Говорят, первые три года брака — самые тяжёлые. Однако с учётом одного только первого Модестас был уверен, что в их случае тяжёлыми будут не только следующие два, но и дальше до упора. Оставалось только лелеять надежду, что этот упор придёт в глубокой старости, а не на следующий день, неделю, месяц…
Чемпионат Европы в 73-м талантливо проебали. Ладно, проиграть Испании с достаточно хорошим счётом было ещё допустимо, но смотреть, как первое место вырывает Югославия — та самая, которую они сами уделали всего два года назад, было невыносимо.
На матче за третье место с Чехословакией вся команда была на взводе и только чудом не калечила противников, с такой агрессией они ринулись в бой. От былой сборной осталась половина. Новые лица, с которыми вроде хорошо сработались во время тренировок, вдруг начали раздражать и выбиваться из стройной стратегии игры, а сам Модестас был растерян, будто впервые попал на поле, и только больше ярился каждый раз, когда Сергей орал ему в ухо, что, если Модестас ещё раз промажет, Сергей с ним разведётся.
В итоге на них обоих наорал Гаранжин, что сам их разведёт, если они не соберутся, дал новые инструкции команде, и с огромным отрывом СССР всё-таки отвоевал бронзу. Но после золотых лавров Олимпиады бронза была всё равно что гречка после омаров. Команда хорошо скрывала огорчение на вручении, и хотя даже Гаранжин и Моисеев не выдвинули им претензий за поражение, между собой баскетболисты перессорились ещё до отъезда из Испании.
— Всё из-за этих женатиков! У них-то мысли другим заняты! — рявкнул один из новичков, и Модестас даже не помнил, как пересёк всю раздевалку, оказавшись нос к носу с обидчиком, но от драки его уже удерживали три пары заботливых рук «старичков» и эти знакомые взгляды: обеспокоенные Ваня и Зураб и строгий Серёжа. Модестас отступил. Но окончательно понял после этого, что с новенькими им сладу не будет.
По пути домой все обиженно молчали. Даже Сергей не разговаривал с Модестасом, в самолёте уткнувшись в очередную контрабандную иностранную книгу, впопыхах вклеенную в обложку нового романа Стругацких. На самом деле Сергей не любил фантастику, но наиболее популярная книга в багаже вызовет наименьшее подозрение таможенников. Кстати, о них. Бронза — не золото, и проверка была жёсткой.
Дома всё было по-прежнему: уютное, родное. Пожилая соседка занесла запасные ключи — их выдали ей, чтобы она в отсутствии хозяев приходила поливать разросшийся ботанический сад на подоконнике. Подаренный в прошлом году фикус заметно вымахал, и к компании прибавились ещё три-четыре новых цветка; уже без оглядки на целебные свойства — выбирали за красоту.
Ночью шёл дождь и заглушал собственные мысли. В квартире было сыро и холодно — спасибо, ЖЭК, что так своевременно включаешь отопление. Под куцым одеялом Сергей и Модестас жались друг к другу, пытаясь согреться, и как-то само собой случилось, что захотелось большего.
Несмотря на дождь, было как-то слишком тихо. Мажущие поцелуи урывками, запутавшееся в ногах одеяло, механические движения и любовь как будто через «не хочу». Сергей тяжело дышит и глухо стонет. Обнимает Модестаса за плечи обеими руками, запрокидывает голову, открывая шею для поцелуев, и шире раздвигает ноги, пытается подаваться бёдрами навстречу движениям мужа. Обручальные кольца то и дело царапают кожу, и это уже привычно. Но привыкнуть к тому, как Сергей хмурит брови и кусает губы от удовольствия, Модестас не сможет, наверное, никогда, хотя выучил это выражение лица наизусть. И поэтому, как только складка на переносице чуть меняется, Модестас тут же понимает: это уже не удовольствие — это боль. И тут же останавливается, отстраняется.
Сергей тяжело выдыхает, будто давно уже задерживал дыхание, и всё-таки страдальчески стонет. Первый инстинкт Модестаса — отползти на другой край кровати от стыда и страха: что он мог сделать не так, что Серёже стало так больно? И вдруг понимает: это не он виноват. Это нечто, что было в жизни Белова задолго до него.
— Колено? — понимающе спрашивает Модестас, кладя уже холодную ладонь на согнутый сустав.
Сергей в ответ только судорожно кивает, и Модестас тут же выбирается из тёплой кровати в холодный воздух квартиры и, игнорируя мурашки по голой коже, роется по всем отделениям сумки в поисках обезболивающего. Но его нет. Обшаривает тумбочки, бежит на кухню, по дороге приложившись лбом о дверной косяк…
В холодильнике лежат несколько ампул. Привычная заправка шприца, привычный укол в уже испещрённое красными точками от предыдущих инъекций бедро. А дальше остаётся только лежать рядом, гладить по голове и напевать литовские колыбельные, пока оба не засыпают. Модестас позволяет себе закрыть глаза только после того, как увидел, как расслабилось до того болезненно искажённое лицо Сергея.
Следующие полгода становятся для Модестаса анфиладой запертых дверей, которую надо преодолеть. Сперва он появляется на пороге у тренирующего «ЦСКА» Гомельского и с таким жаром рассказывает, что с коленом у Сергея совсем плохо, будто это товарищ тренер лично ответственен за здоровье своих спортсменов и может лечить их наложением рук. Но Гомельский — не Гаранжин, отец родной, который за своих ребят костьми ляжет. Гомельский слушает хмуро и советует обратиться в Госкомспорт. К ним Модестас вламывается без записи и стука, и разумеется, его выталкивают обратно с соответствующими предупреждениями. Немного успокоившись, он всё-таки записывается на приём к Моисееву и дожидается назначенного дня.
Товарищ председатель смотрит на литовца спокойным и самую малость заинтересованным взглядом. Модестас обычно не склонен испытывать неловкость, тем более перед лицом этих ваших советских бюрократов, но тут забота о Сергее взяла верх над собственным темпераментом, и Модестас ведёт себя крайне скромно и уважительно.
— Сергею лечиться надо, — настойчиво твердит он. — Вы с ним каждый день не живёте и не видите, как он мучается. Что ему эти обезболивающие? Сегодня они помогают, а завтра у него прямо на матче сустав рассыплется. И будет у вас вместо чемпиона инвалид на пособии.
Моисеев только слушает и понимающе кивает головой. Как будто по часам отмерив положенное на приём время, он просит Модестаса на выход и обещает посмотреть, что можно сделать. Модестас жмёт председателю руку, глядя в глаза, и надеется, что в этом взгляде достаточно угрозы, чтобы Моисеев понял, что надо не «смотреть», а делать.
Как об этой его эскападе узнал Сергей, Модестас даже не мог предположить, но вечером ему крепко прилетело за вмешательство. Сергей вообще не любил просить за себя, не позволял этого делать другим. Зато сам помогал и отдавал всего себя почти безвозмездно. Это его самопожертвование Модестаса порядком бесило.
Через несколько дней, после очередной тренировки Гомельский отвёл их в сторону и сообщил «отрадную» новость.
— Благодари Моисеева, Паулаускас, — сказал он, всё ещё по привычке обращаясь к Модестасу по «девичьей» фамилии. — Сергею выписали путёвку в санаторий. После Нового года поедет.
— Только после нового года? — ахнул Модестас. — А что же до этого делать?
Гомельский так строго посмотрел на Модестаса, что стало ясно: возражения бесполезны. Тогда Модестас сменил тактику.
— А почему только Сергей? Вроде как супругам положены семейные путёвки?
