Everybody hurts, everybody’s got scars It’s okay, standing in the dark
Hurts — Mercy (Instrumental) Sleeping With Sirens — Hole in My Heart
Каспбрак мелко вздрагивает в который раз, когда слышит позади себя хлопок входной двери, что открывается где-то с интервалом в пятнадцать-двадцать минут он не считал точно, но не поворачивается. Звуки доносятся до него, словно через толстый слой ваты, но ни один из них не выдергивает затуманенное потрясением сознание из того болота, в котором оно погрязло. Глаза цвета темного рома растерянно блуждают по светлой, едва окрасившейся в темные тона, дымящейся жидкости в картонном стаканчике, что он держит в руках, словно пытаясь зацепиться за этот клочок реальности. Хотя буквально все, что его сейчас интересовало, находилось где-то там, за пару бетонных стен от него и выдалбливало нервную систему прямо изнутри черепной коробки. Он делает короткий вдох и понимает, что не может полноценно вобрать кислорода в легкие. Воздух будто бы перекрыло тяжелым, склизким комом, и он чуть ли не давится в безысходной попытке заставить себя вдохнуть чуть больше. Эдди тяжело сглатывает, пускай и результата никакого это не имеет, и давит в себе желание закашляться. Растерянность и полный хаос в голове если не пугали, то вводили в тихую панику, от которой хотелось лезть на стены и выть. Выть так громко и безысходно, чтобы за ним тоже пришли доктора и забрали в отдельную палату.Накачали успокоительным и позволили заснуть, чтобы не переживать все эти мучения. Чтобы они все слышали то, что мечется внутри него напуганным, диким зверем. Он бы ломал ногти, сдирая в кровь и мясо их, и расщеплялся в скрежете подступающего безумия. — Вам придется подождать в главном крыле, — сообщила ему мед. сестра. Девушка, лет двадцати пяти, с небесными глазами и неловкой улыбкой. Она не объясняет ему, что происходит, просто лишает его любой, даже наиглупейшей, но хоть как-то успокаивающей его возможности быть ближе. — Сейчас ему может помочь только врач. Эдди все-таки справляется с собой и глотает осточертевший ком в горле, чувствуя подступающую тошноту и заложенность носа в преддверии слез. Но в конечном итоге, они предсказуемо остаются невыплаканными, горькими ошметками страданий засевшими внутри него и продолжавшими отравлять организм. Он давится собственным ужасом и изломанной горечью, запивая ее паршивым кофе из автомата и не чувствуя ни горечи этой дряни, ни жидкости, обжигающей язык, в принципе. — Эдди. Он оборачивается, с большим трудом, на смутно знакомый голос, но первые пару секунд даже не может вспомнить кто это. «Это просто шок, все пройдет» — сообщила все та же мед. сестра и исчезла в лабиринтах коридоров больницы. — Ты как? Самое время признаться, что он, собственно, «никак», а еще добавить «но, если честно, то паршиво». А потом выдавить из себя хоть немного слез и принять от друга предложение выпить, чтобы как-то успокоиться. Но вместо этого он заторможено пожимает плечами и качает головой, мол, понятия не имею. Каспбрак стоит с этим отвратительным, быстро остывающим кофе в руках, а на нем висит чертова белая футболка, вся измазанная в чужой крови, уже подсыхающей, темно-ржавого оттенка. Руки. Волосы. Даже на скуле остались отпечатки чужих пальцев, и он видит все это, когда опускает взгляд, и кожу буквально режет воспоминаниями, чужими прикосновениями какой-то несчастный отрезок времени назад. Парень отходит к стойке регистрации и пытается что-то узнать хотя бы там, но Эдди не слушает ровным счетом ничего из того, что та инфантильная работница, с горем пополам, удосуживается ответить. Вряд ли в ее словах будет хоть на грамм больше полезной информации. Каспбрак только-только начинает понимать, что это Денбро. Еще, кажется, это единственный, кому он позвонил, когда все это произошло. Сразу же после вызова скорой и за секунды до того, как впасть в совершенный транс от ужаса и паники, ворвавшиеся в его сердце так стремительно, что он не успел и вдохнуть. Время неожиданно смазалось одним неловким штрихом, и следом за ним события перемешались между собой, сбивая его с толку. — Все с таблеточками своими носишься, знаешь название и симптомы более десяти тысяч болезней, а в экстренной ситуации голову теряешь? — насмешливо бы спросил