Когда я встречусь с тобой

       Белые хлопья медленно падали на асфальт, застилая улицы, покрытые грязью. Погода была не самая приятная. Та самая, когда не знаешь, что надеть, и вязнешь в болотах собственных дворов. Сыро и холодно. Хотя только вчера было плюс семь, да и по телевизору обещали плюс двенадцать сегодня. Как всегда, погода не соответствует прогнозу. Снег прекратился, начало моросить. Тебе бы не понравилось.        Холод в старой трешке пробивал насквозь, заставляя периодически вздрагивать. Никакое какао, или что там еще придумывают в слащавых книгах, не помогало. Но я все равно продолжал его пить. Наверное, это придает настроение. То самое, о котором твердят все паблики с цитатами. Повелся. Ты любил так сидеть. Сидеть на подоконнике, невзирая на то, что он уже почти треснул. Сидеть и смотреть в окно, затяжно вдыхая аромат кофе. А я не люблю кофе. Слишком терпкий. Ты любил смотреть на прохожих, наблюдать их счастливые моменты, любил те дома напротив, маленькие и одновременно столь уютные, любил потоки луж, стекающих в люки. Ты любил.        А я не люблю. Не такой сентиментальный. Ты всегда этим отличался от меня. Мог накормить бродячую кошку, давал милостыню всем попрошайкам, выращивал эти гребаные цветы. Плакал над «Бэмби». Это умиляло. Ты был таким. Зачем-то всегда пытался развеселить, не смотря на собственную тоску. Хотя, по-моему, ты не унывал. Иногда я задавался вопросом, не сумасшедший ли ты, — на твоем лице всегда мелькала улыбка. Просто так, даже когда мы молчали, даже когда ты шел по улице один. Это было странно. Наверное. Но мне нравилось.        Темнеет. Сумерки — это было твое любимое время суток. Мы всегда гуляли в это время. Хотя я больше люблю утро. Но тебе удавалось меня уломать на прогулку вечером. Сейчас бы я и без просьб пошел, сам бы пригласил. Но не могу. Уже давно не могу.        Какао остыло. Стало еще холоднее, но мне нравится пить его таким. Никогда не понимал людей, пьющих его горячим, — весь привкус шоколада теряется. А вот холодным оно самое то. Снова мурашки. Холодно до невозможности. И где обещанная весна? За это я ее и не люблю. Отопление уже снизили, а на улице снова холод. Переменчивая погода, грязь и запах детства. А еще тех наших прогулок. Этот запах весны в воздухе, пожалуй, самая странная вещь. Я его люблю, люблю за то, что он напоминает обо всем, но и ненавижу по той же причине.        Весной какой-то особенный свет. Солнце светит блекло, не так, как летом, но и ярче, чем зимой. Это тоже один из ее парадоксов. Напоминает нас слишком сильно.        Напоминает, как мы в первый раз встретились в том дешевом кафетерии. Ты тогда брал эспрессо, а я — бутылку газировки. Ты мне так мило улыбнулся, когда кассирша дала нам одну сдачу на двоих, сказав, чтобы разменивали сами. Смешно, но если бы не та кассирша, мы бы так и не познакомились. Ты попросил подождать, пока допьешь кофе. А потом мы пошли в соседний магазин, купили карамельки и поделили деньги. Ты первый спросил мое имя. Александр. Представился сам — Демьян. Красивое.        Если честно, ты вообще не был мне интересен. Единственное, чего я тогда хотел, — это забрать те жалкие десять рублей и уйти домой. Десять рублей. Такая мелочь заставила нас познакомиться. Наверное, будь у меня на тот момент больше денег, я бы сейчас не сидел в отсыревшей квартире, думая о тебе. Возможно, был бы счастлив. У меня была бы девушка, потом бы мы завели семью с кучей бегающих детишек. Но ты все изменил. Ты заставил меня думать, что только с тобой я буду счастлив. Хотя так оно и есть.        Мы долгое время общались как друзья. Инициатива в основном исходила от тебя. Хотя позже я начал чувствовать, что ревную тебя к каждому встречному. Еще позже — что без тебя уже не могу. А вскоре действительно не смог.        В ту ночь я приехал к тебе пьяный в стельку. Говорил всякий бред, даже не помню уже. А ты молча выслушивал, старательно укладывая меня в кровать. Я проспал у тебя до утра, а утром боялся посмотреть в глаза. Именно в тот день ты признался, что тоже любишь меня. И тогда моя жизнь изменилась.        