— А это тебе месть за фортель в аэропорту, — строго говорит Гомельский, припоминая ставший притчей во языцех случай. — Ладно, про женитьбу умолчали. Головой надо думать, когда фамилию тайком меняешь, нет? А если бы они не стали новое разрешение делать? Что там третье место — может, нас бы вообще с чемпионата сняли. И как бы Владимир Петрович потом людям в глаза смотрел?
Модестас старательно пялился в пол, делая вид, что сердится, а не сгорает со стыда. А ещё ему было жутко страшно отпускать Сергея одного. Залечат его там эти советские коновалы! Эх, жаль Модестас сам не смог с руководством поговорить — хоть бы санаторий в Литве выбил, и тогда бы точно Сергея одного не отпустил, а теперь…
Следующие два месяца были адом. Погода как будто сошла с ума и после крепких московских морозов вдруг резко теплело, а потом холодало обратно. От этих перепадов и из-за неистребимой сырости в квартире (Модестас даже начал подозревать, уж не цветы ли виноваты) колено болело почти каждый вечер, и Сергей глотал анальгин (врачи убедили его сократить количество уколов, так как они могли вызвать зависимость), а Модестас делал ему грелки, массажи и успокаивающий чай.
Но вот наконец Новый год. Договорились заранее, что сперва, до праздника, съездят к маме Сергея, а потом, после — к родителям Модестаса. Обе поездки прошли прекрасно. Мама Сергея закормила Модестаса пирожками, а родители Модестаса умилялись, как они порой инфантильно себя ведут, и твердили, что они прекрасная пара. (Странно только, что ни первая, ни вторые не намекали на внуков, хотя закон об усыновлении однополыми парами был принят уже много лет назад, и с тех пор количество детей в приютах падало с геометрической прогрессией.)
Утром, когда Модестас провожал Сергея на поезд, стоял крепкий мороз. Под ногами скрипел снег, лужи сковала корка льда. Возвращаясь домой, Модестас давил её, слушая хруст и глядя, как из-под ботинка разбегаются трещины. Вот так неровен час и вся его жизнь растрескается и рассыплется. Всё как-то навалилось: третье место, колено Сергея, думы о будущем…
Поженившись сразу после Олимпиады и прожив безотлучно вместе около полугода, они успели хорошо притереться друг к другу и самую малость наскучить. Баскетбол был хорошей отдушиной и заменял семейные ссоры, но вне тренировок совместные занятия были все одни и те же: настольные игры по вечерами, редкие новые фильмы в кино, театр два раза в месяц, долгие прогулки, совместные походы в магазины и поездки к родителям. Было уютно, но скучно.
Тем не менее их по-прежнему друг к другу тянуло, как магнитом. Это стало ясно после попытки Модестаса съездить в Литву в одиночку на неделю: они вместе обсудили эту затею, решили, что будет хорошо ненадолго расстаться, однако уже через три дня Модестас засобирался обратно, но не успел выйти из дома, как сам Сергей возник на пороге.
Поэтому теперь, когда Сергей уехал бесповоротно на целых десять дней, а Модестас не может ринуться за ним (тренировки никто не отменял), Модестас весь вечер не находит себе места, слоняется по квартире, дожидаясь звонка от Сергея, и всё-таки засыпает в кресле с тем самым томиком Стругацких на груди. (Не выбрасывать же книгу после того, как с неё сняли обложку для маскировки. К слову, Модестасу «Пикник на обочине» очень даже понравился.)
Телефонный звонок выдернул его из пелены сна, и Модестас с перепугу рванул на кухню, опасаясь, что не успеет, и Сергей не станет перезванивать, решив, что Модестас спит, и…
Тут-то он понял, почему Сергей в такой настойчивой форме требовал, чтобы двери в ванную и уборную всегда были плотно закрыты. Едва выбежав в коридор, Модестас влетел лбом в распахнутую дверь, и из глаз от боли брызнули искры. Схватившись за голову, Модестас чуть не осел по инерции от столкновения на пол, но, взяв себя в руки, по стеночке добрался до кухни, но телефон перестал звонить. Модестас со смаком выругался на литовском, сделал себе компресс и следующие полчаса с приятностью провёл, созваниваясь со справочными бюро и собирая лучи позитива от телефонных операционистов.
Сергей не спал и ответил на звонок почти мгновенно. От сердца сразу отлегло, и Модестас с детским энтузиазмом принялся рассказывать о своём злоключении с дверью, вызывая у Сергея добрый смех, и Модестас даже мог увидеть внутренним оком, как Сергей в этот момент улыбается и поднимаются его дурацкие усы. Следом Сергей рассказал, как хорошо доехал, как его тепло приняли и как ему нравится санаторий. Процедуры качественные, полезные, и Сергей уверен, что следующий сезон отыграет как новенький.
От этих новостей настроение у Модестаса приподнялось, он расслабился и с удовольствием ещё с полчаса проговорил с Сергеем ни о чём, наплевав, что завтра надо рано вставать на тренировку.
— Модь, — уже после прощания окликнул его Сергей — Модестас чудом не успел положить трубку. — Я тут подумал кое о чём. Мы с тобой сколько женаты? Полтора года. Обычные пары в это время… Чёрт, прости, слова разбежались. Давно хотел об этом заговорить, думал, по телефону будет легче, но ты сам видишь. У меня к тебе предложение. Можно даже сказать, рационализаторское. Давай ребёнка заведём.
Последняя фраза была произнесена слитно, без единой паузы и ударения. И после неё так резко сгустилось молчание, что слова отдавались в голове эхом, как гул камертона. У Модестаса быстрее забилось сердце.
— Серёж, ты уверен? — прошептал Модестас.
Новая пауза, но в ней Модестас отчётливо слышал улыбку Сергея.
— Модь, — ласково вздохнул он, — ты последнее время так часто стал задавать этот вопрос, что я начинаю сомневаться, был ли ты сам уверен, когда на мне женился.
Теперь уже Модестас и сам не может сдержать улыбку.
— Aš tave myliu, kvailys*, — произносит он, и слышит идентичный ответ с ласкающим слух русским акцентом.
И как после такого разговора спокойно спать? Теперь, когда все мысли только о том, куда обращаться за справками, какие документы собирать, как вообще происходит усыновление, и главное — главное! Какова будет жизнь после?
Увы, Модестас давно усвоил, что каждый раз, как у него случается хорошее настроение, мироздание делает всё возможное, чтобы вернуть его в суровую реальность разочарований и обид. Однако, вопреки ожиданиям, первое предательство исходит не со стороны собственной кухни, где у Модестаса регулярно случаются катастрофы вроде сбежавшего кофе или пригоревшей яичницы. И это вызывает опасения.
Живя на восьмом этаже, супруги Беловы всегда спускаются и поднимаются по лестнице. Недавно в один прекрасный день кто-то сломал ручку двери общего балкона именно на их этаже, и с лестницы она теперь не открывалась. Приходилось подниматься на этаж выше и оттуда спускаться на лифте. Иногда они подкладывали под дверь сложенную газету, чтобы не захлопывалась, но соседи изъявили недовольство, и пришлось продолжить слоняться между этажами.
В то утро Модестас, как обычно, бойко спускался по ступенькам. С какого-то этажа пахло жареной рыбой, на другом стены были расписаны стихами (Модестас каждый раз забывал остановиться, чтобы их прочитать, а потом кто-то разбил лампочку и пролёт погрузился во тьму). Погода была солнечная и бесснежная, и Модестас даже заподозрил, что, возможно, кто-то там наверху сжалился и решил хоть сегодня не портить ему настроение, как вдруг…
— Товарищ Белов!
Модестас замер и напрягся всем телом. От стенда «объявления» к нему шагала мадам Председатель Домкома, которую Модестас ненавидел всей душой, потому что она вечно лезла не в своё дело. Чаще всего он ограничивал их общение брошенными сквозь зубы ответными приветствиями, но сегодня — Модестас понимал — надо быть с ней предельно вежливым, ведь если они с Сергеем всерьёз собрались заводить детей, характеристика от домкома может им всё испортить.
