Две вершины эволюции

Брок ничего не имел против омег. Да и как он мог, будучи альфой, иметь что-то против омеги-командира? Против этого ходячего воплощения модного сейчас лозунга «Омега — вершина эволюции»? Да его за сексизм взашей бы из ЩИТа вытолкали. Ведь кто он — едва дослужившийся до старшего лейтенанта альфа, сгусток агрессивных инстинктов в человеческом обличии; и кто Роджерс — гордость нации, герой и прочая, и прочая. Омега. Квинтэссенция лучшего, что есть у расы: терпения, рассудительности, живучести, чувства прекрасного, способности думать головой… И это если не брать в расчет способность размножаться, не используя женщин и даже альф. Омега вполне мог обрюхатить омегу. Броку иногда казалось, что, если бы такие, как Роджерс, могли трахнуть сами себя, они бы вообще ни на кого никогда не смотрели. Да Роджерс и не смотрел. Идеальный, занятый только собой и службой. Брок еще раз глубоко вдохнул, запоминая его запах: яблочный пирог, горячее горное разнотравье, мед, вереск и еще что-то неуловимое, от чего внутри все сжималось от странной печали. Хоть вой. Одернув себя, Брок прикрыл глаза, чтобы не пялиться совсем уж откровенно на широченную спину, на руки, при желании гнущие металл, как пластилин, на круглую твердую задницу и длинные ноги. Если бы не запах, никто никогда не заподозрил бы в Роджерсе омегу. Хотя, конечно, омеги, как мужчины, так и женщины, были очень разными как по конституции, так и внешне. И только альфы были будто штампованные солдатики: сильные, выносливые, живучие и агрессивные. Созданные когда-то для войны, они как будто ничего другого и не умели, кроме как защищать, рвать на части и трахать: часами, подстраиваясь под требовательного партнера, удовлетворяя так, как не сможет ни один бета. Помесь солдата и вибратора. Тот, кто придумал вирус, когда-то разделивший человечество не по половому признаку, а функционально, был гениальным идиотом. — Шестой уровень. Администрация, — произнес приятный женский голос, и Роджерс, будто очнувшись, отвернулся от панорамного окна и шагнул к выходу, проходя мимо, обдавая своим запахом. Брока будто дернули за ошейник, и только огромным усилием воли он остался на месте, а не рванул за Роджерсом, расталкивая всех, только бы тот оставался в пределах видимости. Никогда ничего подобного он не чувствовал, хотя Роджерс был далеко не единственным омегой, с которым Броку приходилось работать. Фактически, из омег состояло все начальство. За редким, крайне редким исключением вроде того же Фьюри. Наблюдая, как блестящие двери лифта отсекают от него Роджерса, ощущая, как постепенно рассеивается вокруг его запах, Брок вдруг подумал, что альфы, когда-то созданные немного подправленной наукой эволюцией как защитники, как доминанты и добытчики, в нынешнее сытое и относительно мирное время превратились почти в рабов. Причем рабство это было не законодательным, а вот таким добровольным — некоторые омеги вызывали подспудное инстинктивное желание защищать, подчиняться, добывать, — в общем, делать все то, для чего альфы были созданы. Притом, как в случае с Роджерсом, даже не обязательно было считать омегу «своим». Уж с Роджерсом точно ничего подобного Броку не светило, будь он хоть трижды самым сильным альфой, готовым за него перегрызть горло. Особенно в последнюю неделю, когда от его горьковато-сладкого запаха натурально рвало крышу. Войдя в зал, он достал мобильник и просмотрел календарь. До гона оставалось еще несколько месяцев, а потому такая реакция на запахи была странной. Вспомнив свой последний гон, проведенный в дорогом борделе, где пришлось приплатить за «богатое оснащение и специфический запах» тридцать процентов сверху, Брок поморщился. Избалованные шлюхи-омеги и так были удовольствием не из дешевых, а уж при его «особенностях» и вовсе почти непозволительной роскошью. Хорошо, что гон у альф его возраста был коротким и случался всего раз в семь-восемь месяцев, иначе ему пришлось бы работать только на шлюх. День был длинным, и к его концу Броку снова начал мерещиться запах Роджерса. Наверняка от усталости. Он стянул с плеч куртку, гадая, принять душ тут или потерпеть до дома, где помывку можно совместить с чем-нибудь еще более приятным, — член дергался каждый раз, стоило вспомнить широкую спину, обтянутую синей тканью, и запах. Казалось, перепутать его с чьим-то другим попросту невозможно. От самого Брока наверняка за милю несло потом и порохом после стрельбища, а потому решение было очевидным: принять душ на базе, чтобы не тащить это все сначала в машину, а потом в чисто вымытый приходящей прислугой дом. Едва зайдя в раздевалку, Брок встал на пороге как вкопанный: пахло Роджерсом. Густо, сладко, призывно. И от этого манящего аромата у Брока тяжело пульсировало в паху и в голове. Инстинкт требовал найти омегу и позаботиться о нем. — Течка, — сам себе сказал Брок. — Вот что это. Блядь, ебануться. Ему было плохо почти физически. Остатки здравого смысла напоминали, что он не имеет права даже предложить течному омеге себя. Не имеет права воспользоваться его уязвимостью, потому что в цивилизованном обществе это омега выбирает альфу, а тот имеет право отказаться, хотя, конечно, так случается крайне редко. Брок не смог устоять. Пошел на запах, не видя ничего вокруг, проскочил раздевалку и остановился на пороге душевой. Во влажном воздухе аромат стал еще ярче, будто расцвел. Слышался звук льющейся воды, и Броку казалось, что он видит прозрачные дорожки, сбегающие по идеальным плечам, спине, огибающие изгиб поясницы и холмы ягодиц. Что-то темное, глубинное поднялось в нем, отключая мозг, оставляя голый инстинкт. Он очнулся, только когда Роджерс обернулся к нему. Под потемневшим взглядом обычно синих глаз Брок замер, как на военном смотре, боясь малейшим движением спровоцировать его. За это по голове не погладят, особенно если будут последствия. — Рамлоу, — хрипло произнес Роджерс и повел носом из стороны в сторону. — Что вы… — Что ты здесь делаешь? — перебил его Брок, приходя в себя от этого «вы». — Еще в таком состоянии? Ищешь приключений на свою… — при мысли о круглой, твердой, влажной изнутри заднице он сжал зубы, чтобы не сболтнуть лишнего. — Мне тут легче, — Роджерс закрутил кран и потянулся за полотенцем. Брок старался не смотреть, как качнулся его тяжелый член, крупный, с темной от прилившей крови головкой. Странно, что Кэп вообще оставался в сознании в этой фазе — вот это самоконтроль. — У вас кто-то есть? — наконец, спросил он, и у Брока от неожиданного вопроса продрало жаром от затылка до копчика. — Я имею в виду постоянного партнера. — Нет, — сердце тяжело бухало в груди, член стоял до боли, неприятно упираясь в ширинку, а сам Брок ждал, что скажет Роджерс. Он должен был предложить, однозначно дать понять, чего хочет. Таковы правила. — Я… — Роджерс обернул полотенце вокруг бедер и вдруг шагнул ближе, оказавшись в нескольких дюймах, жадно вдыхая запах Брока, но не касаясь. — Ты мне… В мое время было проще, — наконец выговорил он. — Я бы хотел провести с тобой следующие четыре дня. В постели. Мне кажется, ты подходишь. От тебя приятно пахнет, — он прикрыл глаза и снова втянул воздух, почти касаясь шеи Брока. — Будь моим альфой в эту течку. Броку нужно было выяснить массу нюансов. Написать заявление на отпуск, потому что сегодня была только среда, и он не был омегой, которому положен оплачиваемый больничный на период течки. Альф отпускали только на период гона и то не более шести дней в году. Но он не хотел. Не сейчас, когда Роджерс был так близко, когда предлагал то, на что он никогда не мог рассчитывать — себя. — Да, — только и сказал он, и Роджерс жадно вжался ему лицом в шею, обнял до хруста в ребрах. — Не здесь и не сейчас, — в ухо сказал он, спустя долгие полминуты. Брок сжал руки в замок, убрав их за спину — он был на самом последнем пределе, за которым только черная бездна. Он не мог все испортить, начав трахать Роджерса прямо тут, в душевой, прижав к холодной мокрой плитке, потому что, начав, не смог бы остановиться. И Роджерс принял бы это, потому что уже отдал ему власть над собой, пусть и всего на несколько дней. — К тебе? — Да, — Брок быстро продиктовал адрес, отвлекая себя мыслями о том, что ему нужно сделать перед падением в бездну. Например, купить больше продуктов. — Я освобожу тебя до понедельника, — с трудом выговорил Роджерс, вжимаясь в него пахом, и Брок, собрав все силы, отстранился. Обхватив Роджерса за идеальный подбородок, он четко распорядился: — Сейчас ты вытрешься, оденешься и закончишь дела. Потом приедешь ко мне. Обо всем остальном я позабочусь. Если не уверен, что сможешь сдержаться, я пойду с тобой. Ты так одуряюще пахнешь, что я не удивлюсь, если за тобой косяком потянутся альфы. — Я сумею за себя постоять, — Роджерс коснулся его губ своими, и Брока сорвало моментально, будто шлюз подняли. Он толкнул Роджерса к холодной стене, жадно целуя, вылизывая изнанку его губ, касаясь языка. Тот на вкус был сладким и свежим, как спелый плод в жуткую жару, и оторваться от него не было ни сил, ни желания. — О, а я думал, ты меня не хочешь, — выдохнул Роджерс, как только Брок опустился перед ним