Ричи. — Расстраиваешь, Эдс. — Эдди? — Билл вновь окликает его и подходит ближе. Он все еще хочет расплакаться, как пятилетний ребенок на детской площадке, у которого отобрали лопатку, но так и не может. Потому что Тозиер смеется в его голове, и он понимает, что если сейчас выйдет врач и сообщит о том, что спасти парня не удалось потому что было слишком поздно — все это будет его виной. Потому что растерялся. Потому что запаниковал. Истекающий кровью человек — не ранки обрабатывать и пластырем их заклеивать. Но лучший друг — тот человек, который читает тебя лучше, чем ты сам. И Эдди думает, что Большой Билли довольно хорошо справляется с этим, когда вместо очередной попытки разговорить астматика, он притягивает того к себе за плечи и крепко обнимает. Эдди только в этот момент понимает, что его неконтролируемо трясет, словно он промерз до самых костей. Билл аккуратно забирает стаканчик из его руки, переставляя тот на подоконник и усаживается на бежевый, кожаный диван вместе с ним, не выпуская из объятий. Каспбрака лихорадит, и он буквально хочет упасть в обморок, впервые в жизни, потому что в ином случае он рискует потерять рассудок. — Все в порядке, — говорит Денбро, но, конечно же, имеет в виду горькое, как большинство таблеток, «все совсем не в порядке, но я рядом с тобой». Он, лидер их компании неудачников, хорошо знает о том, что Эдди не самый слабый малый среди них всех, но когда дело доходит до здоровья — его прошитый под «ты можешь умереть от всего этого» мозг буквально заходится миллионом причин заставить своего хозяина волноваться. Когда дело доходит до настоящей угрозы жизни — Эдди теряется, потому что он все еще обычный подросток и все, чего он хочет — чтобы его близкие были живы. — Он выкарабкается, — продолжает он, но имеет в виду лишь «ради тебя он хотя бы постарается». Эдди тихо всхлипывает, но слез по-прежнему нет. Ему тяжело дышать, но приступа астмы тоже как не бывало. А ему на самом деле хочется окунуться с головой в истерику, хочется выплеснуть внутренний хаос наружу, лишь бы не ощущать эту пугающую, раздирающую его изнутри пустоту, словно это конец. Словно все уже и без того очевидно и у них нет ни единого шанса, причины верить в лучший исход событий. Они просиживают в холле больницы около двух часов, когда лечащий врач выходит к ним. Эдди успевает задремать на плече Денбро, тот же в свою очередь успокаивающе гладил его по волосам, стараясь не замечать слипшихся и уже засохших от крови прядей, и строчил ребятам сообщения с просьбой освободить утро следующего дня для важного дела. Конечно, он не говорит о причине, если они всем скопом сюда примчатся — а так и произойдет — будет только хуже. Эдди нужно немного времени прийти в себя, и Билла вполне достаточно, чтобы проконтролировать его, о чем говорит уже хотя бы то, что он позвонил только ему. На часах уже час ночи, когда мужчина в белом халате подходит к ним с вопросами. Эдди вновь вздрагивает, когда слышит шепот друга, сообщающий о идущем к ним враче. Выныривая из пустого забытья без снов, и поднимает растерянный взгляд на него, словно ждет только самых худших вещей. Лишь Денбро продолжает успокаивающе обнимать его за плечи. — Вы можете позвонить его родителям? — Его отец. — Уильям осекается, пытаясь подобрать замену грубому «бухает со своими дружками и ему явно будет плевать на сына, которого считает своим позором». — Он не сможет приехать. Матери у него нет. — Нужно, чтобы кто-то заполнил бумаги с информационной картой пациента, — мужчина открепляет от своего планшета лист бумаги и протягивает его Биллу. — Со всеми возможными контактными данными. — Могу я. — Эдди впервые подает голос, почти готовый встать, но словно передумавший в последний момент. — Можно ли навестить его? — А кем вы ему приходитесь? — Они встречаются, — вклинивается Денбро, просматривающий в этот момент бланк. Он знает, что Эдди тяжело афишировать такие вещи, но это единственная причина, по которой он сейчас мог попасть туда. Каспбрак ждет реакции и напрягается так, словно на самом деле ждет пощечину от врача и взгляда, полного презрения. Эдди наглотался этого дерьма достаточно и уже не надеется, что люди в их городе будут спокойно воспринимать такие отношения. Однако, когда врач согласно ему