Lex talionis

Однажды ночью в одной из захолустных итальянских больниц, в отделении для пациентов, находящихся в коме, появилась камера наблюдения. Она была установлена и включена как раз в тот момент, когда медсестры перемещали в другую палату двух «завсегдатаев» отделения: пожилую женщину, безутешный муж которой не решался прервать ее жизнь вот уже пять лет, и старину Марко — худого мужчину с печеночной недостаточностью, известного в округе пьяницу, которого должны были через пару дней отключить от аппарата, если никто из родственников так и не объявится. В опустевшую палату, где осталась одна пустая койка, небрежно толкнув дверь, зашел высокий господин в хорошо сидящем на нем клетчатом костюме. Рабочий, уже закончив с установкой камеры и собрав стремянку, получил от него мятую купюру, которую тут же засунул в карман комбинезона и был таков. На выходе он чуть не сбил с ног полного мужчину со светлыми всклокоченными волосами. Ткань его застегнутого на все пуговицы пиджака, казалось, вот-вот треснет, не выдержав натяжения; он шумно и хрипло дышал — видимо, добирался сюда бегом. В руках он держал шляпу, которую забыл оставить в гардеробе на первом этаже вместе с пальто. С полей шляпы на черно-белую плитку падал снег — снаружи мела редкая даже для севера страны метель. — Что вы себе позволяете! Что за неслыханная наглость!! Где мои пациенты!!! — Громкость голоса толстяка все нарастала, но закончить свою речь ему не дала уже в третий раз открывшаяся дверь. Двое молодых людей в форме парамедиков с усилием толкали перед собой каталку с пациентом. Левая сторона его лица была багрово-синюшного цвета, очертания носа едва угадывались на нем из-за страшного отека. Клетчатый костюм и тесный пиджак с минуту смотрели на то, как ребята из скорой помощи подключали пациента к аппарату искусственной вентиляции легких, — зрелище было то еще. Затем толстяк, словно очнувшись ото сна, нащупал в кармане пиджака бейдж и торопливо нацепил его себе на грудь. — Кто вы вообще такой?! И кто он? – Пухлый палец указал на койку. — Кто распорядился перевести его в нашу больницу?! Я главный врач! И я не получал никаких писем и распоряжений! Сейчас три часа ночи, это недопуст… Он запнулся, увидев, что господин, потянувшись в карман брюк за пачкой сигарет, расстегнул пуговицу прекрасно сидящего пиджака и, случайно или же намеренно, дал доктору увидеть кожаные ремни кобуры, перехватившие грудь. Вытащив сигарету, он заговорил голосом спокойным и негромким, однако за все время его речи доктор ни разу не решился его перебить. — Ваши пациенты в соседней палате, они в полном порядке. Его, — кивок в сторону койки, рядом с которой уже работали кардиомонитор и энцефалограф, — месяц назад укусила змея, прямо за язык. Ваши коллеги из Рима пять часов реанимировали его и чудом спасли жизнь. Правда, он может никогда и не очнуться, слишком сильно поражен мозг или что-то в этом роде — я ни черта не разбираюсь в медицине. Так вот, — он наконец выудил из нагрудного кармана золотистую зажигалку и щелкнул ею, закуривая, — мой босс был бы вам очень признателен, если бы вы присмотрели за этим пациентом. Врачи в Риме обещали, что отек скоро спадет, и он сможет дышать сам. А пока вам нужно только следить, чтобы он не захлебнулся слюной. И сообщать нам о любых изменениях его состояния, сразу же. В ладони доктора оказалась прямоугольная визитка из черной матовой бумаги. На ней золотым тиснением был напечатан один телефонный номер — и больше ничего, ни имени, ни названия компании. — И кто же ваш босс? — спросил он, сглотнув. Господин подошел ближе и прошептал что-то ему на ухо. Врач побледнел и сразу как-то сдулся, перестав подвергать окружающих риску пуговичного расстрела. Клетчатый костюм улыбнулся и стряхнул пепел на пол. — Надеюсь, мы сможем как-нибудь замять вопрос с письмами и распоряжениями? К чему нам лишняя бюрократия? Доктор рассеянно кивнул, провожая взглядом парамедиков, которые уже закончили свою работу и