршивец, когда Пауль все-таки убрался, подхихикивая сытой гиеной и с пакостным пониманием косясь на взбешенного Мартина. — Уж какой есть! — огрызнулся тот. — Поверишь — не выбирал! — Ой, всё! — возвестил восторженный Льельс и ускакал в свою комнату, откуда незамедлительно начал названивать приятелям, всякий раз начиная разговор одной и той же фразой: «Ты не поверишь!». Итог был предсказуем: чуть позже, под принесенную прямо в кабинет, где Мартин пытался готовиться к завтрашней проповеди, щедрую порцию крем-брюле, Льельс озвучил просьбу о «контрамарочках». И естественно, Мартин в конце концов пообещал ему все и даже позвонил по-прежнему мерзко гиенившему Паулю. Тот свободный проход на ближайший концерт MobiuStrip, понятно, гарантировал, но попутно высказал некоторые условия: — Только ты своего «рецидивиста» сначала к парикмахеру, что ли, своди. А то у него такой видос, будто он сам себя оболванил и получилось, ясен пень, херово. Хуедрын какой-то, а не… — На себя посмотри! — рыкнул Мартин и отключился. А после задумался, хлопнув себя затихшим телефоном по губам. Действительно! Парикмахер! И одежда, чтобы модная! Льельс ведь молоденький омега! Ему важно! А Мартин совсем обо всем этом не подумал, дубина этакая! И правда — хуедрын, прости господи! Хрен-брюле на палочке… Так что в итоге дело обернулось еще и походом по магазинам, а после и посещением рекомендованного Кайо Зиверсом парикмахера, который долго охал над стрижкой Льельса, не обращая внимания на его гневные взгляды, а после к ужасу Мартина сотворил у омеги на голове нечто совершенно вызывающее — с пробритыми узорами на затылке и висках, рваной челкой и коротким ёжиком на макушке, который сразу захотелось потрогать. Впрочем, все это Льельсу реально очень шло. А главное, из его облика с изменением имиджа сразу исчезло то, что выдавало в нем неблагополучного подростка из бедной семьи. Теперь на Мартина медовыми глазами Льельса смотрел не клиент специнтерната, а кокетливый и уверенный в своих чарах омега. Очень молодой и очень сексуальный. Даже, пожалуй, гламурный… Правда, эффект этот пропал, стоило Льельсу заговорить: — Очешуеть! — возвестил этот сын автосвалок и дешевых мотомастерских на весь салон, и Мартин схватился рукой за лоб: воспитывать и воспитывать! Полученные от Пауля «контрамарочки» Льельс тут же куда-то уволок — видимо, своим дворовым приятелям. Мартин был уверен, что с ними на концерт MobiuStrip он и пойдет, однако Льельс вернулся домой, торопливо переоделся во все новое и модное, а после вопросительно уставился на утешавшегося очередной порцией крем-брюле Мартина: — Ты чего сидишь пеньком? Мы ж опоздаем! — Мы?! — поразился Мартин. — А ты что, со мной не пойдешь? До этого бодрый и веселый Льельс сразу стал похож на побитую собачонку, и Мартин вздохнул: — Я думал, тебе с ровесниками веселее… Льельс, мгновенно оживившись, закатил глаза и только ногой в новом ботинке притопнул: — Собирайся, дедуля! Думал он, понимаешь! И все было просто здорово. И музыка, которая неожиданно стала для Мартина совсем другой просто потому, что слушал он ее вместе с Льельсом, и сам омега — юный, непосредственный, полный восторга… И красивый настолько, что на него пялились, принюхиваясь, казалось, все альфы в огромном зале. Ближе к завершению концерта Льельс, правда, как-то погас, побледнел и явно стал нервничать. Мартин не понимал почему до тех пор, пока к нему не протолкался охранник-альфа в черном и не рыкнул злобно в ухо, что только полный болван может позволить течному омеге заявиться на рок-концерт: — Уводи мальца, пока его не порвали в клочья! И тебя, тупака, вместе с ним! Одно слово — бета! Льельс, которого Мартин прижимал к себе, проталкиваясь через толпу к выходу, весь пылал и уже явно плохо соображал — в окружении тысяч мощных запахов накрыло его стремительно и сильно. На них все чаще оглядывались. Из толпы то и дело тянулись