кивает, совершенно не выказывая удивления или отвращения, Каспбрак чувствует, словно внутри сложившиеся представления о мировоззрении жителей их городка разбивается вдребезги. Где-то между серьезным согласием и легкой, ободряющей полуулыбкой уставшего работника больницы, который действительно хотел поддержать испуганного, загнанного в угол мальчишку. — Я не должен вас туда пускать, так как официально вы не являетесь его партнером, но все же, — вероятно, он бы продолжил предложение, но слова вроде «кажется, вы единственный, кому он нужен» были бы слишком грубыми. Мир Каспбрака переворачивается вверх дном, когда шок проходит, и чувства топят его под своей толщей, и Эдди захлебывается, силой пытается заставить себя дышать. Вдох-выдох. Каспбрака уже не трясет, его руки дрожат от волнения, и он с трудом справляется с осипшим голосом. Тот приглашает его жестом пройти, и Эдди незамедлительно поднимается со своего места, на ватных ногах, направившись с мужчиной по коридору. — У вашего партнера ребра в трещинах, и это ему сильно повезло, ведь сломанное ребро запросто могло проткнуть легкое. Однако, рука, а так же пара пальцев на другой руке сломаны и ножевое ранение. Не расскажете мне, что произошло? — Это была драка. Просто очередная гомофобная компашка, решившая «очистить мир». — Парень поджимает губы в тонкую линию и пытается разве что не расплакаться, как идиот, эмоции которого в один момент влепили ему не слабую пощечину. Хотя, буквально пару часов назад он не мог выдавить из себя всю эту ядовитую влагу, отравляющую его, и теперь — да неужели —, когда чудо произошло, и его швырнуло в реальность, Эдди пытался держаться из последних сил перед врачом. — Он защищал меня. И я не знаю, что бы случилось, если бы кто-то из окон над нами не закричал, что вызвал полицию. — Вы не писали заявление? — И что я напишу? То, что на нас напала неизвестная компания безмозглых ублюдков, для точно таких же, которые даже дело раскрывать не станут? Спасибо, конечно, но нам и этих проблем хватает с головой. — Тогда советую вам обоим уезжать в большой город, где люди более толерантные к таким отношениям, и вас хотя бы ждет будущее, а не смерть в подворотне с ножом в животе. Каспбрак согласно кивает и молчит о том, что им всего лишь-то и надо закончить последний учебный год. А потом они уедут куда-нибудь в солнечный Лос-Анджелес или, например, в яркий, вечно бурлящий своей феерией ночной жизни Нью-Йорк. А, может, в вечную осень Лондона, пускай Ричи и говорил, что он не хочет в Англию, но кто знает куда их занесет. «Главное туда, где можно быть счастливым». Когда они доходят до палаты, и врач оставляет его один на один с этим всем, Эдди не сразу находит в себе силы открыть дверь и зайти внутрь. Ему страшно, потому что везде пахнет смертью и страданием, а все, что ему сейчас нужно — быть уверенным в том, что их это не коснется. Пускай Ричи будет в тяжелом состоянии, но лишь бы не на грани смерти. В его глазах все еще стоит образ окрашенных в кошмарный красный цвет губ, как кровь стекала по его подбородку, и Эдди буквально был в ужасе от того, что он вот-вот мог захлебнуться ей. В его глазах все еще изломанные конечности и торчащий из бока нож. Разметавшиеся по мокрому, грязному асфальту кудри и расфокусированный взгляд. И все это — его Ричи. Тот же самый, который состоял целиком и полностью из шуток, широких улыбок и глупых подкатов, просто потому, что ему нравилось делать это из раза в раз, не смотря на то, сколько они были вместе. — Я хочу завоевывать твое сердце, снова и снова, — сказал он буквально за час до этого. — Могу даже бесконечно. — «Но в итоге разбиваешь», — думал сейчас Эдди, толкая дверь и заходя внутрь. В палате стоял полумрак: за окном темноту рассеивали лишь далекие фонари, а в палате — одна тусклая лампа, расположенная прямо над кроватью пациента. Стены мятного оттенка и это куда приятнее той белизны коридоров, от которой у Каспбрака начинали уже болеть глаза. Множество приборов вокруг постели тихо гудели, другой отмерял пульс, лекарство в колбе с катетером, дозировано поступало прямо в вену. Он добирается до его постели на слабых, не гнущихся ногах и тяжело опускается в кресло возле постели пациента. Лицо Тозиера в этот момент удивительно спокойное, и Эдди