выходили из палаты. — Ну, вот и отлично. — Еще раз усмехнувшись, господин снисходительно потрепал доктора за пухлую щеку. Затем развернулся на каблуках блестящих ботинок и вышел вслед за парамедиками, оставив его наедине с новым пациентом. Подойдя ближе, он присмотрелся к тому внимательнее: худощавое телосложение, светлые волосы, возраст — лет двадцать. Лицо напоминало надутый фиолетовый шар, который мог лопнуть в любой момент, но серьезного некроза на первый взгляд видно не было. Повезло бедняге. Или наоборот — доктор опасливо оглянулся на дверь. Затем взгляд его поймал блеск объектива камеры и мигающую рядом с ним маленькую красную лампочку. Он раздраженно вздохнул и потер пальцами переносицу. — Чертова мафия. *** Спустя еще месяц, когда лицо пациента, подтверждая прогнозы столичных врачей, и правда приняло почти нормальный вид, и необходимость в аппарате ИВЛ отпала, в палату прибыл странный посетитель, первый за все время. Молодой темноволосый человек в коротком свитере, открывающем живот, и красно-синей шерстяной шапке. Тем более необычным выглядел его приход, что тогда стояла ночь, но никто из медперсонала в холле и отделении интенсивной терапии, конечно же, не посмел задать визитеру ни единого вопроса. Он уверенно прошел сразу к нужной палате и, оказавшись внутри, плотно прикрыл за собой дверь. Подойдя к самой койке, он, не мешкая ни секунды, вытащил из-за пояса револьвер и приставил его к виску пациента. Щелкнул взведенный курок — и тут же послышалась приглушенная тканью трель телефонного звонка. Молодой человек пытался игнорировать отвлекающий звук какое-то время, но затем раздраженно выдохнул, закатив глаза. Продолжая держать дуло револьвера у головы лежащего в коме, он потянулся в задний карман брюк и вытащил оттуда разрывающийся телефон. Щелкнула кнопка вызова, и посетитель заговорил — так, будто продолжил давно начатый разговор: — Я знаю, что ты скажешь, Джорно. Я бы согласился с тобой — если бы это был кто-нибудь другой. Он не заслуживает милосердия. В трубке что-то долго и обстоятельно объясняли — так долго, что посетитель устал держать оружие одной рукой и снова заправил его за пояс белых с тигровым принтом брюк. — Ладно, ладно, хорошо, дело не в милосердии, а в чести. Как скажешь. — Глянув на монитор энцефалографа, по которому ползли на белом фоне волнистые параллельные линии, он отвернулся к окну, жестикулируя свободной рукой. — Только знаешь — вряд ли он это оценит. Даже если проснется. Слыхал, он на всю жизнь останется идиотом, пускающим слюни себе на подбородок. Не думаю, что в таком состоянии он сможет дать нам хоть какую-нибудь полезную информацию, Джорно. Невидимый собеседник сказал еще что-то, что заставило посетителя злобно засопеть и снова схватиться за рукоять револьвера. — Называй это, как хочешь. А я и правда спал бы спокойнее, если бы знал, что все подонки из La Squadra кормят червей на кладбище. Мне хватает того, что мы еще продолжаем разбираться с шестерками этих долбанных психопатов — знаешь, скольких я уже подстрелил? После следующей фразы, сказанной в трубку, молодой человек обреченно вздохнул и развернулся к койке и мониторам — никаких изменений. — Хорошо. Бессмысленный спор, но ты меня вроде как убедил. Просто не хочу в один прекрасный день проснуться и узнать, что он сбежал отсюда. Ладно, отбой. Увидимся позже. Завершив звонок, посетитель долго и пристально всматривался в ничего не выражавшее лицо пациента. Вздрогнул, когда зашипела, наполняясь воздухом, манжета тонометра на его руке, и затем, раздраженно цыкнув, затолкал телефон обратно в карман и направился к выходу, бросив на прощание: «Сегодня тебе повезло, мразь». *** В ту ночь на город налетел ужасный ураган. Хирургическое крыло оказалось обесточенным — пришлось включать запасные генераторы, свет в коридорах моргал, стекла в окнах дребезжали от налетавших порывов ветра. За дверью палаты слышались звуки шагов и взволнованные голоса — кажется, где-то на окраине произошла