на колени, прямо на мокрый пол, лизнул от паха до головки и вобрал его немаленький член почти полностью. — Еще одно слово, и я нагну тебя прямо здесь, — пообещал Брок. — И так как остановиться я уже не смогу, то ты трое суток проведешь подо мной на холодном мокром полу, оглашая криками весь этаж. Его, конечно, перекроют, но… Роджерс надавил ладонью ему на затылок, заставляя замолчать, и Брок подчинился: сжал в кулаке горячий член, облизал головку и принялся сосать, периодически принимая до горла, стараясь удержаться в сознании и не осуществить все же свою угрозу, потому что давно он так никого не хотел, как Роджерса. До темноты перед глазами, до желания вылизать с ног до головы и трахнуть, подмяв под себя, засадить в сладкое нежное нутро, повязать с узлом, сцепиться намертво, а потом снова вылизать уже расслабленного, своего, текущего, готового принимать его член. Загнав член Роджерса до самого горла, он ладонями раздвинул идеальную задницу и обвел пальцами края припухшего входа, влажного от выступившей смазки. Роджерс задрожал, так явно сдерживая стон, что Броку непременно захотелось довести его. Заставить орать, насаживаясь на пальцы до самых костяшек. Он, едва касаясь, провел от входа до тяжелых яичек, надавил за ними, наслаждаясь жесткими толчками в горло, а потом вогнал в него сразу два пальца, безошибочно находя простату. Роджерс странно мурлыкнул, а потом схватил за волосы, натягивая до упора и сжал задницей его пальцы так, что те запульсировали, будто в них перекрыли кровоток. При мысли о том, что уже через несколько часов Роджерс так сожмет его член, Брок облизал его яйца, не вынимая члена изо рта. И принялся трахать пальцами, заставляя почти хрипеть на каждом движении, подаваться навстречу, одновременно загоняя в горло. На самом краю Роджерс все-таки застонал хрипло, вымученно, и Броку в бессвязном шепоте послышалось его имя. Пока Роджерс восстанавливал дыхание, пытаясь одновременно удержаться в вертикальном положении, Брок медленно, со вкусом облизал его член и свои пальцы, глядя при этом снизу вверх, глаза в глаза, и с удовольствием отметил, как взгляд его омеги снова темнеет от желания. — Теперь ты сможешь закончить дела, — поднявшись, Брок сам его поцеловал, щедро делясь вкусом, и подал руку, помогая отлепиться от стены. — Я буду тебя ждать. — Я приеду часа через два, — Роджерс с видимым усилием взял себя в руки и, усмехнувшись, сжал ладонью член Брока через штаны. — Надеюсь, ты крепкий, Брок. — Заебешься подставляться. Жду. Ни о чем не беспокойся, твоя задача — приехать. Остальное я беру на себя. Еще раз коротко поцеловав его, Роджерс кивнул, поднял мокрое полотенце с пола и пошел в раздевалку как был — голый, идеальный, пахнущий медовым разнотравьем, и в этот момент, глядя на мокрые мазки прозрачной смазки на его ягодицах, Брок чувствовал, что порвет любого, кто посмеет к нему прикоснуться. На следующие четыре дня Роджерс принадлежит ему. *** Он все успел. Даже засунуть огромное ведро пломбира с орехами в переполненную морозилку, заказать полноценный ужин из ресторана и перестелить постель. Роджерс стоял на пороге, запакованный в свой костюм, видимо, обработанный каким-то специальным составом, потому что запах чувствовался очень приглушенно, будто сквозь фильтр. Брок молча отступил, впуская его, ткнулся носом в шею, стоило ему оказаться внутри, и жадно втянул горячий воздух. Роджерс, едва ступив на его территорию, будто скинул с плеч огромный груз, расслабился, выпустил из рук щит, и тот с тонким звоном прислонился к стене. Они целовались так, будто были любовниками — с неторопливой, но горячей нежностью. Так целуют, только когда уверены: все будет, не нужно пытаться урвать у судьбы кусок послаще, опасаясь получить по зубам. Можно позволить себе просто быть вместе. Наслаждаться близостью. — В душ? Ужин? — спросил Брок, расстегивая на нем куртку — тут, в своем логове, он был главным, и Роджерс, конечно, это понял. Позволил стянуть с плеч плотную ткань, прижался, давая напитаться запахом, наклонил голову, открывая доступ к шее. От этого доверчивого жеста у Брока жарко полыхнуло в паху. Будто омега позволил пометить себя, сделать совсем своим, признать его передо всеми. — И то, и то, — тихо отозвался Роджерс. — Я принес контракт, посмотри, пока я буду в душе, хорошо? — Стандартный? — Не совсем, — Роджерс чуть отодвинул его, мягко, но настойчиво, и достал из внутреннего кармана куртки сложенные вдвое листы в прозрачной пленке. — Изучи, обсудим. Брок кивнул и выпустил его, открыл дверь в ванную и ушел на кухню разогревать ужин. Запустив микроволновку, он вытащил из файла отпечатанные на принтере листы и просмотрел их. Сколько таких контрактов было в его жизни? Если отбросить совсем уж стандартные, заключаемые на гон в борделях всех мастей, разбросанных по миру, то этот был третьим. Из первых двух в конце концов не вышло ничего хорошего, хотя и Пэйдж, и Патрик старались с ним поладить. Но при его говенной работе Брока слишком часто не оказывалось рядом, когда он был нужен, а потому долгосрочные контракты оказались не для него. В конце концов, существовали закрытые клубы, куда мог прийти любой альфа, истосковавшийся по течному омеге, и найти кого-то себе по вкусу среди таких же одиночек, нуждавшихся в ответной услуге. Изолированный номер отеля, ресторанная еда и несколько жарких ночей с прописанными в одноразовом контракте рисками: не ставить меток, не вязать с узлом, не кончать внутрь без резинки, не калечить, не бросать до окончания течки, не преследовать после. Брок еще ни разу не встречался со своими одноразовыми мальчиками и девочками, как только их гормоны успокаивались. Он не хотел знать, что они за люди, не собирался водить их в кино и держать за руку. Все честно. С Роджерсом было иначе. Например, Брока очень порадовала галочка напротив пункта «вязка» и «возможно», написанное знакомым твердым почерком в строке ответа на вопрос о продлении. Что ж, Роджерс был однозначно против только носить его метку, а в остальном дал практически полную свободу. При мысли о том, как он кончит в него, заткнув растянутую дырку узлом, как будет кончать снова и снова, накачивая его своей спермой, по живому, без чертовых резинок («не требуется» в пункте «контрацепция» все тем же уверенным почерком с легким наклоном), Брока тряхнуло с головы до ног. Предвкушение разливалось по гортани знакомым густым теплым запахом, от которого щекотало внутри и хотелось скорее дорваться до вожделенного омеги, раздеть его, развернуть, как подарок, рассмотреть. Шум воды наконец стих, и вскоре на кухне показался Роджерс. На нем был оставленный Броком чистый халат и от того, как по-домашнему, мирно он выглядел, у Брока заныло что-то внутри. Что-то, не имеющее отношения к физиологии. Брок молча поставил перед ним огромную тарелку с пастой, блюдо с мясом и кувшин лимонада, чувствуя себя странно. Будто он альфа, выполняющий одно из своих предназначений — добывать для своего омеги еду. Роджерс… Стив сидел на его кухне и ел то, что дал ему Брок. Было в этом что-то глубинное, инстинктивное и настолько мощное, почти сакральное, что лежавший на краю стола контракт казался оскорблением. Все эти «не наносить увечий, не фиксировать, не связывать, не принуждать». Разве может альфа обидеть того, кто важнее его самого? Разве сможет принудить? — Что скажешь? — хрипло спросил Роджерс. Стив. — Меня все устраивает, — ответил Брок. — Один вопрос. О контрацепции. — Я стерилен и абсолютно здоров. Тебе не о чем беспокоиться. Будь сейчас с ним кто угодно другой, Брок бы настоял на пересмотре этого пункта, но не со Стивом. Не с ним. — Хорошо, — просто ответил Брок и поставил на последней странице размашистую подпись. — Пусть будет так. Роджерс был нежным. В этом они идеально совпадали. Почему-то от Брока всегда ждали напора и каких-то животных страстей, и он выдавал то, что от него ждали, потому что редко когда получалось найти кого-то полностью созвучного, несмотря на то, что природа для облегчения «узнавания» придумала запахи. Чем сильнее нравился аромат, тем слаще будет в койке. От Роджерса у Брока просто ехала крыша. От его медовой горчинки, от вкуса влажных розовых губ, от ощущения сильного тела под руками. На ощупь тот был будто бархатным, податливым, почти послушным. Идеальным. Казалось, кто-то создал его специально для Брока, по единственно верному лекалу, отмерив всего ровно столько, сколько нужно. — Красивый. Еще лучше, чем я себе представлял, — прошептал он ему в шею. — Все будет хорошо. Доверься мне. Просто забудь обо всем. Я все для тебя сделаю. Все будет так, как ты хочешь. Роджерс прикрыл глаза и притянул его выше, жадно вдыхая запах, меняясь на глазах. Брок смотрел, как разглаживается суровая морщинка между бровями, пропадают горькие складки у губ, смягчается линия рта, и становится понятно, насколько на самом деле он молод. Брок истончался, исчезал сам по себе, будто всю жизнь был для кого-то, и только сейчас понял, для кого именно. Никогда еще, ни с одним омегой, случайным или не очень, не ощущал он такого слияния, такого резонанса ощущений, желаний, чувств — до полной потери