чьи-то руки. А какому-то альфе с мутным взглядом, который решительно заступил Мартину дорогу, пришлось для вразумления даже дать в нос… И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы вдруг рядом не появилось несколько молодых альф и бет в грубых косухах, которые обступили плотным кольцом, отсекая посторонних. Они-то и помогли Мартину вывести внезапно потекшего омегу из зала без особых происшествий, а после доставить его до припаркованного мотоцикла. Совершенно потерявшийся в инстинктах Льельс буквально лип к Мартину, совался носом ему в шею, отирался. От этого было дико неловко и в то же время столь же дико приятно. — Балда малолетняя, — рыкнул на Льельса, попутно зажимая себе нос, один из помогавших Мартину альф. — Говорил же ему: чую, вот-вот начнется! А он: я побывать на концерте Мёба всю жизнь мечтал. Успею сходить! Успел, дурик! — Вы?.. — Мартин протянул альфе руку, чтобы поздороваться и попутно поблагодарить. — Друг ему уж много лет. Зовут Бьорн. И все ребята здесь — тоже Льельсу друзья. — Спасибо, что помогли. А то я-то со своим малочувствительным носом да еще в толпе не понял ничего. А он и не сказал. — Да чего уж! Спасибо вам. За билетики. И за Льельса. Ему с вами повезло. — Чего не скажешь о вас, святой отец, — гундосо хмыкнул другой альфа. Мартин глянул — парень тоже старательно зажимал себе нос. — Льельс — тот еще подарок. Характерец! В башке ветер, в жопе свист. Но он хороший, правда. Просто крепкая рука ему нужна, чтобы не дурил. — Так что вы уж держите его, святой отец. И сами держитесь, раз вам Единый такое вот чудо подсуропил, — с усмешкой завершил разговор Бьорн, кивая на Льельса, который в этот самый момент откровенно полез к Мартину в штаны. — Бывайте. И приятной ночки. — Эмм… — промямлил Мартин уже в спины парней, пытаясь унять юного супостата. Твоего ж папу! И что теперь с ним делать? До дома добирались сложно. Льельс жарко дышал в шею, иногда принимаясь ее лизать; прижимался, давая ощутить свой крепкий стояк; пользуясь тем, что предмет его интереса еще и мотоциклом должен управлять, все-таки расстегнул Мартину ширинку и теперь хозяйничал там, возбужденно пристанывая. На пути к квартире, слава Единому, никто не встретился. Плюш кинулся лизаться, но Мартину было не до него — другого бы «лизуна» унять. Первое, что пришло в голову — душ, в который Льельса и пришлось запихать первым делом. Немного охолонуться. А дальше… Дальше перед мысленным взором Мартина простиралась жаркая и влекущая бездна. Цепляясь остатками разума за ее край, он еще попробовал найти какой-то выход — позвонил брату, куда более опытному в амурных делах и разумному в силу незаинтересованности в засранце Льельсе. Пауль, только что отыгравший концерт, был усталым, но после первых же слов брата изрядно возбудился: — Спрашиваешь, что делать? Ты — меня? Ну, Мартин, ну, ты, блядь, насмешил! Ты ведь постарше меня будешь, и что, до сих пор не знаешь, как поступить с течным омегой, который всю дорогу лез к тебе в штаны? — Вот именно что постарше! Зачем ему бесплодный бета, древний, как говно мамонта, когда вокруг… — Стоп! — сказал Пауль и, кажется, закурил — звуки в трубке были соответствующими. — Какой, на хуй, «вокруг», Мартин, пельмень ты контуженный? Кто — «вокруг»? Вот были вокруг те чуваки — приятели Льельса, которые помогли тебе его из зала вытащить. Молодые ебливые альфы, насколько я успел вкурить. Так? — Так, — мрачно согласился Мартин, пропуская мат мимо ушей — все внимание сосредоточилось на том, что делается в ванной. — И что? Твой «рецидивист и угонщик», может быть, так и норовил кого-то из них за член ухватить? На ком-то из них вис? Кому-то немедленно зад подставить мечтал? — Нет, — чуть бодрее промямлил Мартин, припоминая: а ведь действительно! — А у мелкана течка! — тем временем продолжил Пауль. — Он сейчас весь на инстинктах. И они, если верить твоей, братец, кривой логике, должны