Ионический, дорический, коринфский, мучительный

Праксис Муза, поведай о том многоопытном муже... Подождите-ка. Эта история начинается вовсе не так. Жил один человек в Нантакете... Ближе по духу, но все же не совсем то. Давным-давно жили-были мужчина и женщина, и на самом деле они были греческими богами, которым уж точно следовало бы найти занятие получше, чем спать друг с другом, но наследственная тупость, разыгравшиеся гормоны и мелочь, называемая судьбой, продолжали сводить их вместе, несмотря на то, что женщина состояла в нечастливом браке с другим мужчиной, у которого был свободный доступ к раскаленному металлу, а ее любовник был слишком занят, убивая людей множеством кровавых и славных способов, и едва ли уделял их отношениям то внимание, какого они заслуживали. Вот, более-менее. Не Гомер, но вполне сойдет. И несмотря даже на множество неурядиц, способных пошатнуть отношения — таких, как неверность, инцест и назойливая родня, — они все равно оставались относительно верны друг другу во время до ужаса глупых войн, случайных романов и любовных треугольников, семейных ссор и всей этой штуки с погружением богов в забвение. Они не жили долго и счастливо. Однако у них был поразительно классный секс. В конце концов: разве не в этом вся суть удачных отношений? Анадиомена В зависимости от того, как вы смотрите на такое, они были предназначены друг для друга. Его родила от Зевса Гера — и наверняка ненавидела сына с самого рождения. Ну, ученым пока недостает точных данных насчет того, когда именно его родители начали испытывать к нему отвращение и страстно желать, чтобы его переехало колесницей, но, так или иначе, он не нравился почти никому в семье: кроме его дядюшки, Аида, которому просто нравилось само то, что племянник исправно снабжает его мертвецами. И Афродиты, которая тоже была частью семьи, — его сводной сестрой или пра-тетушкой, в зависимости от того, как вы смотрите на генеалогию. По рассказам одних, ее родила Зевсу Диона, а значит, она была Арею сводной сестрой, и этим отлично вписывалась в традиционные семейные ценности греческих мифов. Но, как ни жаль, это — более нормальная, а значит, и менее вероятная история ее рождения. По другим рассказам, она родилась из больше ненужных гениталий своего отца, когда Крон отрезал их и выбросил в море, прежде чем перепихнуться с родной сестрой и сделать ей Зевса, который в будущем повернется к нему спиной и сам избавится от отца, а затем перепихнется уже со своей сестрой. Мораль истории: не выноси сор из избы. Или, как вариант: спать с сестрой, может, поначалу неплохо, но в конце все скорее всего будет очень хреново. И, наконец: когда твой отец настолько неадекватный, как у Арея, в том, чтобы спать с собственной пра-пра-тетей, нет уже совсем ничего особенного. Пандемос Они не встретились в милом духе «мальчик видит девочку и втрескивается по уши, а потом они резвятся вместе в залитых солнцем полях». Начать с того, что поля, по которым привык разгуливать Арей, как правило, полны не цветов и солнечного света, а скорее — трупов и людей, которые вот-вот станут трупами. Кровь, в конце концов, скользкая, и если побежишь — сразу застрянешь ногой в чьем-нибудь распоротом животе. Вместо этого они повстречались на семейном ужине — одном из этих ужасно неловких собраний, во время которых половина народу за столом вот-вот готова схватиться за столовый нож и прирезать своих родных и близких по тайным, но очевидно важным причинам, а другая половина просто умоляет про себя, чтобы все прошло без лишнего кровопролития. Тем конкретным вечером Арей побился со своим дядюшкой-богом об заклад на отсутствующие части тела и намеревался выиграть, даже если для этого пришлось бы отрубить что-нибудь у самого себя. Следом он поймал ее взгляд (или, скорее, она — его), и все его прочие планы на вечер можно было выбрасывать в окно. Ему уже доводилось ее видеть раньше — сложно упустить из виду самую потрясную женщину, которую вообще встречал в жизни, даже если подозреваешь, что она — не твоего уровня, и к тому же годится тебе в бабушки (или даже прабабушки; он тоже слышал о семейном древе, но этого было недостаточно, чтобы он перестал пялиться на ее сиськи). В конце концов, Арей был мальчишкой только по меркам Олимпа, и было не слишком сложно убедить его, что в будущем его могут ждать куда более интересные штуки, чем очередной глоток вина и несколько споров насчет благородства войны. Что касается Афродиты, она была пьяна и ей было скучно, да и выбор-то был только между ним и Гермесом — а столько она еще не выпила. И вот, он был очарован, она — заинтригована, и как-то так вышло, что они