себя. — Сталь, порох, оружейное масло и бергамот, — как в бреду прошептал Стив, проведя горячими ладонями по спине Брока. — Думал, с ума сойду, когда сегодня почувствовал. Я и раньше его чувствовал, — он чуть повернул голову, снова открывая шею, — месяца четыре назад. Тогда так остро, до боли захотелось прижать тебя к стене, вдохнуть, распробовать. Как помешательство. — Гон, — просто сказал Брок, проведя языком длинную дорожку от самого плеча до шеи. Шея у Роджерса была вкусной. Другого слова не находилось, хоть ебнись. Его вкус щекотал нёбо, растекался на языке, как идеально приготовленный глинтвейн. Думать о том, что было бы, предложи ему Роджерс контракт еще четыре месяца назад, не хотелось. Наверное, у него бы окончательно сорвало резьбу, и он бы затрахал национальное достояние до смерти, наставил меток… если бы Роджерс, опомнившись, не свернул ему шею. Другого способа избежать растерзания у него не было. — Вкусный, — хрипло мурлыкнул Роджерс, находя губы, выгибаясь под ним. — Господи, не знал, что так бывает. Что все остальное вдруг станет неважно. Хочу тебя, Брок. Кажется, если не сделаешь ничего, меня просто разорвет. — Сделаю, — в шею ему прошептал Брок. — Уж можешь мне поверить. — Заставишь просить? У Брока похолодело внутри от того, как Роджерс это произнес: будто узнавал дополнительные условия в игре, в которую по определению не мог выиграть. — Нет. Нет, что ты? Роджерс открыл потемневшие глаза и взглянул прямо на него. От этого плывущего, почти безумного взгляда у Брока в голове расплавились последние предохранители. А уж когда тот одним точным броском поменял их местами и, оказавшись сверху, сжал его член, провел по всей длине, уделяя особое внимание чувствительному месту, где скоро должен был появиться узел, и вовсе, казалось, отключился. Брок застонал, потянувшись за поцелуем, но Роджерс вдруг нырнул вниз, жадно облизал его член сверху донизу, на мгновение вжался лицом в пах, потерся, как животное, помечающее территорию, и вытянулся рядом на животе, призывно приподняв бедра. — Давай же, — прошептал он, прикрывая пьяные от желания глаза. — Хочу тебя. Брок не помнил, как оказался сверху, как вставил два пальца в тугую влажную задницу и провернул их, заставив Стива тихо мурлыкнуть в подушку. От этих тихих горловых звуков, видимо, заменявших его любовнику стоны, у Брока что-то сладко, почти болезненно сжималось внутри. Хотелось наизнанку вывернуться, только бы Стиву было с ним хорошо. — Все в порядке, — горячечно шептал Брок, кусая губы. — Потерпи, все будет. Ты такой нежный внутри, горячий. Хочу сделать тебе не просто хорошо, а охуенно. Расслабься, ты мой. Я за тебя глотку перегрызу. Хочу тебя. Стив нетерпеливо прогнулся и застонал, так же, как раньше, но чуть громче. Просяще, призывно, прогибаясь в пояснице, комкая в руках простыни. — Вот так, — Брок осторожно надавил на блестящую от смазки дырку и едва удержался от того, чтобы прихватить любовника зубами за холку. Десны ныли от желания укусить, впиться чуть заострившимися клыками, почувствовать на языке знакомый вкус, щедро разбавленный металлическим, солоноватым привкусом крови. Он толкался у входа, казалось, целую вечность: растягивая крупной головкой тугие мышцы и снова выходя полностью. У некоторых омег именно вход был самой чувствительной областью, и по тому, как сладко ахал Стив при каждом таком неглубоком толчке, можно было предположить, что он именно из таких. Чувствительных. Они были самыми жадными, почти ненасытными, и за течку могли укатать любого, даже самого выносливого альфу. Брок любил таких, но сегодня он не помнил даже своего имени, не то что других омег, даже рядом не стоявших с тем, кто лежал сейчас под ним. — Сильнее, — простонал, наконец, Стив, плавно, в несколько толчков насаживаясь почти до корня, и от того, как его тугая задница сжала член в районе будущего узла, Брок чуть позорно не кончил. — Ч-ш-ш, успеешь, — прошептал Брок в покрасневшее ухо и, найдя пересохшие губы, снова вышел почти полностью, оставив внутри одну головку. Стив немыслимо изогнулся, приподнимая голову, жадно отвечая ему, и одновременно подаваясь навстречу, в этот раз увереннее, и снова сжимаясь так сильно, что Брок невольно повелся. Приподнявшись, вздернул его на колени, вышел, похлопал блестевшим от смазки членом по приоткрытому входу и толкнулся жестче, сильнее. Хотелось бесконечно трахать эту тесную задницу, наслаждаясь стонами — странными, будто вибрирующими, сжимать в руке толстый член, едва ли уступающий размерами его собственному, смотреть, как перекатываются под блестящей от пота кожей мышцы на широченной спине, и выдыхать всякие непозволительные, неуместные нежности. Стив вдруг посмотрел через плечо прямо на него, поднялся на руках и, крутанув задницей, принялся резко, часто толкаться навстречу, постанывая на каждом толчке, и смотрел, смотрел в глаза, будто что-то обещая. И явно никого не представлял себе на месте Брока. Просто был с ним. Когда он сжался особенно сильно, насадившись до упора, и крупно вздрогнул, Брок из последних сил обхватил ладонью свой член у корня, не давая ему принять разбухший узел. Стив был слишком тесным, чтоб принять херовину толщиной едва не с кулак, пусть и женский. Под веками вспыхнуло, и Брока будто перетряхнуло от мощнейшего разряда, было так хорошо, что это наслаждение почти причиняло боль, мучило, выламывало. Хотелось слиться, переплестись с любовником, пометить его везде, дать пропахнуть собой. Чтоб каждый гребаный альфа, оборачивавшийся ему вслед, знал, чей он. Знал, кому принадлежит Стив Роджерс. Хотя, по сути, тот не принадлежал никому. *** Он кормил Роджерса прямо в постели, глупо радуясь, что ему, наконец, пригодился дурацкий раскладной столик, подаренный когда-то сестрой со словами «Надеюсь, когда-нибудь тебе будет, для кого его сервировать». Сестра была омегой, ей легко было желать ему почти невозможного. Роджерс ел, иногда коротко постанывая от удовольствия, и от этих звуков у Брока жарко пульсировало внизу живота, сводило сладкой судорогой, и он чуть ли не под руку готов был к Роджерсу лезть, чтобы получить его похвалу. Идиотские гормоны, блядская эволюция и чертов желанный до полной потери себя омега, к которому он едва ли не на пузе готов ползти. Лишь бы не гнал. — Спасибо, — Роджерс облизал влажные от сока губы и, убрав столик на пол, снова потянулся к Броку — требовательно и просяще одновременно, как тянутся к огню промерзшие до костей, потерявшие надежду люди. — Еще, — попросил он, раздвигая идеальные ноги. — Пожалуйста, Брок. И… до конца. Хочу… всего. Узел тоже. Я смогу. Брок едва удержал рвущийся из горла рык, касаясь его горячей шеи губами, хотя хотелось кусать, оставляя метки, расцвечивая кожу яркими знаками — предупреждениями для тех, кто посмеет посягнуть на принадлежащее ему. Ему одному. Он перевернул Роджерса на живот, с силой провел ладонями по мощной спине, чувствуя каждую идеально проработанную мышцу под плотной, горячей кожей, дурея от запаха, от того, как ощущается его собственный на таком желанном партнере. На Стиве. Раздвинув ладонями ягодицы, Брок нежно дотронулся кончиками пальцев до влажного входа, с наслаждением чувствуя, как вздрогнул под ним Роджерс, как плавно выгнулся, раскрывая себя, оттягивая в сторону половинки самой желанной на свете задницы, как снова мурлыкнул, доводя до исступления, когда Брок, не раздумывая, длинно лизнул его, чуть раскрывая пальцами. — Да, — тихо выдохнул Стив, — Господи, еще. Брок лизнул его снова, собирая солоновато-сладкую смазку, толкаясь языком в приоткрытый, влажный вход, и снова почувствовал, как перестает быть сам по себе, растворяется в любовнике, в удовольствии, которое доставляет ему, в своей слепящей, яркой страсти, в желании обложить его подушками, свернуться вокруг него, вылюбить, защитить. Роджерс стонал, жадно принимая его член, оглядываясь через плечо, цепляя темным, поплывшим взглядом, а потом хрипло попросил: — Хочу видеть твое лицо. Брок перевернул его и пропал окончательно. Когда сильные ноги обхватили его, подгоняя, а Стив застонал в поцелуй, обнимая, Брок остервенело двигался, толкаясь в тесное, горячее нутро, и хотел одного: чтобы это длилось всю оставшуюся жизнь. Роджерс кончил с длинным мурчащим стоном, до боли сжимая его в себе, и Брок, почувствовав набухающий узел, вогнал его глубже, крича от наслаждения, продолжая двигаться короткими, яростными рывками соединяя себя с ним, запирая свое семя внутри, чувствуя, как сжимаются вокруг чувствительной плоти упругие стенки. Роджерс, вцепившись ему в плечи до синяков, с громким, мучительным стоном кончил еще раз, забрызгав себя до подбородка. Одна капля попала ему на губы, и он бездумно слизнул ее, и это толкнуло Брока в блаженную темноту, так глубоко, как никогда до этого. Он кончал так долго и ярко, как не кончал с юности: до черных точек перед глазами и колотящегося в горле сердца. И Роджерс… Стив, его Стив, прижал к себе, обнимая, благодарно целуя в висок. Хотелось закрыть глаза, пережидая последние сладкие спазмы, и одновременно — смотреть на темные ресницы, прикрывающие яркие глаза, на влажные губы, на всего Стива — такого близкого