готов поклясться, что он выглядит точно также, когда просто спит в его постели. Даже пара пластырей на лице, кислородная канюля, прозрачными линиями тонких трубок, подающих кислород через нос и исчезающими в темных кудрях за ушами, разбитые губа и бровь не портят этой картины: его бледное лицо все такое же спокойное, а черные, такие контрастирующие со светлой кожей ресницы пускают каскадом тонких линий тень по щекам под лучом света от лампы. Эдди вновь с трудом вздыхает, буквально проталкивая воздух в глотку, и срывается на этом рваном полу-вдохе, полу-всхлипе. «Вот и добился своего» — думает Каспрак, понимая, что больше не может держать себя в руках. Он закрывает себе рот ладонью так сильно, словно боясь, что Ричи услышит и проснется в самом деле, и давит рваные всхлипы. Он боится, что он вот прямо сейчас откроет глаза, и зрачки его, практически черные и с каким-то мистическим отливом виски в этом поглощающем цвете, зацепятся за его раскрасневшееся от задушенного плача лицо, что он увидит, как горячие слезы стекают по его щекам. Что он услышит это его немое страдание и боль. Каспбрак забирается в кресло с ногами и сжимается на нем в один маленький клубок отчаяния, страха и тоски. В голове сиренами воет «жив», а в груди болит так, словно это ему ребра переломали и оставили умирать. Еще вчера он ругался с Тозиером из-за его несносного поведения и был готов просто собственноручно придушить и закопать где-нибудь за домом, а сегодня он уже оплакивает свою любовь так горько, что мог бы соревноваться с Джульеттой в своем несчастье. Только вчера Ричи успел поругаться с Эдди. Тот снова, вне себя от бродяжничьего образа жизни своего парня, потому что «у тебя есть дом, Ричи!». Но Ричи только и делал, что смеялся, даже не побоялся вступить в спор с ходячей часовой бомбой, потому что спать в школьных подсобках — не предел его мечтаний на самом-то деле, но что делать, если твой отец беспробудно пьет и срывается на собственном сыне, припоминая о том, что такая ошибка природы не должна вообще появляться в его доме. Тозиер говорит ему «забей, Эдс», потому что всегда старается ограждать его он волнений — потому что Эдди немного неврастеник и просто дайте ему повод загнаться, когда устает от миллиона аргументов против такой жизни. Но, опять же, ни слова не произносит о том, что просто и правда очень старается ради него. — Если бы твоя мамашка так меня не ревновала, я бы давно жил с тобой, — заключает он, на что немедленно получает возмущенное «Ричи!», а после Каспбрак удаляется в класс английской литературы. Сегодня Ричи извинялся и водил его на свидание в какой-то задрипанный кинотеатр на окраине города, но зато в тот, где меньше людей и где без зазрения совести можно целоваться на задних рядах, пока на экране идет какой-то совершенный отстой кинематографа, на который даже никто не пойдет, кроме них. Эдди предлагает Тозиеру переночевать сегодня у него, но вместо мягкой постели, рваных поцелуев и горячей кожи под пальцами у него холодная больничная палата, обжигающие слезы на щеках, и разодранные в клочья внутренности от попыток заглушить все-таки проснувшуюся и пытающуюся вырваться наружу истерику. Билл тихо заходит в палату, через сорок долгих минут, когда кресло Эдди уже оказывается придвинутым к постели так близко, как у того только получилось его поставить, а сам он, с ногами забравшийся в него, головой уместился на постели Ричи, возле руки. Денбро цепляется взглядом за переплетенные пальцы и думает, что сейчас он здесь лишний. Поэтому парень, не забывая прихватить валяющийся в ногах Каспбрака светящийся от беззвучных звонков матери телефон, выходит из палаты и не возвращается туда до самого утра. Утром же Эдди просыпается от запаха кофе и мягкого голоса Беверли. У него уходит минута на то, чтобы сесть, вернувшись в нормальное положение, осознав насколько сильно затекло его тело и как теперь ноет шея от неудобного положения. — Как себя чувствуешь? — она протягивает ему стаканчик кофе из ближайшей кофейни и берет стул у стены, придвигая ближе к кровати и креслу. От него не укрывается то, с какой печалью в светлых глазах она посмотрела на Тозиера, но попыталась это скрыть, тут же улыбнувшись и переведя взгляд на Эдди. И он не винит ее за это, его