— Товарищ Белов! — немного запыхавшись, пока добралась до него, повторила мадам. — Вы ведь ходите по лестнице?
— Хожу, — тут же напрягшись, ответил Модестас, а про себя подумал: «Дело в стихах. Увидала наконец. Ладно, тут меня обвинить не получится: скажу, почерк не мой, или вообще слов таких по-русски не знаю…»
Однако претензия оказалась настолько дикой, что Модестаса почти буквально оглоушило.
— Вы почему за собой дверь на этаж не закрываете? Холодно же!
Модестас от удивления тряхнул головой.
— Извините, но мы закрываем. Даже захлопываем — вы же знаете, у нас ручка сломана. Мы обращались в домком…
— Как же вы закрываете, когда я вчера ходила, а там всё нараспашку?
Модестас критическим взглядом окинул тучную фигуру мадам и заставил себя не представлять, как она ползёт на восьмой этаж. Стоп. Она же ниже живёт.
— А на каком этаже, простите, дверь открыта?
— Так, на третьем!
Модестаса передёрнуло.
— Ну, так, а я тут при чём? Мы на восьмом живём.
— Ну и что? Открыто-то на третьем.
— Но не я же её открывал!
— А закрывать кто будет?
— Тот, кто открыл.
— Вот вы сейчас шли, там открыто?
— Не помню, не обратил внимания.
— Правильно, потому что я поднималась и закрывала. А должны вы.
Тут Модестас вскипел, и даже мысли о будущем ребёнке его не остановили.
— Kalė**! — выругался он. — Я вам не швейцар! Идите и разбирайтесь на третьем, кто там за собой не закрывает. И почините уже наконец ручку на восьмом! Чья это работа, в конце концов, моя или ваша?
Мадам явно собиралась ответить что-то гневное и изобличительное, но Модестас коротко на неё шикнул, жестом велел молчать и поспешно ушёл. В голове пульсировала ярость, настроение было безнадёжно испорчено. Впрочем, с точки зрения мотивации это было даже хорошо: витай Модестас в мечтах о будущем ребёнке, и тренировка пролетела бы мимо него, а так он был предельно взведён и энергичен, и вся негативная энергия выплёскивалась в могучие пасы и резкие броски.
После тренировки Модестас сбежал первым, чем вызвал удивление сокомандников, привыкших к некоторой вальяжности с его стороны, и помчался в районный опекунский совет, где рассчитывал получить инструкции по усыновлению. И разумеется, специалист по опеке тоже принимал по предварительной записи, но Модестасу повезло, и последнее свободное окно в ближайшее время было до приезда Сергея. Модестас во что бы то ни стало задался целью подготовить как можно больше самостоятельно, чтобы снять лишнюю нагрузку с Сергея.
Пакет документов, предоставляемый для вынесения решения о разрешении на усыновления, был огромен. Модестас в первый момент даже отчаялся было собрать их все. Не проще было подкупить какую-нибудь беременную дуру, собирающуюся сдать ребёнка в детдом, записаться отцом, а потом через формальный суд получить полную опеку? К счастью, Модестасу хватило ума не рассказывать этот бредовый план вернувшемуся Сергею.
К тому моменту у Модестаса уже были все документы на себя любимого (в Госкомспорте очень заинтересовались, чего это ему вдруг понадобились справки о гонорарах за последние полгода), и наступила очередь Сергея. В отличие от наречённого Белова, урождённому, видимо, сопутствовала какая-то фамильная удача, и он со всем справился быстрее. И наконец после долгих бюрократических перипетий на руках у Беловых оказалось положительное заключение о возможности быть усыновителями.
И вдруг после всего этого запал пропал. Казалось бы, хватай ноги в руки и бегом по детским домам выбирать своё счастье, но у Беловых вечно находились какие-то отговорки. То матчи, то дни рождения друзей, то пора к родителям ехать, а то у Сергея по весне, несмотря на лечение, опять разболелось колено. А между тем в разгаре чемпионат СССР.
Родной «Жальгирис» попросил Модестаса выступить на их стороне, и это стало ошибкой. Все мысли его были о Сергее, и команда проиграла две трети встреч, став едва не худшей в сезоне. А вот в Сергее присутствовала какая-то вредность, жажда «назло» и «вопреки», и «ЦСКА» выбрался на первое место, обставив «Спартак» всего на одну победу. Зато встретились всей старой гвардией, и было отрадно видеть, что Сашка Белов всё ещё в строю.
— Ну что, едем летом американцев бить? — попытался поднять всем настроение Едешко, но в ответ получил только слабые улыбки.
Тем не менее тренировки вскоре начались. И снова перестановки в сборной — теперь от золотого состава остались только Ваня и Болошев, ну и Гаранжин у руля, само собой. И Сергей опять истязает себя дополнительными тренировками так, что Модестас по вечерам тащит его домой на себе, но никаких уколов до чемпионата, чтобы в решающий момент вдруг не свалиться с передозировкой или, наоборот, не потерять лечебный эффект на почве привыкания.
— Модь, — хрипло говорит Сергей после очередного приступа боли. — А что, если я в этом году последний раз играю?
— Не говори глупостей, — огрызнулся Модестас, незаметно для лежащего на кровати Сергея сжимая кулаки. — Ты им нужен. Вылечат тебя.
— Ага, опять в санаторий пошлют, — усмехается Сергей и свешивается с края кровати к сидящему на полу Модестасу, обнимает, целует всюду, куда дотягивается — в шею, щёки, плечи… Модестас запрокидывает голову, подставляет губы.
— Сбрил бы ты усы…
Получает щелчок по лбу, и вот уже сильные Серёгины руки затаскивают его на кровать. Сомнений не остаётся — боль в колене прошла. Сергей осёдлывает Модестаса, сводит с ума поцелуями, насаживается на его член почти без подготовки и так резко, что у Модестаса из лёгких выбивает воздух. Движения быстрые, отточенные, потом внезапно замедляются, Сергей плавно покачивает бёдрами, и у Модестаса всё плывёт перед глазами от чрезмерного, но недостаточного удовольствия, голова буквально кружится, и Модестас хватается руками за бёдра, талию и плечи Сергея, как за якорь, будто боится, что сам уплывёт куда-то вслед за улетучивающимся сознанием.
Модестас кончает первый и без сил откидывается на подушку, пытается восстановить дыхание. Сергей постепенно прекращает двигаться на нём, и сквозь полуприкрытые веки Модестас с улыбкой наблюдает, как Сергей ласкает себя, не сводя сосредоточенного взгляда с лица Модестаса. Смотреть хорошо, а трогать лучше. Модестас отстраняет руку Сергея и сам доводит его до экстаза, прекрасно зная, какие ласки Сергей любит больше всего. Уже привычно Сергей задерживает дыхание, запрокидывает голову и прогибается в спине, испуская сдавленный стон, когда изливается в руку Модестаса.
Комнату наполняет дым горькой сигареты, постепенно вытесняя жаркий дух недавнего соития. Одна сигарета на двоих, Сергей лежит на груди Модестаса, тот сам подносит сигарету к губам Сергея для затяжки. У соседей сверху проснулся и начал кричать ребёнок. Послышались торопливые шаги кого-то из родителей. Вскоре плач стих.
— Вот и мы так будем, — усмехнулся Модестас и затушил сигарету в пепельнице на прикроватной тумбочке.
— Маленького хочешь? — спросил Сергей.
— Да можно и повзрослее, — Модестас пожал плечами и покрепче обнял Сергея. — Завтра выходной. Пойдём, поглядим, что дают?