запланировали перепихнуться сразу после того, как Гера прекратит попытки забить Зевса до смерти его собственным стулом. Эпитрагидия Все должно было пройти ужасно; раз уж Арей был грубым и агрессивным, с привычкой оставлять своих партнеров осыпать его оскорблениями, пока они выбирались из его постели, а стандарты у Афродиты точно должны были быть куда как выше, учитывая, что она была покровительницей этого самого занятия. Все должно было быть неловко; потому что сколько бы раз каждый из них не делал это раньше, друг с другом это у них было впервые, и они не знали друг о друге целую кучу вещей. Всегда создает проблемы, когда понимаешь, что партнер определенно не хочет, чтобы твой язык залезал вон туда, и ничего не остается, кроме как подбирать свою одежду и стараться не смотреть друг другу в глаза. Это должно было стать хрестоматийным примером плохих решений и скверных занятий сексом. Это должно было оказаться в одной из тех журнальных статей, с названиями вроде «Сделал ошибку? Десять причин жалеть о прошедшей ночи». Ничего из этого не случилось — и вот здесь-то все и впрямь стало очень плохо. Гетайра Это должна была быть просто интрижка на одну ночь. Никто из них не был склонен связывать себя обязательствами, и с учетом семейного анамнеза было неудивительно, если бы они предпочли держаться подальше от брака или чего-то хоть отдаленно на брак похожего. Это не ограничилось одной ночью. Не кончилось ни за неделю, ни за месяц, ни даже за десять лет. Набрало разбег и больше не останавливалось. В какой-то момент они позабыли, когда это началось, и им казалось, словно так оно всегда и было. Они были вместе и не могли вспомнить, когда было по-другому. Они виделись днем, на полях сражений, в храмах и на Олимпе, где скрывались от Геры, которая могла стать помехой, когда дело касалось добрачного секса. Они виделись по ночам — там, где угодно и так, как угодно. Они могли прекратить это в любой момент, стоило им захотеть. Им следовало прекратить это. Ему, в самом деле, и так уже хватало причин, по которым семья его ненавидит, а она была не в том положении, чтобы бросать вызов семье в чем бы то ни было. Следом все сделалось только хуже. Деспина Боги Греции славились многим. Храбростью, честью, красотой, силой, воинской доблестью, созиданием, разрушением и кучей прочих героических качеств. Никто и никогда не утверждал, будто они славились здравомыслием. Зевс, владыка богов, был точно так же и владыкой монументально идиотских решений, которые могли показаться хорошими, только если не задумываться о них лишние пять секунд или около того. Например, можно допустить, будто Зевс был прав, полагая, что наличие такой горячей родственницы, как Афродита, может вести к раздору в семье — учитывая семейную же склонность к междуусобицам и кровосмешению. И более чем понятно, что он собирался справиться с нею, выдав ее за кого-нибудь, кто мог бы, по мнению Зевса, держать ее в узде. Ни из единой части этих рассуждений нельзя понять, почему кто-то вообще мог подумать, будто Гефест будет лучшим вариантом. Да, конечно, это совершенно разумно — предполагать, будто особа, известная своей любовью к физической красоте, будет вовеки верна тому, кто известен полным ее отсутствием. Афродита обладала многими достоинствами — в том числе была куда как умнее, чем о ней думало большинство олимпийцев, — но в ее описании нигде не нашлось бы слов «бескорыстная», «сострадательная» или «способная видеть красоту глубоко внутри чьей-то души». Если на то пошло, то стоит спросить, чем вообще думал Зевс, решив, что брак состоится, принимая во внимание его собственный опыт в этом вопросе и непокорный нрав его супруги. С учетом всех входящих, более чем неудивительно, что Афродита после свадьбы решила, что изменять куда предпочтительнее, чем хранить верность, и запрыгнула обратно в постель к Арею. Секс сделался только лучше. Каллипига У каждой пары найдется что-нибудь незабываемое; то, что определяет их именно как пару, рассказывает о том, кто они такие и как именно любят один другого. Для некоторых это обстоятельства встречи: чертово колесо, переполненная станция метро или взгляд сквозь бесконечность пространства — секунду длиной, но этого хватает, чтобы зацепиться. Другие определяют себя с помощью событий, произошедших позже по ходу отношений — допустим, романтической годовщиной или третьим свиданием, которое кончилось поцелуем и обещанием чего-то большего. По крайней мере, так говорится в почтовых открытках и рекламных роликах, и кто мы такие, чтобы им не доверять? Некоторым парам везет меньше: их определяющие моменты связаны со смущением, насилием или кучей