сейчас. Хотелось растереть между ними перемешанное семя, втереть в кожу, помечая общим запахом, перестать быть своим собственным и стать чьим-то. Стать его. Два дня пролетели в жарком мареве взаимного желания, которое тянуло их друг к другу, беспорядочно, идеально соединяя, и раз за разом их близость становилась ярче, желаннее, нежнее. Будто они делили пополам все, что могли дать друг другу, будто встали, наконец, на места какие-то важные шестеренки и теперь бешено вращались, перемалывая их, чтобы выплавить заодно, цельным куском. Или Броку так казалось. Он мог часами просто лежать рядом со Стивом, целовать его, касаться, чувствуя немедленный жаркий отклик, и постоянно тлевшее внутри желание вновь вспыхивало жарким огнем, в котором хотелось гореть. Он физически не мог отпустить любовника дольше, чем на пять минут, и дальше, чем на десяток футов — стоял, как дурак, под дверью в ванную, в уборную, тащился за ним на кухню, ощущая жадную необходимость быть рядом. Видеть. Вдыхать чуть изменившийся запах, касаться губами горячей кожи. Чертовы слова, нелепые, не оговоренные контрактом, рвались с языка, и Брок с усилием сжимал зубы, чтобы удержать их. Он не имел права. Он согласился на условия, не предполагавшие ничего особо личного, кроме того самого «возможно» выведенного в графе «Продление» уверенным почерком со знакомым наклоном. — Я тебя отвезу, — хриплым, сорванным от криков голосом, сказал Брок, наблюдая, как отмывшийся до скрипа, но все равно пахнущий им Роджерс распаковывает доставленный из химчистки костюм. — Не стоит, — начал тот, но Брок его перебил: — Не сучись. Это моя обязанность. Забота, — он хмыкнул и поднялся со смятой постели, отгоняя мысли о том, как вернется сюда через несколько часов. В пустое логово, в котором сохранится их запах. Запах, который он неделями будет чувствовать здесь, сходя с ума от желания умолять его обладателя дать ему хоть мизерный шанс на повторение. — Я подожду, — в спину ему сказал Роджерс. — Спасибо. Брок молча закрыл дверь ванной, удерживаясь от того, чтобы садануть по ней кулаком, и встал под ледяные струи. Все закончилось. Нужно было собрать то, что от него осталось, и жить дальше. *** Роджерс долго целовал его на прощанье, будто тоже не хотел расставаться, не мог отпустить, но потом, сделав над собой усилие, отстранился и сжал плечо. Тепло, почти по-дружески улыбнулся, сказал «Спасибо» и вышел. Брок минут пять изо всех сил сжимал ладонями руль, боясь, что бросится следом, как оставленный в приюте пес, будет кидаться на закрытую дверь и выть, пока не потеряет человеческое обличье. Этого не хотелось, этого нельзя было допустить: он не животное, что бы там ни говорили гены. Он не скатится в амок. Даже ради прекрасной задницы Роджерса. Вернее, от ее недоступности. В машине пахло им. Ими обоими, конечно, но особенно сильно, тоскливо — медом и горькими травами. Хотелось напиться, благо, вечер пятницы к этому располагал. Можно было пойти по барам, потом по бабам, но при мысли о том, что после этого все равно придется вернуться в пропахшую Роджерсом квартиру, тошнило почти физически. От себя. От жалких попыток сделать вид, что Роджерс — всего лишь очередной контракт, после которого можно нажраться и дальше потрахивать в сортирах и дешевых гостиничных номерах безымянных мальчиков и девочек. Брок достал телефон и, отыскав номер Роллинза, мысленно плюнул на то, как сейчас от него пахнет. Они с Джеком дружили со старшей школы, вместе в училище поступили и частенько мотались по горячим точкам, пока жизнь не развела их, столкнув лбами уже в ЩИТе. Правда, Роллинз выбрал чуть другой путь, что-то в духе почти тайного общества, но Брок в это не лез и уж тем более не осуждал. — Кого я слышу, — как обычно, с места в карьер рванул Роллинз, даже не поздоровавшись. — Тебя выпустили из постели? Судя по интонациям, тот уже был слегка навеселе, и Брока это устраивало, как никогда. — Выпустили. И я хочу нажраться. — Все так плохо? Она хоть хорошенькая? — Он. И я не хочу это обсуждать. Роллинз присвистнул и сказал то, что Брок хотел от него услышать: — Приезжай. У меня две бутылки тезки и мясная нарезка. Будем лечить твое разбитое сердце. — Иди в жопу, Джек, — хмыкнул Брок. — Не ко мне, конечно. — Сдалась мне твоя сухая волосатая дырка, Рамлоу, когда в мире полно сладких текущих омежек. — Буду через полчаса, — оборвал его мечтания Брок и отключился, закуривая. Он всегда курил «Captain Black», которые отлично перебивали запах, но сейчас даже название курева напоминало о Роджерсе. Не удержавшись, он еще раз взглянул на осветившиеся окна на третьем этаже и завел мотор. Вечер в компании Джека и неплохого виски должен был пойти ему на пользу. *** В понедельник Брок проснулся за полчаса до будильника с отвратительной головной болью, и тут же затянулся сигаретами — вся его квартира, каждый ее миллиметр, пропахла Роджерсом. Тот был повсюду: в новой программе душевой кабины под номером шесть — жуткий контрастный душ, от которого то зубы стучали, то кипятком окатывало; в развернутых в одну сторону ручках чашек, выстроенных в идеальную линию, как солдаты на плацу; в тонко нарезанном хлебе и початом ведерке мороженого; в смятом комплекте постельного белья, так и валявшемся в корзине в ванной; в запахе, в ощущении присутствия, в самом Броке. Тот будто въелся в подкорку, проник в кровь, как сильный галлюциноген, не смертельный, но мощный, и теперь единственное, что Броку оставалось — ждать, пока отпустит, и надеяться не сдохнуть в процессе. Было откровенно херово. Даже попойка с Джеком не помогла. Брок вспомнил, как тот втянул его запах расширившимися ноздрями, как сыграли его зрачки, когда он понял, кем пахнет от Брока, сказал «Мда», наполнил ему огромный стакан до краев и усмехнулся. Они об этом не говорили. Именно за умение вовремя заткнуться Брок и любил Джека. Тот был изрядным мудаком, как и сам Брок, впрочем, но умел держать язык за зубами и не лезть в душу, когда его о том не просили. Они пили, обсуждали бейсбол и круглые сиськи новой омеги, секретаря Фьюри, гадая, трахает он ее или нет, смотрели тупое кулинарное шоу по телевизору и просто молчали. Брок любил Джека, несмотря ни на что. Докурив, Брок тяжело поднялся с постели и потащился в душ, чуть подрагивающими пальцами нажал на панели душевой кабинки цифру шесть и зажмурился, клянясь себе, что выберется из этого дерьма. Справится. Как и всегда. Распечатал новый халат, бросая старый, тоже пропахший Стивом, в корзину, и распахнул настежь все окна, хотя знал, что так от запаха не избавиться. Кинул в микроволновку остатки вчерашней пиццы и набрал номер своей приходящей прислуги. — Алло, миссис Уолш? Да, Рамлоу. Мне сегодня нужна будет специальная обработка, плачу вдвое. Понимаю, извините за лишнюю нагрузку. Да, как обычно, днем. Спасибо. Миссис Уолш, когда начинала убирать у него, предупреждала, что за уборку квартиры после проведенного в ней гона или течки будет требовать двойную оплату, и внесла этот пункт в их договор. Вот и пригодилось. Впервые за шесть лет. Надо было отогнать машину на химчистку салона, купить продукты и сделать еще кучу мелких важных дел, из которых состояла его жизнь, вернуться в привычную колею, на старые рельсы, и попытаться жить дальше. В конце концов, он альфа, прирожденный боец, созданный, чтобы выживать в любых условиях. Чем он и занимается всю жизнь. Выживает, а не живет. *** На службе все было как всегда, и Брок порадовался, что в обычные дни он крайне редко пересекался с Роджерсом, хоть тот и был его начальником. Кэп был не из тех, кто вечно стоит над головой и изводит бесконечными придирками и советами, как надо жить и Родину любить. Пожав руку хмурому, но гладко выбритому Роллинзу, Брок отправился в раздевалку — тренировку даже с похмелья никто не отменял. Он уже принялся разогреваться, когда краем уха услышал, как Эверетт говорила кому-то из молодежи: — Вот твое счастье, что Кэпа услали на неделю минимум. Если бы он услышал… Брока продрало холодом вдоль позвоночника. Он ощутил странную смесь облегчения и беспокойства, хотя уж Роджерс по части выживаемости был впереди планеты всей. Его, наверное, и радиация бы не убила, мутировал бы, как таракан. Что ж, Судьба сделала ему подарок — услала Роджерса от греха подальше, давая время прийти в себя. Он отработал день на автомате, благо ни миссий, ни «показательных выступлений» для комиссий разных мастей не случилось. Вернувшись вечером домой, он с облегчением, круто замешанном на сожалении, вдохнул ничем не пахнущий воздух и ушел в душ. Удалив шестую программу из памяти душевой кабинки, он решил, что почти готов жить дальше. *** Джек мрачнел день ото дня. Группа Брока делила с его ребятами тренировочный зал, а потому виделись они довольно часто, почти каждый день, и сложно было не заметить, как мрачнеет командир Роллинз, особенно тому, кто знал его с детства. — Рассказывай, — Брок в пятницу вечером отловил Роллинза и по его налившимся кровью глазам понял: пиздец близко. Он толкнул его в свой «кабинет» — небольшую тренерскую, где из мебели-то были лишь стол да два кресла. Ну и сейф для оружия и бумаг. Ноутбук Брок обычно забирал