— Фу, Модь, это же дети, а не товар на рынке, — Сергей нахмурился и пихнул Модестаса в бок, но тот в ответ только улыбнулся, и Сергей тоже расслабился. — Ты прав. Пойдём завтра посмотрим. Я ещё, знаешь, что подумал. Мы когда ребёнка возьмём, ты играть продолжишь, а я дома сидеть буду. А потом в тренеры пойду. В юношескую сборную. С этим коленом больше никуда.
— Ага, сейчас как спиногрыз появится, так с ним набегаешься, что баскетбол твоему колену покажется отпуском, — фыркнул Модестас.
— С ним?
— Ну или с ней. Завтра увидим.
«А послезавтра пойду к Моисееву, — решил про себя Модестас, закрывая глаза и слушая, как сопит засыпающий Сергей. — Это не дело — лучшего игрока на произвол судьбы бросать. Пусть лечат как следует, а то только и знают, что результатов требовать. А откуда их взять, когда половина сборной недолеченная?»
Весна выдалась прохладная, но солнечная и сухая. Утром было приятно выйти на улицу, и супруги Беловы растянули поход до ближайшего детского дома прогулкой, предварительно увернувшись от посягательств мадам Председателя Домкома по вопросу забитого мусоропровода. Как всегда: забили многими этажами ниже, а виноваты Беловы, что не вызвали диспетчера.
— Вот когда вы нам ручку на этаже почините, мы вызовем диспетчера! — орал на всю улицу Модестас, пока Сергей за руку тащил его прочь.
Уже на подходе к детскому дому были слышны неправдоподобно радостные детские голоса. Увидев причину ажиотажа, Сергей и Модестас не смогли сдержать улыбок: во дворе играли в баскетбол. Они так и замерли у ограды, наблюдая. Особенно выделялась на фоне разновозрастных мальчишек девчонка лет пятнадцати, виртуозно бравшая все пасы и с ювелирной точностью клавшая мяч в кольцо. Даже не верилось, что она самоучка.
Они так засмотрелись игрой, что упустили момент, когда мяч всё-таки выскользнул из ловких пальцев, перелетел забор и направился ровно в лицо Сергею. Модестас среагировал первым и остановил мяч за секунду за столкновения. Сергей был парализован неожиданностью.
— Не забывай, у меня эксклюзивное право светить мячом тебе в лицо, — пошутил Модестас, чем вывел Сергея из транса, и тот шутливо пихнул мужа в бок.
— Эй, дяди! Мячик отдадите? — раздался рядом с ними звонкий девчачий голос. Они обернулись на звук.
Девчонка стояла у забора, широко улыбалась и протягивала руки к мячу.
— Хорошо играешь, — не удержался от комплимента Сергей. — В секции не занимаешься?
— Не-а, — девчонка помотала головой, ковыряя носком старого кроссовка землю. — Меня пытались отдать, но там сказали — школы нет.
— Ну, а ты бы хотела заниматься профессионально? — спросил Модестас, перекидывая мяч из руки в руку.
— Какая разница? Хотела — не хотела. Кто меня возьмёт? — фыркнула девочка.
— А если бы мы сказали, что можем устроить так, чтобы взяли? — с заговорщической улыбкой предложил Модестас, и у Сергея от энтузиазма глаза загорелись так, будто это ему обещали блат в любую почти команду. А вот у девочки лицо, наоборот, вытянулось, она посмотрела на парочку с подозрением.
— А вы, дяди, кто такие, что такие предложения делать можете? — с прищуром уточнила она.
Сергей и Модестас удивлённо переглянулись.
— Не знаешь нас? — весело спросил Сергей.
Девочка помотала головой, и тут её окликнули с площадки:
— Светка! Хорош трепаться! Мяч в игру!
Света — если это было её имя — закатила глаза и жестом попросила отдать мяч. У Модестаса уже было игривое настроение, поэтому он немного подразнил девочку, делая вид, что пасует, но в последний момент удерживая мяч. Поначалу её это забавляло, но затем она устала от игр и попросила настойчивее.
— Пас на доверие? — предложил Модестас, и, когда Света кивнула, перемигнулся с Сергеем. Сергей понял и отошёл подальше. Модестас уже почти бросил мяч через забор, как вдруг развернулся и послал пас в сторону Сергея, и тот побежал вслед за мячом, поймал в полёте и перебросил Свете. Удивительно, она поймала. В лёгком прыжке, едва мяч перелетел ограду, и тут же послала его точно в корзину, почти не глядя.
— Не считается! — тут же закричали мальчишки на поле, бросаясь вдогонку за мячом. — Мяч не был в игре! Не был!
Света проводила их насмешливым взглядом и, отряхнув руки, снова повернулась к Сергею и Модестасу.
— Ну, а вы, дяди, просто мимо шли или конкретно — к нам? — спросила она.
— К вам, к вам, — кивнул Сергей. — Кто у вас тут главный?
— Юрий Семёнович. Только его сейчас нет. Он к двенадцати придёт. Сколько, кстати, сейчас?
Модестас и Сергей так синхронно посмотрели на часы, что Света рассмеялась. Было без двадцати двенадцать.
— Ну вы пройдите пока внутрь, — посоветовала Света. — КПП во-он там. Скажете, что к Семёнычу и что по записи, проверять не будут. Ну, а дальше у воспитателей спросите, как пройти. Рады вас видеть, приходите ещё.
Света отдала честь и побежала на поле, выкрикивая, чтобы ей дали пас, что сокомандники тотчас и сделали, чтобы Света выполнила очередной блестящий бросок. Сергей и Модестас снова засмотрелись.
— Модя, — протянул Сергей, — ты ведь думаешь о том же, о чём и я?
— Я думаю, что «Светлана Белова» — отличное имя для будущей чемпионки СССР, — полушутя ответил Модестас, и дальнейшие разговоры были не нужны — они направились на КПП, и их действительно пустили, попросив только паспорта для записи в журнале посещений.
Они не успели дойти до порога детдома, как с площадки их снова окликнула Света.
— Дяди! Пока Семёныча нет, не хотите сыграть? — позвала она. — Все разбежались. Нас пятеро осталось — против вас двоих, что скажете?
Приглашать дважды было не надо. Пальто и куртку на скамейку, рукава закатать и вперёд. Адреналин зашкаливал, и Модестас даже забыл побеспокоиться о колене Сергея, впрочем, тот и сам, похоже, не помнил о травме.
Света отдувалась, можно сказать, за всю команду. Товарищи были ей нужны, только чтобы отвлекать внимание взрослых противников. Подростковая энергетика выливалась в безумную скорость движений, и если не мастерством, то ловкостью Света обыгрывала чемпионов Олимпиады и даже не представляла, против кого играет. Шли, что называется впритык, и мальчишка, вызвавшийся в судьи, устал считать. Матч мог бы продлиться и дольше, если бы его не прервал строгий оклик:
— Молодые люди, я могу вам помочь?
Модестас и Сергей хором отвлеклись от игры, и Света воспользовалась этим, чтобы забросить финальный мяч состязания.
— Здрасьте, Юрий Семёнович, — поприветствовала она стоявшего на краю площадки мужчину представительного вида. — К вам вот посетители. Очень любят баскетбол.
— Ясно, — Юрий Семёнович кивнул. — Что ж, товарищи, пройдёмте в кабинет, и не забывайте свои вещи.
Директор детского дома указал зонтиком на пальто и куртку на лавочке и направился внутрь здания. Сергей и Модестас поблагодарили Свету за игру и поспешили за ним.
Они вынуждены были признать, что детдом был не в лучшем состоянии, но дети выглядели ухоженными и здоровыми, что, безусловно, вселяло оптимизм. Кабинет Юрия Семёновича был обставлен строго и скромно, и он сразу же предложил гостям чай. Они отказались.