Мы гуляли, смеялись, ночевали друг у друга и забирались на крышу, чтобы встретить рассвет или посмотреть на ночные звезды. Я посвящал тебе каждую секунду своего времени, а ты отвечал взаимностью. Потом ты переехал ко мне. И вот тогда я радовался, как маленький ребенок.        Мы были слишком юными, страстными. С каждым днем наша любовь все крепла. Никогда не забуду прикосновения твоих горячих рук к моему обнаженному телу. Как ты целовал меня, оттягивая губы, — это была твоя привычка.        Ты любил грубо оставлять на мне засосы, постепенно спускаясь ко впадине на животе. А когда твои губы мягко дотрагивались до головки, перед глазами блистали искры. Всегда начиная с медленного облизывания, ты постепенно набирал темп, уже глубоко заглатывая в себя и так смачно затягивая, что я еле сдерживался, чтобы не кончить тебе прямо в рот. А если это происходило, ты жадно сглатывал, хищно облизывая свои губы, все до капельки слизывал и с меня. И вскоре на нас снова накатывало возбуждение. Я переворачивал тебя под себя, начиная быстро дрочить нам обоим. Когда наши члены соприкасались, внутри происходила просто какая-то феерия. Один факт того, что я с тобой, уже до чертиков возбуждал. Лубрикант, резинка. Ты всегда чуть сжимался, когда я входил в тебя, слегка царапая мою спину. Ты вообще любил царапаться. После тебя у меня еще дня два болела спина. А еще ты ненавидел, когда я медленно двигался, а я любил тебя подразнить. Тогда ты, матерясь, впивался в меня зубами, и эта легкая боль волной прокатывалась по моему телу, заставляя вдалбливаться что есть силы. Стоны, наверное, слышали все соседи. Ты никогда не сдерживался, всегда протяжно и громко стонал. А знаешь, как это возбуждает? Я еще сильнее трахал тебя, с оттягом, кусал, оставляя красные следы, а на следующий день мы оба прятали синяки под свитерами и кофтами. Я люблю кусаться, показывать всем, что ты мой. Запах. Твой сладкий манящий запах. Всегда просил тебя не пользоваться ароматическим мылом, чтобы вдыхать именно тебя, твое тело. Ты кончал, вжимаясь в меня, обхватывая собой мой член еще сильнее. Почти всегда первым. А я, еще немного насладившись тобой, кончал позже. Уткнувшись лбом ко лбу, мы улыбались, смотря друг другу в глаза, и долго не могли отдышаться, лежа рядом и хватаясь за руки. Потом я помогал тебе встать, иногда нес на руках в душ. Ты любил сидеть в ванной между моих ног, почти засыпая на моей груди и слушая мои рассказы. Даже неинтересные, но ты слушал — любил мой голос. Мы никогда не набирали ванну, просто включали душ, который обливал нас теплой водой.        Однажды мы так и уснули там. Ты лежал на моем плече. Помню, как потом, словно сморщенные старики, выползали оттуда, плюхаясь на кровать. От теплого пара спать хотелось еще больше. И ты, уставший и мокрый, прижался ко мне, посапывая на груди. Твое горячее дыхание успокаивало, а объятия заставляли чувствовать себя в безопасности. Ты только мой.        Пять лет прошло. Я все еще ненавижу себя за то решение, за то, что тогда отпустил тебя на эту гребаную вечеринку. Твой выпускной. Ты так радовался, строил планы на будущее, представлял, как устроишься на работу, как мы вместе встанем на ноги. А я верил. Вместе с тобой верил в эту мечту, живя иллюзиями. Ты уехал сразу после выпускного. Почему я тогда не взял трубку? Почему проигнорировал твой звонок? Мы поругались, и я, как глупый ребенок, решил не брать телефон.        А потом мне позвонили из скорой. Передозировка алкоголя в сочетании с экстази. Я рванул в больницу, повторяя про себя, что с тобой все будет в порядке. Я не понимал, ведь ты не пил, не говоря уже о наркотиках. Что ты хотел этим доказать? Кому? Или ты просто решил, что вырос? Я плакал, сидя у твоей кровати и умоляя тебя очнуться, открыть глаза.        