серьезная авария, не хватало машин скорой помощи и врачей. Поэтому, когда линия мозговой активности на экране энцефалографа вдруг начала сходить с ума, прыгая вверх и вниз, и прибор издал резкий звуковой сигнал, никто, похоже, не обратил на это внимание. Когда на мониторе сердечного ритма загорелись красные лампочки, пациент открыл глаза. Несколько секунд он просто моргал, явно не понимая, что произошло и где он находится. Затем резко сел, исступленно схватившись за простынь, которой были накрыты его ноги, и затравленно оглядываясь по сторонам. Медленно поднес ладонь ко рту, ощупывая пальцами свежие рубцы на губах и обрубок языка. Когда за дверью послышались приближающиеся шаги и простенький мотивчик популярной песни, которую кто-то насвистывал, направляясь прямо сюда, на лице пациента застыл ужас. Еще раз осмотрев палату и убедившись, что спрятаться негде, он упал обратно на подушку и закрыл глаза. Когда охранник с кобурой на поясе, держа в руках рацию, зашел внутрь, все в палате выглядело как обычно. Та же картина, что и два месяца до этого: куча приборов, проводов, стойка с капельницей да коматозник в койке, про которого вся больница шушукалась, что он как-то связан с мафией. Будь охранник на месте этого парня, он бы решил никогда не просыпаться… Все тихо. Наверное, от бури глючат все датчики. Нет нужды звать медсестру — у нее сейчас дел невпроворот из-за аварии. Уже схватившись за ручку двери, охранник замер, зацепившись краем глаза за что-то странное. Подошел ближе к койке, чтобы удостовериться, что ему не мерещится — на простыни рядом с рукой пациента медленно расплывалось кровавое пятно. — Что за черт… В следующий момент пациент вдруг бросился на него, повалил на пол и, прижав весом своего тела, приставил опасно близко к глазу окровавленную иглу от капельницы. Рация, зашипев, отлетела в сторону. — Гд… Где Ризотто? — говорил он с усилием и едва разборчиво, словно затолкал в рот парочку каштанов. — Г-где… Б-Бруно? Где б-босс? Охранник смотрел на него непонимающим взглядом. Он не знал никаких Бруно и Ризотто, а его босс сейчас дрых сладким сном у себя дома под боком толстухи-жены, но ведь этот псих явно спрашивал не про него. На щеку упала капля теплой слюны, и охранник непроизвольно вскрикнул, пытаясь вырваться. Это стало его роковой ошибкой. На горле сжались холодные пальцы, но сил у очнувшегося коматозника явно было маловато не только для того, чтобы задушить, но и чтобы заставить замолчать тоже. Поэтому спустя минуту беспорядочной возни, после которой стойка с капельницей с грохотом рухнула на пол, игла оказалась воткнутой в глаз охранника, а пальцы на его горле сменились зубами. Крик утонул во влажном хрипе, который вскоре заглушил тошнотворный звук — треск разрываемой плоти и хрящей. Рука охранника, слепо тянувшаяся к кобуре, обмякла, и пациент, тяжело дыша и отплевываясь, отстранился от уже мертвого тела. Шатаясь и оскальзываясь на быстро разливающейся по плитке луже крови, он поднялся и, схватив с койки простынь, вытер лицо. Затем осмотрел залитую красным больничную робу и после минутной паузы начал стягивать с неподвижного охранника темные брюки. Переодевшись, он уже собрался было выйти из палаты, но в последний момент поднял глаза на камеру. Посмотрев в объектив несколько мгновений, он вдруг усмехнулся, вернулся к телу охранника, окунул пальцы в рану на шее, подошел к окну и вывел два коротких слова. *** Когда дверь палаты распахнул тот самый господин, что сопровождал пациента из римской больницы, за окном уже светало. Он быстро осмотрел тело охранника, вытащил телефон из кармана и коротко переговорил с кем-то на другом конце провода. Запнулся, когда взгляд его упал на оконное стекло. На фоне клубящегося за окном тумана висело кровавое Lex talionis. Сжав зубы, господин в костюме выхватил из кобуры пистолет и дважды выстрелил прямо в ни в чем не повинную камеру над дверью. Чтобы выместить злость хоть на чем-то. Пассионе ждут веселые времена.