— Итак, — заговорил директор, когда они расселись. — Я так понимаю, вы потенциальные усыновители?
— Да, у нас уже есть положительное заключение, — сразу ответил Модестас, — мы, собственно, пришли посмотреть…
— Скажешь «что дают», и я с тобой разведусь, — одёрнул его Сергей и перехватил инициативу. — Мы шли без каких-либо предпочтений, чтобы просто оценить вариативность, так сказать. Но теперь у нас возникло несколько конкретных вопросов.
— Я так понимаю, вы уже успели в моё отсутствие сделать свой выбор? — ласково улыбнулся Юрий Семёнович.
— Так точно, — слегка потупившись, подтвердил Сергей. — Ведь ребёнка можно усыновить в любом возрасте?
— Предпочитают, конечно, младенцев, — вздохнул Юрий Семёнович. — А так, да. Свете 14, кстати. Могут возникнуть сложности с переменой паспорта.
— Мы готовы, — решительно заявил Модестас. — Расскажите нам немного подробнее о дальнейших действиях.
Детдом они покинули полчаса спустя в приподнятом настроении. Во-первых, Юрий Семёнович разрешил пока утаить грядущее усыновление от Светы, чтобы сделать ей сюрприз. Во-вторых, описанная процедура подачи заявления в суд и ожидания вердикта показалась проще всего, через что они уже прошли, и Сергей с Модестасом предвкушали, как на Чемпионат Мира поедут уже в компании дочки.
Ага, хрен вам. В суде их поставили в конец такой длинной очереди, что рассмотрения дела раньше зимы ждать не приходилось. Это же Чемпионат пройдёт и ещё почти полгода! А если за это время Свету кто-нибудь перехватит? Модестас вынул душу из всех сотрудников, встреченных в процессе подачи заявления, нельзя ли как-нибудь передвинуть слушание пораньше, но все возмущённо мотали головами. (В СССР взяток и фаворитизма нет!) Только и оставалось, что ждать как все советские люди.
Зато во время очередной поездки к родителям в Литву им вдруг сообщили радостную новость: у заграничных родственников появились знакомые врачи, которые могли бы посмотреть колено Сергея и направить на нормальную операцию. Модестас загорелся этой идеей, кажется, пуще самого Белова. Возражение «ты представляешь, сколько бумажной волокиты, чтобы получить разрешение на выезд» он не принимал: с усыновлением справились, и тут добьются! Сергей махнул рукой, решив, что проще позволить Модестасу делать, что хочет, чем пытаться образумить.
По возвращении в Москву Модестас тут же записался на приём к Моисееву. Конечно, тут надо обращаться в высшие инстанции, но сперва лучше заручиться поддержкой проверенных лиц у власти.
В этот раз Модестас не скромничает: он полон энтузиазма, настроение приподнятое. Брать Моисеева он настроен аргументами, а не жалостью. Но на удивление, и сам председатель встречает Модестаса не с прежней скукой и усталостью, а с каким-то подозрительным прищуром. Модестас сразу сник, увидев этот взгляд: ещё ни разу он ничего хорошего ни для кого не предвещал.
— Садись-садись, — поприветствовал Моисеев. — Мне бы вас обоих вызвать, но это даже хорошо, что ты сам и один пришёл. Дело есть. Белова ты сам убедишь, если надо будет, а вот тебя мне придётся помариновать.
Модестас тяжело сглотнул и рефлекторно сжал кулаки, подсознательно готовясь защищаться. Моисеев тем не менее улыбался, а потом кивнул на руки Модестаса, лежавшие на столе.
— А на матчах, я заметил, ко́льца не носите.
Фраза была настолько не к месту, что Модестас растерялся. Его будто упрекнули в чём-то, в чём он невиноват.
— Врезается очень, — оправдался он. — И потом, вроде как в спорте браки не приветствуются. Тем более…
— Во-во. Уже приветствуются и именно «тем более», — кивнул Моисеев, полез в ящик и достал папку, автоматически показавшуюся Модестасу роковой, так как появилась в такой загадочный и напряжённый момент.
— Они там, — Моисеев показал пальцем на потолок, — требуют заявления. Что вот, мол, это мы не только на словах однополые браки разрешили, у нас даже в спорте есть счастливые союзы, «наша гордость и честь, все смотрите, нам стыдиться нечего». Но дел у нас, как водится, меньше, чем слов, выбирать особо не из кого, так что жребий пал на вас.
Моисеев перебросил папку Модестасу. Он неуверенно посмотрел на председателя, получил одобрительный взгляд и с опаской пододвинул папку к себе. На обложке красовалось его имя, каллиграфически написанная чёрным маркером фамилия «Паулаускас» была зачёркнута простой шариковой ручкой и надписана сверху «Белов». Модестас даже усмехнулся. Открыл папку, полистал своё досье, ничего особенного не увидел, разве что рапорты о его «антисоветской» бурной молодости и попытке побега. Чего это они вдруг припомнить решили? Но это потом. Сейчас другие дела.
— Почему мы? — спросил он, глядя на Моисеева и закрывая папку. — Вон, пусть фигуристки отдуваются. Их никто не просил на Олимпиаде в Токио целоваться.
Моисеев поморщился. В том же незабвенном 72-м две фигуристки устроили скандал на Играх, сначала выйдя вдвоём на состязание по парному катанию, а потом закрепив фурор поцелуем на глазах всего честного народа. Хоть не возмущались, почему им не дали медалей, даром что программа была блестящая.
— Фигуристок нельзя, — покачал головой Моисеев. — Сам подумай: они молоденькие, хрупкие. А тут их весь мир узнает. А мир у нас — какой? Враждебный. Поскандалить на Олимпиаде — это одно, а официальное заявление — уже дело серьёзное. Что, если на следующем зарубежном выступлении против них агрессивный элемент ополчится? Вы здоровые лбы, косая сажень в плечах — дадите отпор, а этих прибьют и не заметят.
— Козлов отпущения из нас хотите сделать, ясно, — пробубнил Модестас, не глядя на Моисеева.
— Ещё кое-что есть, — продолжал председатель. — Папочку я тебе не зря дал. Источники сообщают, будто слушок пошёл, что ты за старое взялся.
Модестас вскинулся, но Моисеев жестом его успокоил, мол, тебя ещё никто ни в чём не обвиняет.
— Пусть все знают, что ошибаются на твой счёт. Исправившийся антисоветчик, закрепивший преданность Союзу браком с заслуженным и примерным российским спортсменом. Пусть вечно живёт русско-литовская дружба! Скажи спасибо, что от идеи с плакатами их, — Моисеев снова показал пальцем на потолок, — отговорили.
В Модестасе бушевали эмоции. С одной стороны, его с души воротило от вульгарности и несправедливости ситуации — из них, спортсменов, теперь делали не только зрелище, но и хлеб, — но с другой стороны, ничего смертельного в этой просьбе не было. Изначально от товарищей они с Сергеем утаили свадьбу, чтобы не отвлекать сокомандников от игры и самим избегнуть советов семейного счастья и лишних расспросов. А когда узнали самые близкие друзья и самое высшее руководство, разносить весть дальше показалось элементарно нецелесообразным. И да, во время игр они действительно снимали кольца исключительно из-за помех в работе с мячом. А между тем из всей этой ситуации можно извлечь личную выгоду.
— Ну хорошо, — изрёк Модестас. — Допустим, я уговорю Сергея на это дурацкое и бессмысленное заявление. Мы тут же становимся объектом мирового внимания и обрастаем самыми нелепыми сплетнями, вдобавок угроза «агрессивного элемента» — ничегошеньки себе моральный ущерб выходит!
— Ты на что намекаешь? — вновь прищурившись, спросил Моисеев.