с собой. Роллинз рухнул в кресло для посетителей так, что то жалобно скрипнуло под его весом, и уронил голову на руки. Таким Брок Роллинза не видел давно и не хотел вспоминать те далекие времена, когда тот, почти не просыхая, заливал боль утраты все тем же верным виски. — Я хуйло, — глухо сказал Роллинз. — Почему иногда так сложно быть мудаком, Рамлоу? Просто тупо выполнять приказы и нахуй ни о чем не думать? Броку ужасно не хотелось лезть в то дерьмо, в котором Джек увяз по горло, он никогда не задавал лишних вопросов, справедливо полагая, что, кто меньше знает, тот лучше спит и дольше живет. Но Джек был его другом. Пожалуй, единственным, кого он мог назвать так и не покривить при этом остатками души. — Потому что от тебя пахнет омегой, — подумав, ответил Брок. — А когда дело касается инстинктов, мудаком оставаться сложно. Она хорошенькая? — Он, — отозвался Джек и поднял на него сухо заблестевшие глаза. — И дело не в этом. Не в том, что я не могу удержать член в штанах. — Да ну? — не поверил Брок. — У тебя новый боец? Ты же на дух не переносишь омег-мужиков, если дело касается койки? — Оно и не касается, — Джек молча подошел к сейфу Брока, по-хозяйски потянул за ручку и достал оттуда стратегический запас — початую бутылку и два бокала. Брок понял, что пиздец не просто близко. Он уже наступил. — Ты знаешь мою позицию, которую все, кому не лень, считают сексистской. Место омеги — в койке. На войне их быть не должно. И ебал я в рот все теории эволюции и прочий маразм. Мы созданы для войны, а они — нет. Я… физически не могу переносить их боль. Горло готов выдрать. — Что происходит, Джек? — очень спокойно спросил Брок, но ответить тот не успел: дверь открылась, и на пороге появился Роджерс. Уставший в хлам, с влажным после умывания ежиком волос. Он вошел, прищурился, вглядываясь в полумрак, и позвал: — Брок? А потом втянул носом воздух, зарычал, как зверь, и уже через мгновение прижимал Джека к стене, удерживая за горло. По идеально оштукатуренной поверхности из-под спины Роллинза побежали трещины. Глаза Роджерса налились синевой, они едва не светились в неярком свете, проникающем через окно, а сам он прорычал: — Где он?! Где Баки?! Брок сам не заметил, как оказался у него за спиной и, мягко погладив по животу, сказал: — Если ты раздавишь ему гортань и раскрошишь позвоночник, он тебе ничего не скажет. Отпусти. Ну же. Он все скажет. Правда, Джек? Роллинз бешено вращал глазами, безуспешно пытаясь отодрать пальцы Роджерса от своего горла, и, едва ему позволили вдохнуть, закашлялся и кивнул. — Не знаю, Рамлоу, — хрипло выматерившись, выговорил он, хлебнул виски и снова закашлялся. — Как у тебя может на такое стоять? — Узнаешь — первым тебя пристрелю, — пообещал Брок. — Какой, нахуй, Баки, кстати? — Выражения выбирай, — низко рыкнул Роджерс, но яркая омежья синева в его глазах тухла, уходя куда-то вглубь, и он явно пытался взять себя в руки. — Полынь, перечная мята и осока. Густой, горький, травяной запах. Я не мог перепутать. Говори, — приказал он Роллинзу, и тот, тяжело опустившись в кресло, приложился к бутылке, хлебая пойло прямо из горлышка. — Не знаю никакого Баки, Кэп, — растирая шею, ответил он, исподлобья глядя на Роджерса, как на идейного врага. В чем-то, похоже, так и было. — А полынью и мятой несет от Зимнего Солдата. Несло. До убойной дозы подавителей и супрессантов. Суперсолдат, как и ты. Только в жизни ему свезло гораздо меньше — его, в отличие от тебя, страна в жопу не целует, — он сплюнул прямо на пол, и Брок мысленно пообещал ему это припомнить. — Он не помнит нихуя, только миссии. Биоробот. Роджерс сцепил руки в замок за спиной, так явно удерживая себя от насилия, что Брок только хмыкнул. — Подробности будут? — спросил он у Роллинза. — Договаривай уже, адепт зла. Один хрен деваться некуда. Когда Роллинз заговорил, Брок почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Он не знал, кто такой этот «Баки» и кем он приходится Роджерсу, но то, что с ним делали, особенно с учетом, что тот точно был омегой, было за гранью. Не зря Джека тошнило от себя самого — тот был заботливым альфой, пусть и несовременных взглядов, но к омегам относился с грубоватой нежностью, даже к мужикам. Считал их чуть ли не тепличными созданиями, место которым в хорошо защищенной крепости, в тепле и безопасности. Живи он в средневековье, какой-то дамочке очень повезло бы с мужем. Но пока выяснилось, что это Зимнему Солдату не повезло. Вообще ни с чем. — Кто стоит во главе? — хрипло спросил Роджерс, глядя на свои побелевшие костяшки. Роллинз только что поведал им об обнулении и снова сплюнул на пол, после чего добил бутылку и утер рукавом рот. — Два условия, — совершенно трезвым голосом сказал он. — Жизнь мне и моим ребятам. Жизнь и свобода. Роджерс поиграл желваками и кивнул. Брок был уверен: будь тот альфой, Роллинз был бы мертв. За то, что творил (и позволял творить) с омегой — с любым — вопреки инстинктам и здравому смыслу. У Брока у самого десны ныли — так хотелось впасть в боевое безумие и пустить в ход клыки, выпустить своего зверя, напоить его кровью. — Пирс, — хрипло выговорил Джек, и Роджерс, тихо, задушенно рыкнув, прислонился к стене, с усилием разжимая кулаки. — Пойдем со мной, — наконец, решил он. — К Фьюри. — Роджерс… — начал Джек, но тот зыркнул на него исподлобья, так, что даже ни в чем не повинного Брока пробрало. — Жизнь и свобода. Я обещаю. — Ты со мной? — спросил у Брока Роджерс, обернувшись от двери и, не дожидаясь ответа, оказался рядом, погладил по щеке, невесомо коснулся губ. — Если я позову… — Я приду, — пообещал Брок. Что он мог еще ответить? *** Дальше начался тот самый пиздец, который Роллинз принес к нему в кабинет: кромешный, полный и беспощадный. Броку казалось, что он почти не спал, так, дремал вполглаза прямо в кабинете, как и все вовлеченные: Роджерс с Фьюри раскрыли Гидру внутри ЩИТа, похерили какой-то важный международный оборонный проект, сковырнули Пирса, повздорили с Советом, помирились с Советом, разворошили осиное гнездо и, искусанные, но не сдавшиеся, обосновались на развалинах национальной безопасности. И всех неравнодушных с собой прихватили. «Баки» оказался двухметровым лбом, агрессивным, как альфа, сильным, как Роджерс, и абсолютно, кромешно беспамятным. Роджерс ворковал над ним, как над давно потерянным сокровищем, терпел удары в лицо и полубессознательный рык, и, наконец, переехал в медблок базы окончательно, отрезав себя от остального мира. И от Брока. Они так и не поговорили: проблемы, требовавшие высочайшего внимания, валились, как горох из прохудившегося мешка, Роджерса рвали на части, и Брок не хотел добавлять к его головной боли еще и свои претензии, для которых и оснований-то не было, кроме немого обещания, данного там, в кабинете, почти вечность назад. Роллинза, конечно, демобилизовали, но с сохранением выслуги и чистой характеристикой. Пирса сместили — злые языки поговаривали, что у Фьюри просто рука не поднялась на бывшего любовника, когда-то продвинувшего его так высоко. Конечно, сейчас Пирс не был сладким омегой с блядской поволокой голубых глаз, как на старых фото, но ни один альфа не сможет убить того, кто когда-то сладко стонал под ним, принимая узел и подставляя шею под метку. Сколько бы лет ни прошло и как бы ни раскидала судьба, однажды закрепленную связь просто так не разорвать, и Пирс об этом знал. Что не помешало ему отправиться за решетку по подозрению в государственной измене. Тут у Фьюри рука не дрогнула. Броку же было откровенно плевать на то, кто кого ебал в прошлом и как это отразилось на оборонной способности страны. За всей этой беготней и чистками рядов, проверками лояльности, допросами, опросами и тестами, он упустил тот момент, когда тело начало наливаться знакомым жаром, по ставшей чувствительной коже то и дело прокатывались волны колючей дрожи, а член стоял так, что хоть стены им проламывай. Он не подготовился к гону. Не нашел бордель, не поговорил с Роджерсом, не взял отпуск и еще много всяких «не», грозивших превратить его жизнь на ближайшие трое-четверо суток в ад. Надо было убраться с базы. Надо было оказаться подальше от других альф, которых тут было навалом, и еще дальше — от омег, которых в данный момент на базе было трое. Обострившимся чутьем Брок ощущал каждого из них, знал, где они. С маниакальной точностью мог мысленно проложить кратчайший маршрут к каждому, придумать, как вскрыть замки и добраться до их вожделенных сладких задниц. Старк. Сталь, жасмин и виски. Самый худший вариант — слишком похоже на запах альфы, мало цветочной мягкости и нежного аромата юности. Кабинет на третьем этаже. Дверь легко поддастся пластиду, правда, самого Старка придется выковыривать из костюма, но что и когда могло остановить альфу в гоне? А уж прошедшего такую подготовку, как командир элитного подразделения, и вовсе мог остановить только выстрел в упор из калибра покрупнее. Роджерс, и слишком близко, вплотную, неясно переплетаясь с ним — второй. Тот самый Баки. Мед и травы, мята и полынь, еще что-то очень вкусное, травянистое, приятно сочетающее в себе остроту и мягкость, жар и прохладу. Медблок, три