Ты пролежал в коме шесть месяцев. Шесть месяцев бессонных ночей у твоей кровати. Каждый день я находился здесь, не сводя с тебя глаз, в надежде, что ты вот-вот пошевелишься, проснешься. Твои родители тоже тут были. Ты не виделся с ними уже больше года — вы поругались. Я безостановочно утешал твою мать, уверяя, что ты очнешься. Она плакала каждый день, каждый день винила себя за ту ссору, за твой уход из дома. А я винил себя за то, что не уследил, отпустил! Твой отец говорил, что я не виноват, ведь не знал, что все так кончится. Но я все равно себя ненавидел.        Когда кардиомонитор беспрерывно запищал, я не поверил. Я тряс и бил тебя, выкрикивая твое имя и вырываясь из хватки санитаров! Плача и умоляя не отключать аппараты, я бился о пол, повторяя, что ты жив, что этого не может быть. Мать болезненно сжимала твою руку, сидя на коленях у кровати, а отец стоял сзади, обнимая ее за плечи. Этого не может быть! Мне казалось, что я сплю и вот-вот проснусь, но почему-то этот сон не заканчивался. Я смотрел на тебя, все еще ожидая, что ты встанешь, подашь любой признак жизни.        Как же я орал, когда твое тело вывозили из палаты, цеплялся за койку, а меня оттаскивали уже твои родители. Когда тебя все-таки увезли, я скатился вниз по стене, просто начав биться в истерике. Мне тогда вкололи успокоительное — я проспал полдня.        Ты был такой молодой. Девятнадцать лет. Я последним ушел с твоей могилы, просидев там до самой ночи. Уже не плакал, просто смотрел на твое надгробие, не веря своим глазам. Мне казалось, что тебя там нет, что ты сейчас придешь ко мне, скажешь, что все это ошибка, сон, розыгрыш. Но ты не приходил. Сторож уже попросил удалиться. Он проводил меня до выхода, придерживая за плечи, чтобы я не упал. Во мне не было сил.        Этих ублюдков, что распространяли наркоту на той вечеринке, посадили. Но что толку, если тебя уже нет? Это неописуемое чувство, когда ты осознаешь, что больше человека нет, что ты никогда не прикоснешься к нему, не услышишь его голос, не поговоришь с ним. Это чувство потерянности, чувство одиночества, как будто половину твоей души и воспоминаний пытаются вырвать. Чувство, что тебе отрезали руку или ногу, без которых ты не можешь.        Целый год мучений. Первый год. Я возвращался домой, но в квартире было пусто. Иногда хотелось что-нибудь тебе сказать, но я тут же вспоминал, что тебя уже нет. И никогда не будет. В душе будто бы что-то упало, ощущалась дикая пустота. Смириться с тем, что я теперь один, было невозможно. Я целыми днями плакал, не вставая с кровати. Твои родители иногда навещали меня. На работе дали месячный отгул. Но месяц мне не помог. Я покончил с жизнью, я существовал.        Три месяца я ни с кем не общался, подолгу не вылезал из кровати, почти запустил работу. Мое здоровье сильно пошатнулось, как и психика. Друзья и родители утешали меня, пытаясь всячески отвлечь. Постепенно у них получалось. Постепенно привыкаешь. Привыкаешь к темной опустевшей квартире и такой же пустоте в душе.        И вот, спустя пять лет, я сижу на подоконнике все той же квартиры, там, где обычно любил сидеть ты. Все здесь напоминает о тебе: каждый уголок, запахи, цвета. Спустя пять лет я все еще не забыл тебя. Наверное, я никогда не смогу полюбить кого-то другого. Я все еще виню себя за то, что ты уехал в ту ночь, что не поехал с тобой, что не заставил сидеть дома. К горлу подступает ком, и слезы непроизвольно катятся по щекам. Я плачу во весь голос. Так всегда бывает: неделями я терплю, а потом срываюсь.        Удар кулаком об оконную раму приводит меня в чувства. Я иду на кухню, кидая чашку с недопитым какао в раковину, умываюсь и принимаю свои таблетки. Я столько раз хотел, чтобы ты мне приснился, но ты не приходил во снах. Ни разу. По утрам я плакал, потому что хотел увидеть твой образ, не хотел забывать тебя. И вот я снова заваливаюсь спать. Странно, но я все еще помню твой голос.        Может, сегодня я наконец-то встречусь с тобой.