— Неплохо бы компенсацию за труды во благо возвеличивания облика Родины.
— Бесстыжие твои глаза! — Моисеев был возмущён, но почему-то улыбался. — Опять скажешь, что в Литве таксисты больше получают?
— Деньги нас не интересуют, товарищ председатель, — Модестас улыбнулся. — Тут личный интерес. Всего две крохотные просьбочки. Мы — государству, государство — молодой ячейке общества.
— Чего ж ты хочешь, ячейка? — усмехнулся Моисеев.
— Серёге колено вылечить. За границей. Связи-деньги это у нас своё, вы нам разрешение сделайте. И не кривитесь! Неужто сомневаетесь с благонадёжности «перевоспитанного антисоветчика» и «заслуженного и примерного спортсмена»? И второе — у нас заявление на усыновление в вашем судебно-бюрократическом аду валяется, до зимы минимум. А нам бы после Чемпионата ребёночка забрать.
— Как — на усыновление? — Моисеев побелел и вытянулся.
— А что? Вы против, чтобы однополые семьи воспитывали детей?
— Нет, но… А, тьфу-ты, пропасть! Тут я только за — что там, у самого племяшка с женой пацана отличного вырастили. Нет, тут другое. Вы ж в разъездах постоянно. Кто с дитём сидеть будет?
— А мы подростка берём. С нами покатается, мир посмотрит. Ну или дома посидит — самостоятельности поучится.
Моисеев уронил голову на руки и помассировал макушку. Наконец, вздохнув, он снова посмотрел на Модестаса, совершенно по-деловому, но доверительно.
— Выбирай что-то одно. За одно только заявление многовато.
— А мы вам Чемпионат выиграем.
Моисеев окончательно побледнел.
— У Гаранжина научился? Я один раз чуть не поседел — благо, седеть нечем — с этой вашей Олимпиадой, теперь ты меня до инфаркта довести решил? Радуйся, что тебя больше никто не слышал, иди выбирай с Сергеем, нога или ребёнок, и закончим на этом.
— Мы выиграем, — твёрдо сказал Модестас, вставая на ноги. — Или, может, вы этого сами не хотите?
Моисеев горько посмотрел на Модестаса.
— Иди отсюда, Паулаускас. Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь.
Модестас сник, тут же рассердился и широкими шагами прошёл к выходу. В дверях остановился и на прощание бросил:
— Я уже почти два года как Белов, товарищ председатель. Вы бы почаще в эту папочку заглядывали — глядишь, запомнили бы.
И с этими словами Модестас покинул кабинет.
Весь день он мучился: как сказать Сергею? Признаться, что надо будет выбирать между лечением и ребёнком? Будет ли бесчеловечно выбрать самому? Да и как тут можно выбрать? Проще вообще от всего отказаться, но ведь тогда принудят — вместо пряника будет кнут: компромат на Модестаса никуда не денется.
Эти мысли обуревали его даже ночью, и в тщетной надежде отвлечься он крепче прижался к Сергею. Вовлёк в поцелуй, обласкал и отдался ему. Хотелось расслабиться, сложить ответственность на другого, выбить из головы тяжёлые мысли, но любовь Сергея тут не помогла. Даже крепкие объятия любимого мужа не выдавили из Модестаса грызущее сомнение.
Не успевал Модестас отвлечься от дилеммы и окунуться в удовольствие, которое дарил ему своими ласками Сергей, какая-то назойливая ассоциация утягивала его обратно в болото неопределённости, и как бы Сергей ни старался, Модестас никак не мог сосредоточиться на процессе и чуть ли не силой воли заставил себя кончить раньше Сергея, чтобы не вызывать у того вопросов. После Модестас просто лежал и одобрительно мычал, пока Сергей продолжал плавно и размеренно двигаться в нём, неспешно достигая собственного оргазма. Когда они засыпали, лёжа в обнимку, Модестас решил: надо сказать.
Однако когда утром Модестас вышел на кухню и увидел довольного, ничем не обременённого Сергея, стоящего у плиты в одних трусах и напевающего какую-то очередную привязчивую песню с радио, Модестас не смог вымолвить ни слова. Не смог омрачить ни это утро, ни последующие дни. Расстроенный Сергей Белов — крах для советского баскетбола на международной арене. А потому Модестас рассказал только о просьбе сделать заявление, в самых мягких выражениях, обнимая Сергея и целуя его в загривок. И Сергей согласился. Поворчал, конечно, что это вторжение в семейную тайну, но согласился, а Модестас возненавидел себя на все последующие до Чемпионата недели.
***
В глаза бьют вспышки фотокамер. Модестас не разбирает, куда идёт, в ушах какофония голосов журналистов и выкрики руководства команды, требующего дать пройти и отложить вопросы до официальной пресс-конференции. Обручальное кольцо больно врезается в распухший от нагрузки палец, Модестас уже чувствует под металлическим ободком мозоль. Кончиками пальцев ощущает пульсацию крови в сосудах на плече Сергея, за которое Модестас его обнимает. Ничего нет. Никого нет. Только они и победа. Американцев одолели. Опять.
В раздевалке Модестас немного приходит в себя. Осознание накатывает волной. Команда выполнила данное им заочно, за всех обещание Моисееву — золото. Впереди самое страшное — пресс-конференция, заявление. Модестас нервно вертит кольцо на пальце. Сергей тут, рядом, вовсю растирается полотенцем, переодевается, готовится. Даже усы расчёсывает — Модестас наблюдает это уже два года, а всё равно ничего смешнее вообразить не может.
Остальные ликуют, обнимаются, хотят качать Гаранжина, но места маловато. Моисеев со строгой миной стоит в углу и как будто сверлит Модестаса взглядом. В глазах немой вопрос: «Ну? Решил?» Модестас отводит взгляд. Он не решил. Он не сказал Сергею. После заявления Моисеев обязательно спросит у них, какую же «компенсацию» они выбрали, и Сергей никогда не простит Модестаса, что не предупредил его, из каких зол им придётся выбирать. И выберет ребёнка, а между тем колено его за матч измучило, и теперь Сергей ходит с немного помутневшим от анальгетиков взглядом. Впрочем, лёгкая отчужденность на конференции может оказаться даже кстати.
Когда Модестас и Серегей закончили приводить себя в порядок, Моисеев подзывает их на глазах удивлённых сокомандников и вместе с Гаранжиным они удаляются. За дверью их уже ждут организаторы и ведут в подготовленный для интервью зал. Едва виновники сбора входят в помещение, журналисты вскакивают с мест, и снова сверкают вспышки.
У Модестаса звенит в ушах. Он не слушает пафосных слов Моисеева, интуитивно кивает, когда надо поддакнуть Сергею (право говорить за их пару предоставили, конечно же, ему, и Сергей наизусть заучил одобренную комитетом речь), и механически встаёт, позируя для завершающей интервью фотографии. Всё. Отстрелялись. А теперь расстрел.
— Вот молодцы, артисты, — хвалил их Моисеев, когда они возвращались в раздевалку: условились с ребятами собраться вместе и сходить отметить. — Всё точно по сценарию! Постойте-ка. Не хочу при всех.
Они остановились перед дверью. За ней уже были слышны возбуждённые голоса сокомандников. Сергей непонимающе глядел на Моисеева и поглядывал на Модестаса, и если самый его вид не кричал, что Модестас накосячил, видимо, артист из него действительно был ничего так.
— Насчёт разрешения, — начал Моисеев, и у Модестаса внутри всё опрокинулось: неужели, за них решил? — На 19-е число у вас запись. Придёте в комитет, сами там с ними договоритесь, кто, куда и на сколько. Но вас выпустят — это уже железно. Нам такие игроки дороги.