собственное эмоциональное состояние за одну ночь шатало со скоростью света, он был готов на стенку лезть, лишь бы все это оказалось неправдой. — Паршиво, — он делает глоток кофе и тяжело вздыхает. Все это, словно бетонными плитами легло на его плечи. — Без него слишком тихо. — Он поправится, ты и соскучиться не успеешь. Остальные ребята тоже скоро приедут. — Я просто.. теперь мне кажется, я боюсь за него еще больше. Он и так не самый примерный в этом городе и за языком не следит. И я просто не хочу, чтобы эти отношения заставляли его рисковать жизнью. — Если ты надумал оставить его только из-за этих ублюдков — ты разобьешь его, Эдди, — Беверли, такая непривычно до грани серьезная, вновь перевела взгляд на лицо Ричи. — Дело не в тебе, нем или этих отношениях. Дело в людях и их непринятии чего-то столь же правильного, как и все в этом мире. Он живет, дышит и борется ради вас, и это все, что должно волновать тебя, потому что люди всегда будут осуждать тебя за твое счастье. Просто помоги ему и не дай этому разрушиться. Эдди согласно кивает, но все же поджимает губы. Неудачники буквально прописываются в больнице. Иногда в компанию к Эдди приходил кто-то один, иногда ребята приходили и вместе. Каспбрак же наотрез отказывался уходить и оставлять Ричи одного. Все, на что хватило его выдержки, — навестить свою мать, чтобы сходить в душ и переодеться, даже иногда он пытался ходить на уроки, но больше двух обычно не выдерживал и сломя голову несся в больницу. Все хотел быть рядом, когда Тозиер откроет свои темные глаза. Все это стало его новой рутиной, а все, с чем он засыпал и просыпался — это с надеждой на то, что Ричи вот-вот очнется. Порой бывало и так, что никто из ребят не приходил, оставляя их один на один на целые сутки, но Эдди только через пару недель узнает о том, что все они устроились на подработку, а некоторые из них и на две, чтобы быть в состоянии оплатить лечение Тозиера, ведь они понимали, что ни у Ричи, ни у Эдди в семьях таких денег просто не было. Иногда даже мед. персонал приносил Эдди еду на подносе, оставляя на столике, пока тот спал, на самом деле просто задремав в своих бесконечных думах, совершенно неудобно устроившись в своем кресле. По началу он постоянно отказывался от всего этого, пока не пришел врач, сообщив, что лечить больного с нервной анорексией не в его компетенции, и им с Тозиером в таком случае придется еще надолго расстаться. Эдди еще сильнее тошнит от таблеток, запаха медикаментов и отвратительного белого, а нервы натягиваются до такого состояния, что только коснись — с оглушающим звоном порвутся одна за другой, а хозяин окончательно полетит с катушек. Каспбрак изводит себя миллионном сомнений и беззвучными мольбами, ведь «господи, твою мать, я вообще ничего у тебя не просил, но можно мне его обратно?» Он не просил, но буквально исходился в истошных немых криках этому самому богу. Лишь бы сделал то, что просят. К величайшему сожалению, бог не подает признаков жизни, ему, в общем-то, совершенно насрать, и Эдди приходится надеяться лишь на силы Ричи и прочность своих нервов. «Если любит — придет в норму» — отшучивается врач, но подростку совершенно от этого не легче. Он в принципе здесь лежит именно из-за того, что любит. Но все меняется в один миг. В один-единственный момент, растянувшийся на пару дней, когда обеспокоенная мать забирает чадо домой со скандалом и запирает того в комнате. Эдди кажется, что все против него, а нервная система, расшатанная до состояния, близкого к тотальному кошмару, обещает, что еще совсем немного и у них будет путевка в санаторий. Софья Касбрак пытается вразумить сына. Не выпускает из дома, принимает попытки вернуть в нормальную жизнь, где была только учеба и дом. «В нормальной жизни у меня был Ричи!» — повышает он голос в очередную такую из перепалок и слышит громкий хлопок дверью, а после — два поворота ключом в замке. Женщина убеждена, что Тозиер испортил ее мальчика, что из-за него все проблемы, а еще потому что «Эдди не может быть заинтересован в мальчиках по-настоящему, это все дурное влияние». Подростку хочется кричать ей о том, что на самом деле такое «дурное влияние» и что его не бывает там, где ему настолько хорошо, что искры из глаз сыпятся. Но любовь к матери побеждает и