ему в маковку дятлом зашкваренным долбить, чтобы он тащил в койку альфу помоложе и похуястей, а не бету вроде тебя. И все же вис Льельс только на твоей тушке! Никаких выводов из этого сделать не хочешь? Ничего такого особенного про него и про себя не вкуриваешь? — Вкуриваю, — еще бодрее ответил Мартин и принялся выпутываться из одежды, попутно пытаясь скинуть с ног ботинки. Принялся… и вдруг замер, придавленный новой мыслью: — Но дети… Он же наверняка захочет детей, а я… — А ты! — передразнил Пауль тоном гундосого дебила. — Открою тебе тайну великую, братец: нынче не только Единый, но и искусственное оплодотворение творит чудеса. Так что завязывай жевать сопли, хватай «рецидивиста» своего за его славную течную жопку и тащи в кроватку. Только… — Пауль запнулся, а потом все-таки заржал, явно не сдержавшись. — Только валокординчику с собой прихвати. А то, чую, заездит он тебя, братец. Ох, заездит! — Иди на хрен, Пауль! — рявкнул святой отец Зиверс и отбил звонок. Стащив с себя остатки одежды, он торопливо помолился, смущенно косясь на собственный бодро торчащий член, и шагнул в ванную комнату, где через секунду оказался в объятиях мокрого после душа и уже совершенно ничего не соображающего от страсти омеги. — Я старый болван, — сообщил Мартин Льельсу прямо в губы, перед тем, как поцеловать в первый раз, — но я тебя люблю, малыш. И хочу так, что тормоза отказывают. Льельс в ответ не сказал ничего, лишь сладко вздохнул и крепко обвил Мартина руками и ногами, когда тот подхватил его под «жопку», чтобы отнести в спальню — все, как и велел опытный брат-греховодник. Собственно, раньше с течными омегами Мартин бывал не раз — многие не связанные узами омеги предпочитали в эти моменты не альф, от которых можно было случайно залететь, а именно бет. Единый такого рода контакты свободных от обязательств людей грехом не считал. И даже для служителей культа из числа обычных священников, а не монахов, исключения в этом смысле не делал. В конце концов, сам ведь создал своих детей такими, какие они есть: со всеми их физиологическими особенностями и рожденными ими сложностями. Гон у альф и течка у омег диктовали свои правила, с которыми глупо было не считаться… Однако прежние встречи такого рода переживались Мартином вполне себе спокойно, без крышесносных эмоций, а вот с Льельсом всё ощущалось совсем иначе! По понятной причине: речь ведь шла не только о нуждах тела, а в первую очередь о душé. И какой дурак громогласно, в присутствии нескольких свидетелей, митинговал, что беты — существа сильным эмоциям не подверженные, к большой любви неспособные и для жаркого секса не сильно пригодные? Кажется, этого дурака звали святой отец Мартин Зиверс? Ха-ха! Три раза ха-ха! Жар, в котором сладко плавился Льельс, поглотил и Мартина, заставляя его забывать обо всем: и о своих сомнениях и комплексах, и о том, что о нем после будут думать люди вокруг. Прав был Пауль: какое там «вокруг»? Какое ему, Мартину, дело до этого самого «вокруг», когда все самое важное рядом — под руками, кожа к коже, губы к губам? Льельс стонал и изгибался, глядя на Мартина из-под полуприкрытых ресниц. Приподнимал бедра, приглашающе разводя стройные ноги, притягивал к себе, впиваясь пальцами. — Люблю тебя, — повторил Мартин и с замиранием сердца коснулся влажного входа в омежье тело. Льельс зажмурился и тихо взвыл, подаваясь навстречу ласке. — Сейчас, — пообещал Мартин, придвигаясь. — Сейчас, мальчик мой. Какой же ты у меня… Член вошел в готовое принять его отверстие сразу, весь, до конца. Мартин на секунду замер, наслаждаясь этим первым проникновением, запоминая ощущения, а после задвигался, постепенно наращивая темп и наблюдая, как меняется выражение лица Льельса — из нетерпеливо-жадного в полное томного тягучего наслаждения. Омега теперь не требовал, а отдавался, не хватал Мартина, а гладил себя — живот, яркие горошины сосков, совершенный