Модестас скорее чувствует, чем видит, как у Сергея от непонимания округляются глаза и приоткрывается рот. Модестас мечтает провалиться сквозь землю, сгореть со стыда. «Пожалуйста, спроси, что происходит, у него, а не у меня. Я не знаю, как с тобой объясниться», — умоляет про себя Модестас, но вместо голоса Сергея снова раздаётся речь Моисеева.
— Ну, а суд с вами сам свяжется. Всего хорошего, ребята. Долгих лет семейного счастья.
Моисеев похлопал их обоих по плечам и удалился. Сергей изумлённо проследил за ним взглядом, а Модестас стоял как вкопанный, не в силах шевельнуть даже мышцами лица, чтобы сменить отупелое выражение на улыбку. Ох уж эта благородная советская подлость! Ничего не обещать, чтобы потом дать всё, — правильно, чтобы не радовались раньше времени. Модестас чувствует, как по щеке бежит слеза.
— Модя, — сдавленно зовёт Сергей, — ты чего сделал?
— Помимо того, что выиграл Чемпионат мира? — Модестас всё-таки улыбается, поворачиваясь к Сергею и всхлипывает. — Я нам жизнь выторговал, Серёжа! Попросил ответную услугу в обмен на заявление и победу. Зимы ждать не надо будет! Сделаем тебе ногу и бегом за Светкой!
— Kvailys***, ты почему мне ничего не сказал, а? — Серёга распаляется, как это с ним бывает крайне редко, и начинает изрыгать претензии и упрёки, которых на самом деле не думает, но возбуждение уже не даёт заткнуться. — Почему меня не спросил, хочу ли я этого? То есть, я-то хочу, конечно, кто ж не хочет здоровые ноги и ребёнка без очереди? Но моё мнение тебя что, совсем уже не интересует? И это второй год, Модя! Через пять вообще, что ли, на поводке будешь водить и сам всё решать? Я рад, конечно, что так всё сложилось, но ты впредь заруби себе на носу…
Договорить Сергею не суждено, поскольку Модестас сгребает его в охапку, прижимает к себе и пылко целует. Сквозь закрытые веки видно, как на короткий момент что-то вспыхнуло — видимо, мимо пробегал фотограф. А потом слышно, как распахивается дверь раздевалки, и в коридор врывается лавина голосов сокомандников, которые тут же обращаются одобрительным свистом, едва они видят своего капитана и комсорга за поцелуем.
— Ребята, — едва дыша, бормочет Сергей, оторвавшись от губ Модестаса, — вы начинайте без нас. Мне товарищу капитану надо пару слов сказать.
И Сергей бесцеремонно заталкивает Модестаса в раздевалку под общее улюлюканье, потом в душевую, запирает дверь на щеколду и, прижав Модестаса к стене, начинает стаскивать с него одежду, и пара пуговиц на рубашке всё-таки летит к чертям. Поцелуи сыплются везде, атакуют каждый новый открывающийся участок кожи. Пинком сброшены с ног ботинки, штаны с трусами падают на кафельный пол, кажется, всё ещё мокрый. Сергей прижимается к Модестасу, трётся об него, оба их члена обхватывает ладонью и начинает ритмично надрачивать, оставляя на шее Модестаса засосы и укусы.
Модестас давно не помнил такого напора и такой агрессии со стороны мужа, но, признаться, он по ним скучал. Наверное, стоит злить Серёгу почаще. Особо умелое движение рукой срывает с губ Модестаса сладкий стон. Сергей закидывает одну его ногу себе на бедро и свободной рукой проникает между ягодиц, дразнит одним пальцем чувствительное отверстие.
— Погоди, до номера доберёмся — я тебя так выдеру, весь перелёт стоять будешь, — рычит Сергей, кусая Модестаса за ухо, и это всё.
Модестас кончает, пачкая руку Сергея, его и свой животы. И это длится и длится, словно бесконечный бег по лестнице Пенроуза. Только дрожь во всём теле становится всё сильнее, и в какой-то момент Сергей крепче прижимается к Модестасу всем телом, утыкается лбом в шею, и Модестас чувствует, как кончает Сергей. Тишина. Только бегает вода по трубам. Их тяжёлое дыхание и остывающий под расстёгнутыми, но так и не снятыми рубашками пот.
— Хорошая была идея, — бормочет Модестас и сам удивляется, как звучит его голос. В ответ Сергей вопросительно мычит и трётся лбом о плечо.
— Хорошая, говорю, была идея — в душевую пойти. Помыться сейчас бы неплохо, — повторяет Модестас, и Сергей слабо, но искренне смеётся.
— А знаешь, чего мы не учли? — продолжает Модестас.
— М?
— Как мы при ребёнке этим заниматься будем.
Сергей только устало закатывает глаза и отмахивается.
Они раздеваются, выкидывают одежду за дверь, чтобы не забрызгать, и становятся под горячую воду. Растирают друг по другу мыло, плещутся, смеются, целуются. Даже вылезать не хочется, не хочется никого видеть. Но Сергей коварно выворачивает холодную воду на максимум, и Модестас волей-неволей выскакивает из-под душа. Осталось высушиться, одеться и бежать догонять друзей. И по дороге шарф купить: шея Модестаса выглядит так, как будто его душили, потом он болел ветрянкой, а потом повстречал шайку вампиров.
Но выдаёт их куда более безобидная улика — мокрые волосы. Беловы сами не сразу понимают, чем спровоцировали сперва удивлённые взгляды, а потом смешки товарищей, когда присоединились к ним в баре неподалёку от стадиона.
— Слушай, Серёг, а цветка для снижения либидо никакого нет? — шутит Саша Белов и получает шарфом по лицу, но не обижается, а сам ржёт с такой ребячливой весёлостью, что на короткий миг Едешко лишается статуса главного дитяти в сборной.
— Товарищи, у нас важное объявление, — прерывает общее веселье Сергей, и Модестас тут же сосредотачивает на нём влюблённый взгляд. Остальные приятно взволнованы.
— У нас в семье в ближайшие месяцы ожидается пополнение, — возвещает Сергей, и команда разражается ликованием и аплодисментами. Модестас не выдерживает прилива нежности и снова на глазах у всех целует Сергея.
— Грузинский дуэт с ума сойдёт, когда узнают, — восклицает Болошев.
Дальше все пьют разговаривают, много спрашивают про ребёнка, хвалят решение взять подростка. Услышав, что будущая дочь хорошо играет в баскетбол, все тут же жаждут её испытать в деле. В этот раз никто не ссорится. И в самолёте Сергей не читает, а просто держит Модестаса за руку и спит у него на плече. Тревоги позади, как будто открылась дверь в какой-то совершенно новый, удивительный мир, где все друзья и нет ни горя, ни страха.
***
В двадцатых числах Сергей и Модестас уезжают в Германию. Их встречают иностранные родственники. Всё уже готово — Сергея почти сразу кладут на обследование, вскоре оперируют. Осмотр достопримечательностей на потом — ведь ещё надо провести небольшой реабилитационной период. Первые дни после операции колено страшно болит. Сергей просыпается ночами, а рядом всегда сидит бдительный Модестас. Сергей ругает его, что тот не высыпается, но Модестасу на себя сейчас наплевать — все мысли о Сергее, как облегчить его страдания.
— Вот ты меня сейчас ненавидишь, наверное, — шутит он, пытаясь убаюкать Сергея после очередного болезненного пробуждения.
— Вообще пиздец, — с улыбкой отвечает Сергей и вскоре засыпает.
С каждым днём боль всё меньше, но зато нога под гипсом страшно чешется, и это чуть ли не страшнее. Сергей уже не может дождаться, когда же гипс снимут, а когда это происходит с большим интересом смотрит на своё колено. Внешне почти ничего не изменилось, только появились несколько шрамов. Сергей делает первые неуверенные шаги по палате. Вскоре уже сам ходит на лечебную физкультуру и случайно выучивает несколько обиходных фраз на немецком. Под руку с Модестасом ходит гулять в сквер при больнице.