бронированных двери противохалкового модуля… Сложно. Глубинная, яркая ярость затянула мир красной пеленой, из горла рвался звериный рык, чертовы клыки лезли неумолимо. Все вокруг пропахло желанным запахом, который двойным кольцом охватывал его, манил, звал, обещая. Хотелось проломить стены, пойти, оскальзываясь на чужой крови, хлещущей из разорванных глоток попытавшихся его остановить. — Шел бы ты отсюда, Рамлоу, — послышался низкий голос, и Брок, сморгнув алую пелену, оглянулся. Романова стояла, прислонившись плечом к стене, и рассматривала свои ноготки, но вся ее поза буквально кричала о готовности броситься. — Пошла ты, — клыки мешали говорить, хотелось драться и трахаться. Агрессия захлестывала с головой. — Ясно, — хмыкнула та и достала из набедренных ножен шокер, а из напоясной разгрузки — ошейник с поводком. — Не создавай проблем, Рамлоу. От тебя несет на весь этаж, скоро тут будут все альфы округи. Драки запрещены регламентом. Вылетишь в два счета. Надевай ошейник. Вколю тебе транки и отвезу домой. У нас сейчас полно проблем и без твоих закидонов. Брок рыкнул, разворачиваясь, пружиня для атаки, и Романова наконец перестала прикидываться невозмутимой и тоже выпустила клыки, поигрывая шокером. — По-хорошему не хочешь. Черта с два Брок позволит этой альфа-сучке надеть на себя ошейник. Обострившимся слухом он уловил шаги: Джонсон, Райт и МакГрегор. Сильные противники, но если Брок хочет выйти, он вытрет этими недоумками пол и выйдет. С Романовой придется повозиться. Тело страстно требовало драки, адреналин бурлил, окрашивая мир в багряные тона, и он повел шеей, разминаясь. Щелкнул разряд тока, ожег плечо, раззадоривая, и он прыгнул, предвкушая, как вырвет нежную глотку. Что-то грохнуло, дверь слетела с петель, посыпалась штукатурка, и вместе с порывом воздуха помещение заполнил самый прекрасный на свете аромат — мед, полынь, травы, мята. Густо перемешанный, терпкий, волшебный, он будто сплел вокруг липкую паутину, в которой Брок увяз, ничего не чувствуя, кроме желания окунуться в него, завернуться, как в теплый плед. — Оставь его, — Романову сдернуло с него, будто ветром сдуло, плеч, шеи коснулись теплые руки. — Т-ш-ш, — прошептал кто-то горячий и близкий. — Все, все. Я здесь. Прости. Брок лизнул вкусную шею, рванул на том, другом, тонкую футболку, жадно вдыхая запах. — Мой, — прорычал Брок. — Стив, что ты… Господи. Он разорвет тебя. Надень ошейник. — Нет. Никаких ошейников. Это я виноват. Все, все, Брок. Поехали… Раздался страшный грохот, разлетелись в стороны шкафы, кусок стены вывалился, подняв столб пыли, и в проломе появился еще кто-то. Стряхнул с рук каменную крошку и шагнул на свет. Брок, рыкнув, оттолкнул Роджерса себе за спину, но тут уловил яркий, живой аромат. Вторую составляющую двойного запаха, поймавшего его в сети. Еще один омега. Сильный, яростный, стоящий на пороге течки. Он вырвал из рук Романовой шокер, раскрошив его в металлических пальцах, и прижался к Броку всем мощным телом, потерся лицом о шею, и низко, призывно мурлыкнул. — Нат, подгони машину Брока. Баки… Баки? Тот, второй, впился в губы Брока, и все остальное стало неважно. — Пойдем, — попросил его омега, и Брок пошел, потащил с собой второго, нуждавшегося в нем, ощущавшегося правильно, приятно, волнующе. — Вот так. Да не надо мне ошейник, Нат! Что вы все, как… Иди, отдыхай. Разойтись! Они куда-то шли, пол холодил горячие босые ступни, тело второго омеги было гладким, приятным на ощупь, горячим. Он льнул к рукам, и Брок не мог оторваться от него, смотрел в огромные, чуть вытянутые к вискам глаза, и снова тянулся к губам — сладким, нежным, гладил сильную спину, запускал ладони под тонкие штаны, тискал круглую твердую задницу, идеально ложившуюся в ладони, целовал, вылизывал шею и плечо, остатками сознания цепляясь за знакомый командный голос, говоривший: — Потерпите, не здесь. Баки… Баки, не провоцируй. Брок, в машину. Давайте, убираемся отсюда. Никакой вязки в машине, Брок, держи себя в руках, хорошо? Говори со мной. Где климат-контроль? Ага, вот. Пора вас остудить, парни. Стало холодно, как в морге, и это немного отрезвило. Брок, проморгавшись, обнаружил себя на заднем сидении собственного авто, на коленях у него, жмуря от удовольствия глаза, обнаружился тот самый «Баки». Он ласково гладил его по загривку металлической рукой и скалился, демонстрируя короткие омежьи клыки. — Стив? — спросил Брок со странной смесью надежды и просьбы, за которую себя ненавидел. — Все в порядке. Ты сорвался. Я все улажу, — тут же отозвался Роджерс. — Кто это? Вернее, я догадываюсь, конечно, но… может, ты нас познакомишь? — Барнс на его коленях мурлыкнул и потерся носом о шею, как кот, оставляющий свой запах. — Это Баки. Баки, это Брок. — Наш альфа, — без тени сомнения низко пророкотал тот. — Вкусный, — он плотоядно улыбнулся, и Брок впервые в жизни подумал, что есть на свете омеги, которых стоит здраво опасаться. — Сильный, — он потерся пахом о колом стоящий член Брока, и тот снова потерялся в жарком мареве его запаха. — Не здесь, — еще раз повторил Стив, и Брок с трудом, но нашел в себе силы разжать руки, отпустить потрясающую задницу и опустить окно, чтобы вдохнуть хоть немного воздуха без примеси дающего по мозгам запаха. Баки, похоже, остался этим недоволен, потому что прижался теснее, длинно лизнул в шею, растер пальцами соски, и Брок вдруг подумал, что хорошо, что он раньше его видел, сразу, как Кэп отловил свое сокровище, и знал, что у того металлическая рука по самое «не могу». Потому что, очнись он сейчас под ним от вот такой вот ласки сосков, было бы перед Роджерсом неудобно. Орал бы. И не сказать, что от страсти. Вернее, не только от нее. Рука была потрясающей, Баки проламывал ей стены с той же маниакальной страстностью, с которой сейчас ласкал Брока, но к этому нужно было привыкнуть. Наверное. Даже роборука была важна ровно до того момента, как они все ввалились в спальню, и Баки, стянув с себя штаны, повернулся к Броку гладкой круглой задницей, от вида которой во рту скопилась слюна. — Наш альфа? — позвал он, и Броку сквозь гул крови в ушах снова послышались мурлыкающие нотки в его голосе. Он мотнул головой из стороны в сторону, тщетно пытаясь отвести от него взгляд, и, в конце концов, схватив с прикроватной тумбочки бутылку воды, вылил ее себе на голову. — Контракт? — прохрипел он, закрывая глаза, чтобы не видеть развалившегося на кровати Баки, поглаживающего свой член. Тяжелый, темный, с очень яркой розовой головкой. — Роджерс, пока я еще хоть что-то соображаю… Тот оказался рядом, обнял со спины и поцеловал в шею. — Никаких претензий, Брок. Что бы ни случилось. Мы с Баки сумеем за себя постоять. — Ты пасть мою видел? — оскалившись, спросил Брок, гадая, зачем продолжает упрямиться, если ему дали полный карт-бланш. — Видел. Сам, главное, не пожалей потом. Брок сорвался. Пропал, потерялся в них двоих, рухнул, как в кипящий котел. Баки трахался, как сумасшедший: ни один омега еще не доводил Брока до такого животного неистовства, до такого желания выдрать, чтобы кровать колотилась об стену, жадно загоняя член до упора, до влажных шлепков тела о тело. Остатки здравого смысла пытались не позволить ему пихать в узкую задницу Баки еще и узел, но сам Баки оказался против: гибко прогнувшись в спине, он с громким стоном насадился до упора, сжал в себе, и у Брока отключились предохранители. Он упал на широкую спину, прижимая любовника грудью к постели, с трудом протолкнул набухающий узел и из последних сил сжал челюсти не на крепкой шее, а вхолостую. Баки заныл, мелко подрагивая на члене, хаотично сжимая в себе, дернул оказавшегося вдруг рядом Роджерса за волосы и поцеловал, а потом толкнул вниз, к члену, и хрипло, протяжно завыл, кончая. Брока вынесло ото всего разом: от ощущения тесно, до сладкой боли сжавшихся вокруг узла мышц, от дрожи сильного тела под собой, от стонов Роджерса, со смаком слизывавшего сперму с по-блядски припухших губ, от слившихся вместе запахов обоих его омег. Его омег. Он осторожно перевернул их с Баки на бок, чтобы не потревожить сцепку, не причинить боли, и Баки со стоном откинул голову ему на плечо, продолжая поглаживать Роджерса по голове. А тот, поднявшись на руках, поцеловал сначала Баки — нежно, ласково, а потом через его плечо — Брока. Прикусив губу, жарко толкнувшись языком, и от этого Брок почувствовал новый виток возбуждения, впился пальцами в бедра, будто пытаясь вогнать член еще глубже, но глубже было попросту некуда. Барнс извивался на нем, изредка выстанывая что-то на гортанном грубом языке, и этим все ближе толкая Брока к пропасти. Они кончили снова, почти одновременно, Броку казалось — выжали друг друга досуха. Баки лежал между ним и Стивом, горячий, тяжелый, сонно расслабленный, но едва член Брока выскользнул из него, как тот лениво перевернулся на спину и затянул на себя Роджерса, бесстыдно разводя ноги. От мысли о том, как внутри у него мокро от его спермы, какой он растянутый, податливый, Брок впился в мягкие губы, ловя стоны. Роджерс, похоже, трахал ничуть не хуже, чем подставлялся. Это можно было понять по тому, как закатились у Баки глаза, как