по форме член и уже подтянувшиеся яички. Первый оргазм накрыл Льельса очень быстро. А после пришел новый. И еще раз. Сам Мартин следовать за омегой не спешил, прекрасно понимая, что ему-то как раз крайне важно силы свои беречь, что впереди еще не один час и даже не один день течного марафона. Да, самый сложный и насыщенный период обычно заканчивался относительно быстро. При условии, что все шло верно, и омега оказывался полностью удовлетворен партнером, первая волна нестерпимо жаркой страсти спадала уже часов через пять. Но в последующие дни желание ведь тоже будет периодически накрывать омегу, и он станет требовать от партнера новой порции секса. Альфам в этом смысле было проще — вязка давала им время отдохнуть, а течный омега в это время получал от узла особое удовольствие. Но Мартин был бетой, а потому отдавал себе отчет, что для удовлетворения Льельса ему потребуется все мастерство, все силы и вся выдержка… — Пометь меня, — вдруг выдохнул Льельс, сбивая Мартину весь настрой. — Хочу стать твоим совсем, полностью. Как там? В горе и в радости? И главное, не потому, что истинность вариантов не оставляет, как было у моих родителей, а потому… Потому что любовь. Потому что ты любишь меня, Мартин. И потому что я тоже… Я тоже люблю тебя! Видишь, оказалось совсем не сложно сказать это, а я все боялся… Давай. Вот здесь, — Льельс провел пальцами у основания шеи и улыбнулся чуть смущенно и по-прежнему жарко. — Но беты… — заблеял Мартин, чувствуя, как его возносит к небесам на облаке счастья — Льельс сказал, что тоже любит! Тоже! Любит! Его, Мартина Зиверса! И все же… — Беты же никогда… — Пометь! И Мартин не нашел в себе сил отказать. В тот момент, когда его зубы — совсем не такие острые как у альф! — проткнули кожу, а язык ощутил вкус омежьей крови, Льельс выдохнул и как-то по особому сжался вокруг него, лаская внутренними мышцами. И Мартин не выдержал, кончил. Да так ослепительно ярко, что даже слезы на глаза навернулись! — Ну что ты, — нежно проговорил Льельс и лизнул Мартину щеку. — Теперь все будет хорошо, а не так, как раньше, когда сплошная хрень… — Хрен-брюле, — постыдно хлюпая носом, отозвался Мартин. — Точно! — вдруг радостно воскликнул Льельс и завозился, выбираясь из кровати. А потом… То, что началось потом! Рогатый и все его прихвостни! Когда Льельс вернулся в кровать, святой отец Зиверс сразу понял, что следующие часы своей жизни он станет вспоминать до самой смерти. И всякий раз будет ему от этого стыдно… и сладко. Во всех смыслах. Потому что негодник Льельс приволок с кухни не что-нибудь, а здоровенную пачку мороженого! И когда обмазанный сладким лакомством член Мартина — в точности, как в том его «мокром» сне! — скрылся во рту довольного омеги, стало ясно, что хрен (о да!) бывает брюле не только когда все плохо и противно, но и когда все просто прекрасно… Так, как и не снилось!

***

Примерно через месяц после того, как у Льельса закончилась течка, Мартину Зиверсу позвонили из городского опекунского совета и сообщили, что нет никакой возможности оставить для дальнейшего проживания у него — одинокого беты! — несовершеннолетнего омегу по имени Льельс Келлер. — Юноша должен быть немедленно отправлен в интернат соответствующего назначения, — нудел в трубку чей-то голос, но Мартин вместо того, чтобы впасть в трагедию, лишь широко улыбнулся. — Простите, но ваша информация устарела, — сообщил он, выбрав момент, когда тип на том конце провода заткнулся, чтобы набрать воздуха. — Не Льельс Келлер, а Льельс Зиверс. — Что? Позвольте, но как я должен это понимать?.. — начал по новой «разводить пары» звонивший, однако Мартин и не подумал тратить на него свое воистину драгоценное время. Ведь в этот самый момент Льельс как раз закончил выводить толстыми линиями из мороженого поперек своего голого живота слово «муж», а после поднял на Мартина полные пляшущих демонят глаза и улыбнулся.