Его выписывают. Несколько дней в городе. Модестас хлопочет над Сергеем, как наседка: не устал? Не болит? Присядем? В самолёте из-за долго сидения колено начинает побаливать, и размять ноги по приземлении чертовски приятно. В тот же вечер Сергей до исступления трахает Модестаса навесу, прижав к стене, и Модестас считает лечение Сергея лучшей своей идеей. Он получает такой экстаз, что добраться потом до кровати кажется физически невозможным, даром что до неё два шага. Модестас спит крепко, обнимая во сне Сергея и улыбаясь куда-то ему в макушку.
Ещё через пару дней суд — формальное слушание, решение заведомо положительное. Когда они с этой бумажкой приходят в детдом, их уже ждут. Юрий Семёнович улыбается так, будто у него какое-то личное счастье. Для проформы немного побеседовали о том — о сём, директор поблагодарил за победу на Чемпионате, но было ясно, что всем не терпится добраться до развязки.
— Что ж, думаю, она готова, — подытоживает Юрий Семёнович, вставая. — Позвать её?
Сергей с Модестасом переглядываются и решительно кивают. Хотя внутри у них всё дрожит от волнения, как будто первый раз на площадку вышли.
Юрий Семёнович высовывается за дверь, шепчется с секретаршей и возвращается за стол, уже занятый своими другими делами. Сергей и Модестас сверлят дверь взглядом: вот-вот сейчас из-за неё появится их судьба. И в самом деле, дверь открывается, и в кабинет заходит Света с ужасно шкодливой улыбкой на лице. Сергей и Модестас улыбаются в ответ.
— Здрасьте, дяди — товарищи чемпионы, — приветствует Света. Ага, значит за Чемпионатом следила.
— Ну, теперь знаешь, кто мы? — подмигивает Модестас, и Света в ответ кивает.
— Да, — выдерживает театральную паузу, а потом кидается им обоим на шеи, каждого обнимая одной рукой. — Вы мои папы!
Беловы смеются, чуть не плачут, и не знают, что тут говорить.
— Приходите за вторым, — бросает на прощание Юрий Семёнович, провожая их до самого крыльца.
Сергей несёт Светины вещи. Модестас несёт Свету на закорках — уж очень она просила «на живом жирафе покататься». В подарок Свете принесли новенький баскетбольный мяч, и, словно в прощание с детдомом, она, так и сидя на Модестасе, запускает мяч в корзину через всю площадку…
Модестас несёт Свету на себе прямо до дома, нисколько не чувствуя усталости. Света без умолку о чём-то треплется, и это музыка для ушей. Сергей и Модестас охотно отвечают на все расспросы, много шутят, от души смеются и чувствуют себя скорее братьями, чем отцами, тем более что и разница в возрасте невелика. Впереди уже виднеется родной дом, но не успевает семейство пересечь двор, как им вслед летит извечное «товарищи Беловы!», и от стенда к ним топает мадам Председатель Домкома.
— Товарищи Беловы! — возмущается она. — Это что же получается? Вы по заграницам мотаетесь, а у нас тут стены на лестнице расписывают!
— Ага, смотрю, вы всё-таки поменяли эту несчастную лампочку, раз наконец увидели, — язвит Модестас. — А ручку нам на этаже когда сделаете? У нас вон ребёнок. Вдруг лифт сломается — как ей домой попадать?
Модестас демонстративно поворачивается спиной к мадам, чтобы та лучше рассмотрела висящую на нём Свету, и почему-то пребывает в полной уверенности, что Света скорчила какую-нибудь рожу, если сдавленные смешки Сергея и широко распахнутые глазища мадам о чём-нибудь говорят.
— Всего хорошего, — завершает сцену Сергей и направляется к подъезду, семейство за ним.
— Вообще, мы с Серёжей обычно по лестнице ходим, — объясняет Модестас, когда они попадают в дом и он спускает Свету с закорок, дожидаясь лифта. — Но ты можешь пользоваться, чем хочешь.
— Так чего мы ждём? — восклицает Света и бросается к двери на лестницу. Сергей и Модестас переглядываются и бросаются за ней наперегонки аж до самого последнего этажа и обратно. Победила дружба.
Через неделю, матерясь и проклиная всё на свете, Сергей и Модестас сами привинчивают на дверь новую ручку, а ещё через пару месяцев семья переезжает в новую двухкомнатную квартиру.
***
В 1976-м Гаранжин покинул сборную. Были прощания, слёзы, песни и обещания новых встреч и новых побед.
В 1978-м не стало Саши Белова. Не таких новых встреч ждала команда. Но на тренерский пост вернулся Гомельский, и как-то не совсем одиноким чувствуешь себя в поредевших рядах старых товарищей. «Он был украшением советского баскетбола, а может, и не только советского», — говорит о Саше Гомельский, и снова слёзы.
В 1980-м Олимпиада в Москве, Сергей несёт Олимпийский огонь, за ним с гордостью наблюдают муж, дочь, недавно усыновлённый сын — Сашеньке всего пять лет.
Мужская сборная берёт третье место. Сергей злится на себя, огорчается за товарищей, но не теряет боевого духа и прорывается на финальный матч женской сборной. Для Светы, всего шесть лет занимавшейся профессиональным баскетболом, это главное событие в жизни после чемпионата СССР того года — Света играет за «ЦСКА», как папа.
Тренер сборной — Лидия Владимировна срывает голос, пытаясь докричаться до Светы и едва отвлекается, чтобы поприветствовать коллегу.
— Пасы не даёт — сама всюду лезет, — жалуется Лидия Владимировна. С трибун к ним бесцеремонно ломится Модестас с Сашей на руках, и Сергей про себя радуется, что сына они отдали на фигурное катание, а не на баскетбол: ещё энное количество лет этой нервотрёпки он бы не выдержал.
— Дайте тайм-аут, я с ней поговорю, — просит Сергей, и Лидия Владимировна согласно кивает.
Раздаётся сигнал, команды покидают поле. Девушки сборной здороваются с Сергеем и Модестасом. Света недовольна и супится на отцов. Модестас тут же отдаёт ей Сашу, и наперебой с Сергеем они начинают ей объяснять.
— Наш с Модей незабвенный тренер Владимир Петрович, — говорит Сергей, — когда я перетруждался на тренировках и пытался всю игру вывезти на себе, говорил великую фразу: «Только из таких как ты команды никогда не будет». И учил нас работать сообща.
— Твоя главная задача, — продолжал Модестас, — видеть сильные стороны товарищей и использовать их. Ты тут самая мелкая и шустрая — пользуйся! А Оля самая высокая — давай ей мяч под кольцом! Кто там дальние броски хорошо забивает? Видишь её на другом конце площадки, когда тебя окружили — пасуй! У кого хорошо передачи выходят? Отдай им мяч, чтобы отвлекли противника!
— Словом, работай в команде, — подытоживает Сергей, а между тем вокруг собралась вся сборная и внимательно слушает наставления.
— Вы почти у цели, девочки! — уже для всех говорит Сергей. — Мы в вас верим! Родина вами гордится! Ну, а если вдруг будет совсем безвыходное положение…
Сергей с Модестасом переглянулись и улыбнулись, поняв друг друга без слов.
— Тогда дайте мяч Беловой, — договаривает за них Лидия Владимировна, — она разберётся, что делать.
Сборная ликует. Света возвращает Сашу на руки родителям и вместе со всеми бежит на площадку. Дан сигнал к старту, мяч в игру вводит Белова…
Женская сборная СССР побеждает с разрывом в десять очков.
