***
- Ну-с, что я могу сказать, убийца тот же. Это, определённо, его почерк: обескровленная молодая, красивая девушка, - Яков Петрович со всем присущим ему энтузиазмом проводил осмотр места преступления, периодически останавливаясь, чтобы Николай успел записать всё для протокола. На улице тем временем тучи закрыли последний кусочек неба. Начал накрапывать мелкий дождь. Крестьяне кинулись загонять скотину в хлева, убирать оставленное для просушки бельё, прятаться под крышами своих жилищ. Гоголь, наблюдавший всё это, казалось, был ещё бледнее, чем обычно. - Николай Васильевич, Вы всё записали? - вырвал молодого писателя из раздумий голос Гуро. Слегка вздрогнув, Гоголь повернул голову обратно к бумаге. Он не запомнил ни слова из того, что всё это время говорил дознаватель. - Яков Петрович, а Вы не могли бы... Повторить? - Что повторить, Николай Васильевич? - Гуро явно закончил и уже вытирал руки какой-то тряпкой. - Всё, - пряча лицо за волосами, тихо проговорил Гоголь. Ему было стыдно за собственную слабость. Как же, Яков Петрович взял его с собой помощником, а он не может даже самую малость - записать слова следователя. На что он такой Гуро сдался и почему тот до сих пор не отправил его обратно в Петербург, Гоголь не понимал. Он старался изо всех сил, чтобы не подвести мужчину, но пока не очень преуспевал в этом. Тем временем дождь на улице стал чаще. Солома, которой были застелены крыши домов, постепенно намокала, становясь темнее, над дорогой больше не летала пыль, подхваченная ветром - её прибило к земле. По улице пробегали люди, не успевшие еще укрыться в своих избах. - Николай Васильевич, да что с Вами сегодня? Какой-то Вы нервный. Случилось что? - конечно же Яков Петрович заметил, что с его писарем сегодня что-то не так. - Простите, Яков Петрович, я просто... Нет, ничего. Вы повторите, пожалуйста, и я запишу, только давайте вернемся в дом, - Гоголю было одновременно и стыдно, и страшно, отчего его руки слегка подрагивали. Окинув писателя задумчивым взглядом, Гуро молча надел своё пальто и, поманив за собой Николая, быстрым шагом направился в сторону постоялого двора, где они временно проживали. - Завтра запишете, Николай Васильевич, а сейчас идите спать. Вы сегодня бледнее обычного, как бы не захворали. Лекарь у них тут хоть и хороший, да только в последнее время всё с мертвыми дело имел, а Вы мне ещё живым пригодитесь, - проводив Гоголя до его комнаты, Гуро откланялся и вернулся вниз, ужинать. Яким, появившийся словно чёрт из табакерки, принялся помогать писателю готовиться ко сну. Подав Гоголю ночную рубашку, он поспешил убраться из комнаты, видя, что не до разговоров его барину сейчас. Николай же с ужасом ждал наступления ночи.***
За окном в очередной раз послышались раскаты грома, на миг заглушившие непрекращающийся шелест весеннего дождя. Тяжёлые капли, срываясь с неба, разбивались о листья, покрывавшие тёмные ветки деревьев густым зелёным дымом. Настоящий ливень начался вечером, когда на землю опустились первые сумерки, да так и не думал прекращаться. Очередная вспышка молнии заставляет человека, лежащего в кровати, сильней укрыться одеялом в ожидании рокота. Гоголь боялся грозы. Не то чтобы он не боялся чего-то ещё, нет. Но гроза - о, этого юный поэт боялся больше всего на свете. Каждый раз ему казалось, что вот, сейчас, ударит молния и попадёт прямо в его дом, и сгорит всё, вместе с несчастным Николаем Васильевичем. Или гром, такой сильный, что слышится даже через закрывающие уши ладони, сотрясёт землю так, что ничто на ней не устоит, всё