других вещей, больше подходящих для полицейских отчетов, чем для семейного альбома. В любом случае, эта память — такая штука, которая может разбежаться по друзьям и знакомым, сделаться тостом при встрече, шуткой для своих на вечеринке с коктейлями или тем, что будут десятки лет спустя рассказывать внукам. Первое, что стоит здесь запомнить: пары почти никогда не выбирают, чем они прославятся — это просто происходит, и все. Иногда это история о первом поцелуе в пышном саду — птички поют, солнце сияет, и все вокруг переполнено счастьем, радостью и, возможно, щебетом мелких лесных созданий. А иногда это история о паре, пойманной голышом в постели под сетью, сделанной ревнивым мужем женщины — и мужская половина семейства смотрит на это, поочередно отпуская издевательские шутки и непристойные предложения. Однако некоторые воспоминания неверны, и некоторые истории исказились, и все, на самом деле, случилось не вполне так. Вот три истины, которые стоит помнить: Первое. Что бы там ни говорили, богини остались в стороне вовсе не потому, что были скромны, или пристыжены, или думали, будто им неуместно пялиться на сородичей-богов, пойманных «на горячем». Богини попросту думали, что это глупо, и если им захочется увидеть кого-то голым и связанным, они лучше сходят в один из этих храмов с красными фонарями. Второе. Никто в треугольнике не выиграл от этого. Ни Гефест с его разбитым сердцем, который в очередной раз прогнулся перед своим отцом и позволил жене вернуться домой вместо того, чтобы позволить своему дяде спать с ней. Ни Арей, которому приходилось все будущие века мириться с шуточками на поле боя, и которого любовница надолго выставила из своей постели. Ни Афродита, которая получила несколько серьезных ожогов в форме звеньев цепи, а еще четкое впечатление, что все боги-мужчины — самый что ни на есть отстой. Третье. Они знали про сеть. Как могло быть иначе? Они были не настолько глупы. Просто у них как раз была годовщина, и оба они подумали, что для них планируется невероятно романтичный сюрприз. Ничто не говорит «спасибо за классно проведенное вместе время» лучше, чем немного неожиданного бондажа. И после всех слез и расправ, после угроз мести, взяток, кровопролития, криков и наготы, они по-прежнему не расстались. Пандемос У каждого было свое мнение по поводу их отношений. Его родители не одобряли их и потратили бы больше энергии на то, чтобы помешать им (или, по меньшей мере, Арею — поскольку они бы лучше пригласили Титанов на чай, чем пожелали бы ему счастья), но Зевс был слишком занят, являясь в образе водоплавающих птиц к привлекательным поселянкам и бегая от Геры, которая пыталась поймать его на измене с упомянутыми поселянками. Гефест, само собой, испытывал некоторые чувства по этому поводу, но после сокрушительного инцидента с сетью он держал свою ненависть при себе и предпочитал делать высококачественное оружие и украшения — в надежде, что рано или поздно он отыщет способ либо убить Арея с помощью первого, либо завоевать сердце Афродиты с помощью последнего. Остальные олимпийцы разделились — одни делали вид, что эта ситуация ниже их достоинства, другие завидовали везению Арея. В итоге большинство из них просто не обращали внимания, предпочитая заниматься собственными делами и оставляя то, что было между ними двумя — чем бы это ни было — на откуп судьбе; или, точнее, Судьбам-Мойрам. Даже они не хотели вмешиваться. И потому это продолжалсь, столь же непреложное, как нить Лахезис. Порна Секс по-прежнему был классным. Они целовались посреди Трои. Они совокуплялись на Кифере и в Фивах. Они спали вместе на боевой галере в Средиземном море. Они трахались в полях на Кипре. Они осквернили храм в Афинах. Они занимались любовью в Македонии. Называйте это как угодно — они делали это. Они делали все, что только могли придумать. Они пробовали все, до чего могли додуматься смертные. Они даже экспериментировали со штуками, которыми занимались их родственники — хотя чем меньше будет сказано о том неудачном инциденте со случайным лебедем, либидо Арея и недопониманием касательно текущего облика Афродиты, тем лучше. Они не знали ни страха, ни границ, ни оков (не считая тех, что они стащили из мастерской Гефеста). Ну, возможно, одно ограничение у них все же было. Они не могли быть верны друг другу. У них были связи со смертными, с полубогами, с собратьями-олимпийцами. Но ничего из этого на самом деле не имело значения. Можно было вызвать оскорбленные чувства, но связь между ними была слишком сильна, чтобы случайные интрижки могли что-то изменить. До Адониса. Афродита никогда не простила Арея за это. Он тоже никогда не простил