скользили по подушке его блестящие волосы, как требовательно он обхватил ногами бедра Роджерса, будто понукая, провоцируя двигаться резче. На лице обоих было написано такое блаженство, такое страстное, нежное чувство друг к другу, что Брока на мгновение кольнула в сердце ледяная игла. Но потом Стив первым потянулся к нему, целуя, выдыхая в губы, и от ласковой синевы его глаз холодок в груди истаял без следа. Стив кончил первым, с тихим, жалобным стоном упал на Баки, но тот неожиданно ловко вывернулся из-под него, навис, глядя безумными темными глазами и быстро, почти грубо дроча себе. Сперма попала Стиву на лицо, залила шею, и Баки, урча, втер ее в кожу, помечая, оставляя свой запах, слишком мягкий и свежий, чтобы его можно было принять за запах альфы, а потом принялся вылизывать всего: от паха и вверх, собирая свое семя. Брок смотрел на его задницу, на то, как по крепким бедрам течет их с Роджерсом сперма, и чувствовал, что не удержится. Просто присвоит себе обоих, и будь что будет. Пусть хоть убьют его, когда Барнс из податливого ебливого котика снова превратится в суперсолдата, от навыков которого кровь стыла в жилах, но сейчас он хотел его себе. Их обоих. Едва в голове немного прояснилось, Брок потянулся к телефону. — Я оформил отпуск, — сообщил ему Стив, обнимая ластящегося к нему Баки. — Неделя. — Как Баки-то отпустили? — поинтересовался Брок, набирая номер ближайшего ресторана с доставкой — жрать хотелось зверски. — Баки не отпускали, — потянувшись, ответил тот. — Я сам ушел. От тебя так вкусно пахло, — он потерся лицом о его шею и продолжил: — Стив сказал, мы пара. Значит, все у нас общее. Ты тоже. Последнее даже не было вопросом, хмыкнув, Брок продиктовал ответившему, наконец, оператору службы доставки длинный список пожеланий и хотел уже положить трубку, как Стив протянул руку. Пришлось дать слово и ему. В список добавились морепродукты, которые оба они не ели, фрукты и мороженое. Баки, услышав «виноград», радостно нырнул под одеяло, и по тому, как изменилось выражение лица Роджерса, можно было понять, что нашел он там что-то интересное. — Я буду котлеткой в гамбургере, — заявил он, вынырнув через минуту, когда Роджерс уже не мог сказать ничего членораздельного. — Да, альфа? — Что за дурацкое обращение? — Брок на пробу провел ладонью по его члену, с удовольствием поймал губами длинный стон и направил себя в снова тесную, горячую задницу. — Меня зовут Брок. — Брок, — длинно растянув гласную, повторил Баки, и Брок подумал, что это пусть и не самое странное знакомство на его памяти, но определенно самое приятное. — Держи… крепче, Брок. То, что Барнс никогда не предупреждает просто так, Брок понял, когда тот, зажатый между ним и Роджерсом, совершенно слетел с катушек, жадно двигаясь между обоими любовниками, как челнок. Он будто специально открывал шею, наклонял голову, заставляя длинные патлы соскользнуть на одну сторону, открывая истошно бившийся под губами пульс. У Брока плыло перед глазами, кончик языка покалывало от фантомного вкуса, зубы ныли от желания сомкнуться на крепкой шее. Он понимал, что это просто гормоны, но эта тяга присвоить, подмять под себя, сделать своим, а потом кормить и защищать, была настолько глубоко впечатана в саму его суть, что слабые доводы рассудка в пользу того, что Баки сам кому хочешь голову свернет и в задницу затолкает, не помогали. — Пожалуйста, — прошептал Баки, хватая его за шею, пригибая голову, отчаянно сжимая в себе. Под ними стонал Стив, обнимая обоих сразу, и прикосновение его ладоней к заднице, их требовательная, жадная хватка, будто опустили на голову мешок. Остальной мир как отрезало, он перестал быть сам по себе, сплавляясь с этими двумя, отдавая себя им. Он не помнил, как обхватил Баки за горло и вонзил удлинившиеся клыки ему в шею. — Да, — простонал тот, — да, вот так, мой альфа, мой… Брок. От звука своего имени, от обжегшего горло вкуса — огненно-яркого, сладкого, он на секунду потерялся, продолжая терзать беззащитную шею, и просто растворился. Сгорел, опалив и свою пару, их обоих, таких разных, но беззащитных перед ним. Теперь защита — его обязанность. Желанная, остро ощущавшаяся внутри потребность. Цель жизни. Он с огромным трудом разжал челюсти и принялся вылизывать быстро затягивающуюся, подживающую метку — красивую, ровную, такую правильную на светлой коже. Даже сцепка ощущалась иначе — будто он вдруг оказался на своем месте, изменил угол зрения. Баки был прекрасен. Его омега был прекрасен: нежный, сильный, яркоглазый. От удовлетворенного мурлыканья, с которым он подставлял шею под осторожные прикосновения языка, у Брока теплело за грудиной. Его. У него есть «свой». Его приняли. Ему позволили. — Я все еще не… — сказал вдруг Стив, вырывая Брока из какого-то другого мира, наполненного поклонением своему омеге. — Я, конечно, мог бы потерпеть, но мне… Баки чуть толкнул Брока, легко выпуская из себя, скользнул ниже и принялся с урчанием вылизывать Стива. Потемневший от прилившей крови член, разведенные бедра, влажно блестевшую задницу. — Перевернись, — скомандовал он, и Стив послушно лег на живот, приподняв бедра. Брок порадовался, что у него гон, потому что в другое время эти двое заездили бы его до смерти. Глядя, как Барнс вылизывает его, сладко вздыхая, как гладит металлическими пальцами нежную кожу ягодиц, Брок чувствовал, что может так всю оставшуюся жизнь — теряться в этих двоих, делать все, чтобы им было хорошо. — Давай я, — предложил он Баки, и тот потянулся к нему за поцелуем, снова подставил метку, которую Брок с удовольствием лизнул, и раскрыл для него ладонями идеальную задницу Стива. Роджерс даже после Баки был тесным, теснее, чем в течку, влажным, шелковисто-нежным, и по тихому, вымученному стону, с которым он принял Брока, тот понял, что и здесь он на своем месте. А уж когда Баки обнял его со спины, целуя в шею, лаская грудь и живот, снова выкручивая соски, его будто опять подхватило течение, закружило, разбивая об этих двоих. И он плыл, не пытаясь грести против, потому что больше всего на свете хотел быть здесь и сейчас. Стив, отстранившись, перевернулся на спину и снова потянул его на себя, жарко взглянул из-под ресниц и вжал лицом в шею. От него умопомрачительно, призывно пахло, не так, как в течку, когда от желания трахнуть это идеальное тело ехала крыша, а иначе, нежно. Домом, сладкими булочками, уютными ленивыми утрами, нагретыми солнцем фруктами. Стив погладил его по плечу и прошептал: — Можно. Если… если хочешь. Брок хотел. Как же он хотел. С самого первого поцелуя, с первого глотка напоенного степью аромата. Он длинно повел языком по нежной коже его шеи и аккуратно прикусил. Не вцепился, как в Баки, бешено подавая бедрами, натягивая на себя и теряясь в угаре, а вот так — осознанно. По согласию. Метка вышла ровной, правильной. При мысли о том, как ее верхний край будет виден даже из-под высокого воротничка капитанской формы, у Брока застучало в висках. Стив его. Капитан его. И Баки его. Они любились остаток дня и всю ночь, почти не разговаривая. Эти двое выжали, вылюбили Брока досуха, до самого темного, неприглядного дна. Ни в одном борделе, даже сменив четырех омег за неполных двое суток, он не чувствовал себя таким пустым и счастливым. Засыпая, он периодически вскидывался, боясь, что ему показалось, что его разум, затуманенный гоном, сыграл с ним злую шутку, и сейчас он лежит, привязанный, в одной из палат для спятивших альф, обколотый подавителями, и ему мерещится. Но потом он выхватывал взглядом хорошо различимого в неярком утреннем свете Баки, сидевшего в изножье кровати и жадно обирающего губами виноградную кисть. Сочные крупные ягоды, яркие губы, капля сока, текущая по подбородку. Его омега. Голый, красивый настолько, что хотелось прикрыть глаза, чтобы не ослепнуть. И ладонь Стива — широкая, теплая, уверенно поглаживающая по груди, ощущалась правильно. Он с ними. Он не один. Все случилось на самом деле. *** Проснулся Брок один, и в первый момент его сердце забилось в горле, как от страха. Но потом с кухни послышались тихие шорохи и едва слышные смешки. Он вскочил одним плавным движением — тело слушалось, как никогда, будто он проснулся от долгой болезни или скинул вдруг тяжеленные кандалы. Быстро нашарив в шкафу домашние брюки, он вышел на кухню. Его омеги были там. Целовались, стоя у приоткрытого окна, в которое врывался прохладный весенний ветер. С улицы пахло цветами, слышался птичий щебет, а Стив с Баки как по команде повернулись к нему. — Альфа, — хмыкнул Баки, оглядывая его с головы до ног. — Красивый. Сильный. Мне не показалось, — он потер ладонью живой руки метку и облизал губы. В его чуть вытянутых кошачьих глазах было сытое довольство и нега. — Просил называть меня по имени, — буркнул Брок, открывая холодильник. За что он не любил ночи с порядочными омегами, так это за неловкость по утрам. — М. Брок, — Баки снова растянул единственную гласную его имени и, щурясь, улыбнулся. — Уже жалеешь? — Нет, — искренне удивился Брок. — Скорее, думаю, чем вас кормить. — Мы заказали доставку, — впервые подал голос Роджерс и, поймав его за запястье, притянул к ним. — Прости. — Роджерс. — Стив, — мягко