он просто не может разбить ей сердце. Не важно, что она занимается тем же самым. Разница была в том, что она делала это в силу своего мышления и совершенного непринятия, но Эдди устал обвинять ее в том, что она изменить не может. Его выбор остается лишь на его совести, и только он в ответе за то, что его выбор — это шумный и дьявольски красивый балабол. И, в конце концов, Каспбрак устает от этого. Устает жалеть и Соню, и себя. Он просто сбегает из дома через окна, обдирает коленки и ладони, потому что падает, но добивается своего и несется на всех парах в больницу. Тот «единственный» момент заканчивается и начинается отсчет на секунды именно в то мгновение, когда он влетает в темную палату, где, как и в тот кошмарный первый день, горит лишь лампа над кроватью пациента, но никого не обнаруживает. Не застеленная кровать выглядит издевательски пугающей, и Каспбрак инстинктивно делает шаг назад. Кровь словно в один момент похолодела, и вместо того, чтобы согревать тело, циркулируя по венам, начала охлаждать его, вызывая нервную дрожь. Словно в тот день. А взбудораженное недавним поступком сознание пытается спасти положение и придумать хоть какое-то объяснение происходящему, но дверь позади хлопает, резко отрезвляя, словно ударом по голове. — Эдс, — знакомый чуть охрипший голос раздается позади, и Каспбрак понимает, что элементарно боится поворачиваться. Боится, потому что страшно понять, что это может быть неправдой. Страшно, потому что это может быть уже галлюцинацией окончательно уставшего от всего этого затянувшегося личного ада сознания. Однако в следующий миг худая рука, с этими его загипсованными пальцами, притягивает его к себе за плечи, и Эдди чувствует поцелуй куда-то в макушку, а потом горячее дыхание, когда он устало и словно с облегчением выдыхает. И Эдди думает о том, как же ему хорошо и больно. Он теряется в этих чувствах и не может ничего поделать со своим глупым сердцем в этот момент. Впервые за все это время он понимает насколько же сильно ему этого не хватало, как нужны были оказывается обычные прикосновения, чтобы просто чувствовать себя сильным. Когда первоначальный шок проходит — а Эдди буквально задолбался от него отходить уже —, он тут же разворачивается, позволяя себя обнять уже нормально — насколько это было возможно с загипсованной рукой и пальцами на другой —, и утыкается носом в острое плечо. Нос начинает по-дурацки щипать, но он глотает эти слезы, смутно ощущая, что в этот раз это совсем не горько. — Ты вообще где был? Каспбрак только сейчас поднимает взгляд и видит за спиной Ричи Стэнли и Беверли. Те лишь улыбаются ему, наблюдая за сценой воссоединения настрадавшихся. — Долго рассказывать, — он переводит взгляд на Тозиера. — Надо было сделать это раньше, тебя просто провоцирует что-то вытворять, пока меня нет рядом. — Потому что когда ты рядом — что-то вытворять хочется только с тобой, — Ричи тихо смеется, когда Касбрак выругивается на него, но когда целует — Эдди лишь замирает в его руках. Поцелуй этот оказывается буквально самым чувственным из всех, что Ричи дарил ему. Даже по сравнению с самым первым, который был ужасно неловким и Эдди до сих пор ненавидит Ричи, если тот вспоминает его. Потому что когда Каспбрак чувствует на своих губах привычно холодные, обкусанные, немного сухие губы — ему кажется, что все не так уж и страшно в этом мире. И что никакие одолжения всяких там богов ему к черту не сдались. И, наверное, что все это стоило пережить только ради того, чтобы понять насколько может быть дорог человек и какой ответственностью являются отношения. И что Беверли, несомненно, была права. — Я, конечно, все понимаю, но Ричи нужно больше лежать и мы еще не ушли, — подает голос Урис, на что получает смешки Марш и подколы Тозиера в ответ. Эдди думает, что все будет хорошо, когда жизнь вернется в привычное русло, но этого не так уж и обязательно, когда есть кто-то, кто может перевернуть твой мир, оставаясь его центром. Когда есть кто-то, кто дает понять, что даже боль — часть того большого чувства, за которое не жалко пройти огонь и воду. И те, кто будут рядом, даже если центр вселенной временно вне зоны доступа. У них всех в любом случае все будет хорошо, пока они — все семеро — являются частью мира друг друга.