ее. Анозия Иногда, что бы вы ни делали, сколько бы вы ни экспериментировали, в скольких бы местах вы ни побывали, сколько бы раз вы ни ссорились, и мирились снова, и ссорились уже из-за этого, — иногда этого недостаточно. Это была его вина. Он должен был уделять ей больше внимания, и меньше — тому, чтобы срубать людям головы на поле боя. Он должен был быть не таким ревнивым. Он ни за что не должен был убивать Адониса. Это была ее вина. Она должна была дать ему понять, что, сколько бы любовников у нее ни было, он всегда вернется к ней. Она должна была чаще поддерживать его. Она ни за что не должна была позволять ему думать, что однажды она простит его. Это была их вина. Они должны были закончить с этим после того, как ее выдали замуж. Они должны были ограничиться одной ночью. Они ни за что не должны были обмениваться взглядами. Теперь им оставалось только поделить детей (Страх и Ужас — Арею; Эрос, Похоть и Неразделенную Любовь — Афродите; совместная опека над Гармонией) и истаять из записанного знания, чтобы их финал растворился в дымке забытых мифов. Столетия спустя они смотрят, как мир, который они знали, рассыпается в пыль вместе с брошенными богами и оставленным поклонением. Человечество продолжает жить дальше. В отличие от многих богов. Эпитумбидия На экране постепенно проступает изображение. Пара стоит на краю обрыва, их волосы треплет ветер. За ними поблескивает мотоцикл. Издалека доносится едва слышный плач сирен. Мальчик усмехается, выуживая сигарету из пачки и презрительно зажигая ее. Все, что он делает, исполнено презрения к обществу. Даже его кожаная куртка кричит «я ненавижу вас и ваш конформизм и хочу утопить вас всех в море крови, кишок и славы». Это довольно длинный месседж для предмета одежды, но он долго над этим работал. Девочка тем временм открывает свою сумочку и достает помаду. Она мажет губы красным — настолько соблазнительным, что пять ближайших школ запретили этот цвет на своей территории. Конечно же, это хит продаж. Океан грохочет внизу, и он обнимает ее за талию. Они смотрят на острые камни внизу. Это рискованно и символично, и, черт побери, это заводит их обоих еще сильнее. Он самоуверенно улыбается ей. — Извини за поездку. Хотел бы я, чтобы тебя не так трясло. Она улыбается в ответ красными, точно кровь, губами. — Наоборот, я люблю пожестче. Песня сирен звучит ближе. Она дрожит, и он снимает куртку, набрасывая ей на плечи. — Похоже, пора. Ты уверена, что хочешь это сделать? Она твердо смотрит на него. — Я не хочу, чтобы меня забыли. Я хочу быть знаменитой. — Крошка, — говорит он, прижимая ее к себе. — Мы станем легендами. Они отчаянно целуются. Затем шагают вперед... Стоп-кадр. Затемнение. Ничего, кроме темноты, несколько минут подряд. Затем наш объектив отъезжает назад, оставляя где-то там тела, что могут быть живыми или мертвыми, могут однажды войти в историю или расточиться в забвении, и сирен, что могут поймать их или могут найти только пыль. Приближаемся снова — и вот мы в кафе у дороги, где за столиком сидит пара. Мужчина хмурится, глядя в окно и замечая мигающие огни. — Чертова молодежь, — говорит он, поворачиваясь, чтобы рассмотреть спектакль снаружи. Он выглядит суровым, привлекательным, несмотря на шрамы, и мрачно косится на каждого, кто проходит мимо столика. Женщина улыбается ему. — Ты тоже был так же молод. — На ее руке, изящной и идеальной в солнечном свете, вспыхивает такое же идеальное бриллиантовое кольцо. — Они хотя бы пытаются. Он хмыкает: — Не очень-то хорошо. У меня получилось бы лучше даже со связанными за спиной руками. — Насколько я помню, ты уже пробовал. Взгляд, которым они обмениваются, — не обещание и не надежда на что-то новое и интересное, но близость и привычка. Это взгляд пары, которая испробовала все, людей, которые совершали друг с другом все самые прекрасные и самые ужасные вещи, и тем не менее собираются продолжать это еще несколько лет. Пара поднимается из-за стола; он обнимает ее за талию. Проходя к выходу, он опрокидывает стул — просто так. Официант недовольно смотрит на него, но немедленно тушуется от ослепительной улыбки женщины. Другой официант решает, что она улыбается ему, и в кафе начинается драка. Снаружи пара улыбается звукам ревности, гнева и разрушения, которые они оставили за собой. Если бы вы спросили их, как они познакомились, они сказали бы, что не помнят времени, когда не были вместе. Они всегда были парой. Неважно, где они были, что делали, с кем трахались — они всегда вместе. Они могли бы попробовать прекратить, но они не хотят. Они никогда на самом деле этого не хотели. В конце концов, секс у них по-прежнему классный.