рухнет, развалится. Новый раскат пугает так сильно, что молодой человек невольно дёргается от неожиданности. Слышится тихий всхлип. Сейчас Гоголю хочется лишь одного: чтобы эта буря, наконец, успокоилась, чтобы воцарилась тишина, чтобы он смог уснуть. Он был согласен даже на очередной жуткий кошмар - только бы стихло всё, только бы закончилась эта пытка. Грохот раздаётся где-то совсем рядом, почти над крышей. Молнии Николай не видел, поэтому от неожиданности он громко вскрикнул. По щекам покатились слёзы, дыхание сбилось. Мужчина подтянул ноги к груди, пряча лицо в коленях, заглушая всхлипы. Дверь комнаты открывается, впуская тёмный силуэт, но Николай не замечает этого. Ночной гость подходит к столику и ставит на него свечу. В неярком свете блеснули драгоценные камни, когда чужая рука осторожно потянулась к плечу молодого писателя. - Николай Васильевич... Гоголь вздрагивает всем телом и едва не падает с кровати, поворачиваясь к своему посетителю. Увидев, кто перед ним, Николай пытается спрятаться, но Яков Петрович мягко тянет одеяло на себя, не позволяя этого сделать. - Николай Васильевич, ну что с Вами, голубчик? Неужто так грозы боитесь? - тихо спрашивает Гуро, обеспокоенно оглядывая дрожащего Гоголя. - Яков Петрович, а как Вы здесь... - Кричали Вы, Николай Васильевич. Я и решил проверить, не случилось ли с Вами чего. - Простите ради Бога, Яков Петрович, я не хотел, я..., - новый раскат грома прерывает речь писателя на полуслове, заставляя молодого человека вновь вскрикнуть. Теперь ему уже всё равно, что о нем подумает Гуро. Гоголю так страшно, что все приличия отходят на задний план. Однако следователь даже и не думает насмехаться над слабостью Николая. Вместо этого он позволяет халату, накинутому второпях, соскользнуть на пол, а затем ложится рядом с Гоголем, притягивая его, сотрясающегося в рыданиях, ближе, обнимая и укрывая одеялом, пряча его от разыгравшейся непогоды. Сам же писатель не сопротивляется, лишь послушно жмётся ближе, пряча мокрое от слёз лицо на груди мужчины, стискивает в руках ткань ночной рубашки Гуро, будто боясь, что, стоит ему разжать пальцы - и тот сразу исчезнет, оставит его один на один с грозой. - Не бойтесь, Николай Васильевич, не бойтесь, душа моя, - тихо бормочет Яков, легко касаясь макушки Николая губами, желая утешить, успокоить, защитить. Постепенно рыдания стали стихать, тело в объятиях уже не дёргалось от каждого шороха. Немного успокоившись, Николай поднимает глаза и ловит на себе внимательный взгляд Гуро. Следователь мягко поглаживает молодого писателя рукой по волосам, наблюдая за растерянным Гоголем. - Яков Петрович, почему Вы это сделали? - почему-то Николаю казалось, что нельзя говорить громко, будто кто-то мог подслушать их и застыдить за то, что они находились непозволительно близко друг к другу. Гуро слегка приподнял уголок рта в улыбке. Он не сказал ничего, лишь мягко прижался губами к губам Николая, всего на секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы у Гоголя перехватило дыхание. - Спите, Николай Васильевич. Завтра нам с Вами предстоит много работы, - тихо проговорил следователь, аккуратно притянув голову Николая к своей груди и уткнувшись носом в его растрёпанные волосы.***
За окном всё так же шумит дождь. Удары грома слышатся уже в отдалении - гроза прошла стороной. На кровати, обнявшись, лежат двое мужчин. Один из них дрожит, слыша далёкие раскаты, но уже не боится бушующей стихии так, как раньше. Сейчас, в сильных руках следователя, он чувствует себя в безопасности, постепенно засыпая.