напомнил тот и упрямо продолжил: — Прости, что так вышло. Я хотел, — он прикрыл глаза, когда Баки поцеловал его в шею, прямо поверх метки, но взял себя в руки. — Я хотел поговорить с тобой сразу, еще после течки. Но меня выдернули в тот же день, я даже душ не успел принять. А потом я, как на Роллинзе запах Баки почувствовал, думал, разорву его голыми руками. — Роллинз нормальный, — Баки погладил Стива по спине, будто успокаивая. — Я теперь других помню. Поверь, командир Роллинз — самый нормальный из всех. Хоть и считает, что омега — это как баба, только с членом. Роджерс пропустил его волосы между пальцами и улыбнулся: светло, но грустно. — Прости меня, Бак. — День покаяний, — вставил Брок, которого больше интересовала нынешняя ситуация, а не прошлое и уж тем более не Роллинз. Роджерс прижал его к себе и поцеловал. Медленно, со вкусом, смакуя каждое мгновение. — Я рад, что ты смог принять Баки. Я понимаю, что почти не оставил тебе выбора… — Я его чуть в машине не трахнул, а ты извиняешься опять? — Брок надавил Баки на метку, отчего тот прикрыл глаза и вздохнул. — Просто не знал, что у тебя кто-то есть. Было бы честнее сказать. Кстати, что за странное имя? Как будто кличка. Баки улыбнулся, лизнул его в губы, а потом поцеловал, сладко толкаясь языком, вылизывая его рот. — Вообще-то я Джеймс, — в губы Броку признался он. — Но терпеть не могу быть Джеймсом и еще меньше Бьюкененом. Так что Баки Барнс в самый раз. — Погоди, — выдохнул Брок, с трудом отстраняясь — Баки действовал на него, как наркота. — Тот самый Джеймс Бьюкенен Барнс? — Понятия не имею, — ухмыльнулся тот. — Память не восстановилась полностью, так что уточни, что имеешь в виду. — Герой войны. Погибший… дружок Кэпа. Баки пожал плечами. — Почти ничего не помню о войне. Отрывочно — миссии после. Но вот своего мелкого придурка-омегу помню, — он взлохматил Стиву волосы. — И то больше по запаху узнал. Помню, как тащился от него, хотя сам был бетой и ни хера не мог ему дать, даже такому нетребовательному и слабому. А потом мне ввели сыворотку и я прокачался до омеги. Стал… идеальным, — он сыто улыбнулся и снова потрогал метку. — Но Стиву в постели от меня мало толку. — Бак. — Мелочь, ты, конечно, вымахал до семи футов почти, но я по-прежнему ничего не мог бы поделать с тобой в течку. Хоть заеби тебя насмерть. — У меня не было течек, — признался Стив, и у Брока что-то оборвалось внутри. Екнуло, накрывая запоздалым беспокойством — все ли он правильно сделал, не был ли груб? — Я вообще думал, сыворотка купировала не только способность вынашивать, а и… прочие особенности физиологии. — Во время войны у омег, находящихся в постоянной опасности и подверженных стрессу, прекращаются течки. Потому что есть угроза беременности и потомству, — сказал Брок. Физиологию он знал на «отлично». — Так это ты в относительно мирное время так… расцвел? Стив чуть смущенно улыбнулся и кивнул. — До сыворотки был очень слабым, течки были ложными. Кроме боли, ничего не чувствовал, даже желания. А тут накрыло всем и сразу. Врачи сказали — купировать вредно. Или пережидать, или искать альфу. Я… — Собирался пережидать, — с осуждением произнес Баки, и Брок понял, что тот действительно хорошо его знает. — Да. В раздевалке, где пахло альфами, легче было. Я думал, все ушли, — он посмотрел на Брока и потрогал свою метку, — но надеялся, что это не так. В наше время альфы не были так… ограничены в правах. Я очень хотел попросить тебя и не знал, как. — Роджерс, да я на брюхе готов был за тобой ползти. Но, если бы не совпало, ты бы первый мог обвинить меня в домогательствах. Это если не считать того, что ты мой начальник. Меня бы вышибли из ЩИТа раньше, чем я успел бы тебе вставить. А если бы были последствия, то и ограничитель бы надели. Встал член — получи разряд тока. — Да ну, — Баки округлил глаза, будто и правда впервые слышал о таком. — Где та сраная свобода, за которую ты, говорят, воевал, мелкий? Стив нахмурился на мгновение, а потом обнял их обоих так, что затрещали кости. — Я рад, что все сложилось именно так, — признался он. — Когда врачи сказали, что у нас с Баки похожий гормональный фон и посоветовали, раз мы пара, найти одного альфу, я… очень боялся, что ты откажешься, — он пошарил в кармане свободных штанов, явно позаимствованных в шкафу, и достал оттуда тонкий ошейник, стилизованный под толстую цепочку. — Откажешься принять это от меня? Надо было раньше поговорить, но… Официальный статус. Почти брак. — Погоди, — сказал вдруг Барнс, и Броку на короткое мгновение показалось, что он будет против. Но тот забрал у Стива ошейник, покрутил, рассматривая, и хмыкнул. А потом заплел в тонкую косу одну из своих прядей, отхватил ее у самого скальпа острым ножом и пропустил между звеньями. — Нужно будет расклепать концы, чтобы держалось. Тебе нравится, альфа? Брок не стал его поправлять — может, в его время не принято было обращаться по имени, молча подставил шею, принимая их обоих окончательно, и в этот момент ему было совершенно все равно, что ни одного из них он не знал достаточно хорошо, чтобы заключать официальный союз. Он хотел их. А они почему-то, по странной счастливой случайности, хотели его. Эпилог — Заканчивай, — хрипло приказал Баки и ущипнул Стива за бок металлическими пальцами. — Ну что за хрень, Роджерс? Стоило тебе перейти на новую должность… — Это временно, Баки. Погоди, я только отчет… закончу смотреть… ну Бак! — Не ебет, — металлическая ладонь все-таки хлопнула по крышке ноутбука, и тот выключился с тихим гудением. — Как стал шишкой, так и… Ну Стив! Ты хоть в течку можешь думать о нас, а не о Родине, мать ее через колено? Мало того, что Брок… В коридоре хлопнула дверь, послышалась приглушенная многоэтажная конструкция, выдававшая раздражение, и через секунду на пороге спальни появился Брок, на ходу сдирая с себя форму. — Чтобы я еще раз, — начал он, стягивая футболку через голову и одновременно пытаясь скинуть носки, — накануне наших общих «красных дней календаря» отправился в такую жопу… — Ты же успел, — Стив отложил наконец ноутбук и раскрыл объятия. — Ты всегда успеваешь. Брок вспомнил, как трудно они синхронизировали цикл, подстраиваясь друг под друга, потому что Барнс, будто компенсируя последние семьдесят лет на подавителях, утягивал их за собой сначала раз в месяц, потом каждые шесть-семь недель, потом чуть реже и, наконец, они сошлись на трех-четырех днях в полгода, и это, наконец, устраивало всех. И вот сейчас, накануне «праздников», какой-то сумасшедший решил взорвать торговый центр. Единственное, что утешало Брока — должность теперь не позволяла Стиву скакать с одной мины на другую, а любовь и здравый смысл — позволять делать это Барнсу за два-три дня до часа «Х». — Я первый, — Баки перевернулся на живот и похотливо прогнулся в спине. — Я заслужил. Купил продукты, заблокировал дом, поставил растяжки в саду, пока Стив копался в своих бумажках. — Умница, — Брок хлопнул его по круглой заднице и поцеловал. — А господин директор подождет своей очереди. Стив неопределенно хмыкнул, забывая о проблемах большого мира, и потянулся к ним, не забыв перевести телефон в бесшумный режим. Все равно туда мог позвонить только министр обороны, а уж тот как никто другой знал, как опасно отвлекать их семейство во время отпуска. * * * — Фьюри звонит, — сонно сказал Баки, поворачиваясь на другой бок и подпихивая к Стиву жужжащий телефон. В предрассветных сумерках его рука отливала тусклым серебром, и Стив, поцеловав его в плечо, отогнал мысли о том, как оба его любовника красивы сейчас. Не спящая никогда страна требовала его внимания — министр обороны никогда не звонил просто так. Вспомнив, что им всем пришлось выдержать, чтобы эту должность впервые за много лет занял альфа, Стив вздохнул и выбрался из-под одеяла. — Да, Ник, я надеюсь, это действительно что-то важное, — сказал он, выходя на кухню и плотно притворяя за собой дверь. — Когда он станет президентом, — заговорщически прошептал Барнс Броку в ухо, — я выбью себе место начальника его охраны. И хуй кто ему вот так в четыре утра позвонит. А директором ЩИТа тебя назначим. — У нас уже был директор ЩИТа через постель. Мне и так говорят, что я вытрахал себе место под солнцем. — Не пойму, чем наша постель хуже постели Пирса, — Барнс, окончательно проснувшись, завозился рядом с явным намерением продолжить, и у заебанного службой и суперомегами Брока появился к министру еще один небольшой счет. — Разве что тем, что никто не хочет из нее вылезать на хоть сколько-нибудь значительные должности, как Стив ни выпихивает. Целуя его, Брок думал о том, что ни за что не ввяжется в геморрой с директорством, ему и начальником группы неплохо, с таким снайпером, как Барнс, и с Роллинзом в качестве заместителя. Но потом вернулся Стив, и он еще успел решить, что сделает все, чтобы облегчить ему жизнь, а потом и вовсе выкинул все неважное из головы. Потому что важное навалилось с двух сторон, сжимая в двойном объятии, и стало не до возвышенных мыслей обо всякой ерунде вроде судьбы страны. Пусть об этом Фьюри думает, у него явно многовато свободного времени, раз звонит в такую рань.